Сулейман почти перестал посещать заседания Дивана, что тоже немало удивляло его подданных. Но просиживать часами, выслушивая даже мелочные просьбы решившихся дойти до Дивана, ему казалось глупым. В одной из стен зала, где проходили заседания, было сделано большое окно, закрытое решеткой, сквозь которую все слышно, но мало что видно, особенно со стороны заседавших. Сулейману было вполне достаточно время от времени присутствовать позади этой решетки на удобном ложе с подушками, чтобы убеждаться: Ибрагим справляется с потоком дел сам.

По крайней мере дважды в неделю, когда заседал Диван, Сулейман убеждался, что Ибрагим незаменим, и радовался, что не побоялся вознести своего друга-раба столь высоко. Он действительно ценил Великого визиря за его работоспособность и разум, а доносы о взятках, которые берет паша… кто же их не берет? Снова и снова Сулейману нашептывали, что венецианцы одаривают Великого визиря немалыми дарами, султан только посмеивался: глупый народ, ведь все, что есть у Ибрагима и других пашей, по сути, принадлежит им временно. В случае опалы, что почти наверняка означало казнь, все, что награбил или наворовал чиновник, отходит казне.

Это вовсе не значило, что Сулейман поощрял взятки и грабеж, он даже собственного зятя Ферхад-пашу не пожалел, казнил за бессовестное обирание подданных, но если все в разумных пределах, то почему нельзя принимать подарки от тех же венецианцев? Пока Великий визирь не делал ничего, что шло бы не на пользу империи. Пусть дарят…

Служил султану визирь отлично, не знал ни сна, ни покоя.

Сулейман с удивлением узнал о том, что Ибрагим привез из Парги отца и брата, однажды даже съездил в тот дом, посмотреть, в каких условиях живет Великий визирь вне подаренного дворца, остался доволен и домом, и приемом и успокоился, попросту забыв об их существовании.

Дела, дела… они поглощали все время, не время спать, когда империя и весь мир требовали неустанных действий.


Из-за всех этих дел, а также появления собственной тайны под именем Мухсине Ибрагим на время забыл султаншу Хуррем, совсем забыл. К тому же прошло пять лет с тех пор, как он касался ее восхитительного тела, скрипел зубами от сознания, что собственными руками разрушил свое счастье.

Теперь у него были захватывающие государственные дела, супруга – сестра Повелителя, прекрасная Мухсине для души и мечтаний и власть… Последнее важней всего, важней Хатидже и Мухсине, важней даже этой зеленоглазой колдуньи, без конца рожавшей Повелителю сыновей.

Что такое настоящая большая власть, может оценить только тот, кто ею обладал. У нее две стороны: первая внешняя, блестящая, яркая, шумная. Бывший раб Ибрагим теперь был усыпан золотом, причем своим, а не господским, окружен драгоценными конями, ел-пил лучшие яства и лучшие вина, был окружен почетом.

Вторая сторона власти истинная – возможность принимать решения, от которых зависели судьбы тысяч, если не сотен тысяч людей. По его приказу приходили в движение огромные силы, перемещались люди, корабли, средства… Он решал, кому быть под пятой османов, а кому пока подождать, причем решал даже не подсказкой правителю, а собственным приказом, султан дал Ибрагиму такое право.

И вот эта сторона власти была едва ли не более важной и приятной. Сознание собственного могущества – это особенное сознание. Этому сознанию помогло и тайное общение по пути в Египет и в самом Каире с венецианцами, вовремя уловившими, кого именно из приближенных султана стоит обхаживать, на кого делать ставку. Венецианский дож Андреа Гритти, некогда сам бывший послом Венеции в Стамбуле, а потому неплохо знавший подпольные течения власти османов, не ошибся, советуя своему сыну Луиджи Гритти обратить внимание на молодого Великого визиря Ибрагим-пашу.


Оставив Скендера-челеби в Египте разбираться с должниками, кстати, выпущенными из тюрьмы по принципу: сидя в подвале, долги не вернешь, Ибрагим возвращался в Стамбул в обстановке немыслимой роскоши и блеска. Лучшие кони в золотой сбруе, богатейшие наряды, которые, как и у султана, дважды не надевались, разряженная свита и… всего миллион дукатов, тогда как ожидалось много больше.

Но Сулейман был рад возвращению своего друга-визиря, отправил ему навстречу на несколько дней пути пашей для приветствий, щедро одарил, впрочем, получив в ответ столь же богатые подарки. Янычары должны понять, что никакие их бунты не способны поколебать отношение султана к Ибрагим-паше.

Султан понимал, что янычары скоро возмутятся снова. Потому что из Египта вернулись молодые воины Ибрагима, которых тот отбирал скорее по внешнему виду, чем по боевому опыту, вернулись с богатой добычей, в то время как основная масса в Стамбуле, даже постучав в днища котелков и пограбив город, оставалась ни с чем. Войско нужно было вести в поход, о котором и объявлено.

Куда? Когда это султаны заранее объявляли о цели своего похода? Это глупо, потому что означало бы дать противнику возможность подготовиться.

