Диона вздрогнула.

— В словах заключена огромная сила, — убежденно произнесла она. — Отрицать это, называть вещи не их именами, — значит лгать.

— Как это по-персидски, — презирать ложь, — сухо заметила Клеопатра. — Любой римлянин скажет тебе, что достичь успеха можно, лишь называя вещи чужими именами.

— Но это не правильно, — возразила Диона.

Клеопатра только вздохнула.

— Из тебя никогда не выйдет царица или хотя бы придворная дама. Как бы ни называл себя римлянин, он останется римлянином. Рим слишком силен, чтобы не принимать это во внимание.

— Но чем стал Рим сейчас? — задала самой себе вопрос Диона. — Кучкой вздорных мальчишек, не более.

— Положим, ты права. Но за спиной у этих мальчишек целая армия и еще одна сила, куда могущественнее любых армий, — страх. Другие государства боятся: когда-нибудь эти римляне, наконец, перестанут драться между собой и предоставят право кому-то одному властвовать над ними. И это случится, Диона, — так говорят звезды. Войны в Риме скоро прекратятся. И тогда победитель, кем бы он себя ни назвал, сделается императором огромного государства, — таких владений, что сам Александр не мог бы себе представить.

Глаза царицы сверкали; сейчас она больше, чем когда бы то ни было, походила на богиню.

— Рим будет править миром, — продолжила она. — Это так же верно, как то, что утром взойдет солнце. Но кто будет править Римом — здесь, мой друг, у нас есть возможность выбора. Мы сможем изменить мир — мы, египтяне. Мы найдем того, кто назовет себя правителем Рима.

Наступила тишина — полная, звенящая. И в этом звоне Дионе слышалось имя.

— Антоний? — осторожно спросила она.

— Может быть. Ты помнишь его?

— Он никогда не был и не станет Цезарем.

— Да, второго Цезаря земля не родит. И меньше всего шансов у этих щенков, укравших его имя. — Клеопатра старалась держать себя в руках, и это давалось ей нелегко. — Помню я их, прекрасно помню. Антоний — самовлюбленный хвастун; ни на что не годен, разве что гоняться за женскими юбками. Но он хоть ведет себя как мужчина. Октавий же — бесконечно фыркающая чопорная девица.

— По-моему, ты его недооцениваешь.

— О нет, это как раз очень точная оценка. По уму он, пожалуй, не уступит дядюшке, но от его сообразительности ему не досталось ни капли.

— Ну а у Антония нет ни ума Цезаря, ни особой сообразительности.

— Зато он может командовать войском. И к тому же… нравится женщинам.

Диона засмотрелась на профиль царицы, четко обрисовывающийся в проеме окна. Ни одной мягкой линии не было в лице женщины, бывшей иной раз капризнее ребенка. Походя она уничтожила двух своих братьев и двух сестер — они стояли у нее на пути; еще одну сестру изгнала из Египта соблазнила коварнейшего из римлян. Быть может, она и не подчинила Цезаря своей воле полностью, но влияние на него имела огромное. По силе характера она превосходила многих. Красота блекнет с годами, характер выдерживает испытание временем. К тому же Клеопатра могла — научить любую куртизанку тонкостям древнего ремесла.

Ее нельзя еще назвать женщиной в возрасте: двадцать восемь лет — это, по мнению мужчин, для женщины почти старость, но совсем не много для мужчины — или царицы. Она только поднималась на вершину власти. Как воспримет ее Антоний — ему, должно быть, под сорок, если он хотя бы на один день…

— Антоний женат, — осторожно начала Диона.

— Да, знаю.

— Я слышала, что у его жены воли и ума хватит для их обоих, а амбиций — вообще на десятерых. Говорят, она стремится сделать из него Цезаря, да еще и править его землями — жены Цезаря этого не умели.

— Я была женой Цезаря.

— Но не в Риме.

— Он правил в моей земле. А жители Рима, — добавила царица, — приходили молить о снисхождении, просить о заступничестве перед Цезарем ко мне, склонялись к моим ногам, к ногам своей царицы и богини.

— Что ж, можно лишь пожалеть Антония — он не будет тебе достойным противником.

— Ты думаешь? Ну, там увидим. — Похоже, мысли Клеопатры приняли какое-то определенное направление; вдруг она резко тряхнула головой, как бы желая избавиться от оцепенения и вернуться на мгновение назад.

— Я поеду. Узнаю, чего же все-таки он хочет от меня, — и буду действовать. А вот… — Она улыбнулась.

— Антоний думает, что может поманить меня, как кошку. Но кошки не бывают совсем ручными. А этого он еще не знает. Что ж, будь моим господином, Марк Антоний!

4

— Порядочная мать не оставляет своих детей одних. Порядочная мать не убегает к морю в компании повес и распутников. Она остается дома, в скромном уединении, и выполняет свои обязанности, возложенные на нее богами, уделяя особенное внимание… Да ты не слушаешь меня?

Диона вздохнула. Аполлоний упрям как осел, но, увы, не так глуп. — Я тебя слушаю, — возразила она устало. — Каждый раз, когда я нужна царице или богине, ты твердишь одно и то же.

Ее бывший муж, ныне преданный супруг красивой, богатой и плодовитой Лаодис, почесал в затылке, слегка растрепав свои тщательно завитые локоны.