Сами янычары не сомневались: на Персию. Куда же идти, если не туда, самое время расправиться с беспокойным соседом. Логика в этих рассуждениях была, в Персии год назад внезапно умер 37-летний шах Исмаил, оставивший только совсем юных сыновей. Старший сын шаха умер еще в детстве, и ныне старшему из живых Тахмаспу одиннадцать лет. В десять после смерти отца он был объявлен шахом, но объявить и действительно стать – не одно и то же. В Персии раздрай между разными силами, каждая из которых не против Тахмаспа как шаха, но желала бы поставить мальчика-шаха под свое влияние.

Единства нет, значит, самое время напасть и оторвать свой кусок, желательно пожирней.

Все эти дела и заботы отодвинули вражду с Хуррем на задний план. Султанша, кажется, снова беременна. Но Ибрагим надеялся, что увлечение Повелителя этой роксоланкой уже пошло на спад. А потому не слишком беспокоился о Хуррем. Его куда больше интересовал наследник – Мустафа, до визиря уже дошли слухи, что янычары горой стоят за шех-заде, зато ненавидят самого Ибрагима и Хасеки Султан. Посмеялся: хоть в одном они с Хуррем едины – во всеобщей к ним ненависти.

Почему? Никто бы не мог сказать, за что именно в Стамбуле ненавидят грека и роксоланку.

Визирь богат? Но и помимо него, богатых немало. За мгновенный взлет карьеры? Но у Ибрагима мгновенным его назвать никак нельзя, он рядом с Сулейманом уже тринадцать лет, всегда был подсказчиком, разве что не в должности Великого визиря.

Да и Роксолана… Султан быстро приблизил к себе? И не такое бывало. Не самая красивая и необычная? Тоже бывало… Зато она исправно рожала Повелителю наследников.

И все-таки не это было главным предметом ненависти толпы завистников и завистниц. Если бы Ибрагим и Хуррем задумались об истинной причине, то легко нашли бы ее. Ради этих двоих султан Сулейман нарушал неписаные правила, не законы, которые мог изменить своей властью, а именно неписаные правила, которые диктуются не султанской волей, а обычаями, традициями, волей многих поколений.

Ради этих двоих Повелитель слишком часто и решительно шел против устоев, собственно, единственного ограничения для самого султана.

И вовсе не зависть питала всеобщую ненависть к греку и роксоланке, а это неосознанное понимание, что султан границы переступает, ради этих двоих рушит последние ограничения своей власти. Не грека и роксоланку боялись, боялись этих свидетельств новой безграничной власти. Прежде у султанов она только считалась таковой, имея границы в виде подчинения обычаям предков. Сулейман совершал немыслимое: он свято чтил законы, записанные на бумаге, чтил любые требования улемов, подчинялся любым религиозным запретам и нормам, то есть подчинялся там, где что-то мог сам же отменить или изменить. Зато в том, что изменить не мог, менял.

Каковы же должны быть эти двое, если Повелитель ради них поступал так?

Умные люди уже давно приметили каждого из этой пары по отдельности, взяли на заметку, хотя сделать это с Хуррем было слишком сложно. Но главное – постарались не допустить, чтобы эта пара объединила свои усилия. Мужчина-друг и любимая женщина вместе всесильны, следовательно, их нужно разъединить, а еще лучше – направить друг против друга. Имея огромное влияние на султана и воюя друг с другом, они ослабляют не только соперника, но и самого султана.

Нашлись те, кто понял важность противостояния Великого визиря и умной Хасеки, уделил этому немало внимания и сил и добился того, что Ибрагим и Хуррем стали не просто противниками, а настоящими врагами. Причем ни грек, ни роксоланка не смогли бы объяснить, почему, собственно, ненавидят друг дружку и почему воюют.

Это смертельная битва с невозможностью ничьей, до победного конца, до гибели одного из них. Кого и когда? Время покажет…

Беда не приходит одна

Повелитель при смерти! Это как гром с ясного неба, как внезапная ночь среди дня. Взвыли многие.

Хуррем просто окаменела. Случилось то, чего она опасалась больше всего. Если султан не выживет, то и сбежать не успеешь.

Гарем притих, валиде заперлась в своих покоях, не выходя, к себе никого не звала, сама ни к кому не ходила. Махидевран, напротив, ходила по гарему хозяйкой, все понимали почему – будущая валиде-султан.

Янычары в своих казармах на всякий случай проверяли оружие.

Лекари суетились в покоях султана и рядом с ним, но ничего толком сказать не могли, лишь разводили руками и поили Повелителя обще укрепляющими снадобьями. И без того бледный Сулейман совсем побелел, он лежал, ни на что не жалуясь и просто ожидая смерти. Султан все слышал, но не мог ни открыть рот, ни пошевелиться.

Это очень тяжело, когда вокруг суетятся, не зная, что слышишь, обсуждают то, как лечить, то, насколько это состояние опасно, то, что будет после смерти. Он и сам понимал, что ничего хорошего, потому что Мустафа мал, а янычары, которые за него, быстро сместят Ибрагима. У Ибрагима не столько власти и сил, чтобы противостоять янычарскому корпусу, но и сдаться просто так визирь не сможет. Значит, будет война внутри страны. Война внутри почти неизбежно означает нападение извне.