— Диона… — Он явно пытался восстановить мирное течение беседы. — Спору нет, царица правит всем, и богиня есть богиня, но хотя бы одна из них должна понимать: тебя призывают и обязанности перед детьми.

— Не беспокойся, они обе знают об этом. Они согласны, чтобы Тимолеон меня сопровождал. Я не хочу оставлять его в окружении рабов и прислуги.

— Можно подумать, у него нет отца?

— Отец у него есть, — холодно ответила Диона. — Когда царица и богиня перед смертью Цезаря позвали меня в Рим, он предложил мне выбор: либо я еду — и тогда больше не жена ему, либо остаюсь дома как порядочная скромная мать. Это и переполнило чашу моего терпения.

Аполлоний открыл было рот, но Диона не расположена была его слушать.

— Я уехала, ибо моя богиня позвала меня. Я оставила тебе старшего сына, который, ты считал, достоин тебя, и забрала с собой второго. Ты невзлюбил его, потому что понял: Тимолеона не изменить даже розгами. Я вернулась и больше твоей женой не была. И сейчас я тебе не жена. Я позволила тебе войти в мой дом, бить моих рабов, оскорблять меня, но теперь ты не имеешь никакого права подчинять меня своей воле.

— Ты не желала подчиняться и когда я имел такое право. — Аполлоний неожиданно вздохнул так же устало, как она.

— Я принадлежу богине.

— Ты принадлежишь только самой себе. — Аполлоний поднялся с кресла, в которое уселся без приглашения полчаса назад — в ее собственное кресло, вынудив Диону сесть в кресло для гостей.

Сейчас она смутно представляла, почему вышла за него замуж. Его семье было далеко до того положения в обществе, которое занимала ее семья; но он был таким представительным, и условия, предложенные его отцом, очень выгодными. Ее попечители из монастыря не возражали, если не сказать — полностью поддерживали ее брак. Пожалуй, они были лишь несколько разочарованы тем, что она предпочла жизни в храме свой собственный дом. Замужество — часть ее выбора, замужество и рождение детей; она хотела иметь наследника.

Нельзя сказать, что она сожалела об этом выборе, хотя уже через месяц после свадьбы стало ясно: Аполлоний не одобряет, когда для женщины желания царицы и богини выше желаний мужа. Некоторое время супруги жили мирно. Он был очень умен, пожалуй, даже остроумен; относился к ней с нежностью, почти ни в чем ей не отказывал, даже терпел ее отсутствие, когда она находилась во дворце или в храме.

Ожесточения между ними никогда не возникало. А когда появились дети, он был безумно счастлив: гордился старшим сыном, терпел проделки младшего. Но когда царица получила приглашение в Рим, Тимолеон был еще грудным ребенком, однако, второго приглашения могло и не последовать. Диона была нужна ей.

А Аполлонию нужна жена, и не обязательно Диона. И она сделала свой выбор — уехала; оставив старшего сына с отцом, а младшего забрала с собой; кроме того, она получила в собственность этот дом, и теперь была абсолютно свободна в своих поступках.

Да, у него есть основания полагать, что она принадлежит только самой себе. Аполлоний никогда не понимал ту часть ее сущности, которая не была обыкновенной женщиной из Александрии. Муж считал, что она холодна и безжалостна и выдает свои прихоти за божественную волю. В магию он не верил, в великих богов… нет, тоже не верил.

И вот теперь Аполлоний снова стоит перед ней.

— Так ты оставишь Тимолеона с нами? Его образование… занятия…

— Он будет заниматься с наставником царевича, — ответила Диона, и это был достаточно весомый аргумент. — Мы уезжаем, Аполлоний, тебе не удастся нам помешать. Оставь меня, сделай милость. Мне пора готовиться к отъезду.

Возможно, она оскорбила его достоинство, однако ее это мало беспокоило. Он поворчал немного, но в конце концов ушел.

Оставшись в одиночестве, она опустила голову на руки — разболелась все-таки. Зато теперь она свободна и может ехать куда пожелает, куда прикажет царица или богиня. И сына возьмет с собой.


Тимолеон был единственным человеком в доме, кто не боялся получить от нее взбучку.

— Мы поедем на корабле? С моряками? Как ты думаешь, сумею я поднять паруса? А весло мне подержать дадут?

— Надеюсь, что нет.

Тимолеон не слышал; он уже вприпрыжку бежал похвастаться всем своим друзьям, что он — да-да, он — будет моряком!

Диона вздохнула и улыбнулась. Вещи собраны, последние распоряжения слугам отданы: всем кроме Гебы, та везде следовала за своей госпожой. Солнце еще не встало, за окнами было темно. Утром царица отплывает в Тарс.


Когда взошло солнце, корабль уже бороздил морские воды. Египетские суда неслись со скоростью ветра; пурпурные и золотые паруса раздувались на мачтах. Гребцы молили облегчить их тяжкий труд. Огромный царский корабль плыл в окружении судов поменьше. Блеск роскоши на них здесь, далеко от земли, на расстояний месяца пути от Александрии, несколько потускнел: скамьи покрыты циновками из тростника с берегов Нила, на матросах простые юбки, а на иных и совсем ничего. Пассажиры бездельничали в своих комнатах, иногда выходили на палубу и, перегнувшись через борт корабля, наблюдали, как пенятся рассекаемые веслами волны, или отдавали дань морским богам.