Блюститель строгих канонов красоты обнаружил бы немало изъянов в ее лице, но фигура царицы была безупречной. Облегающее платье из льна, такое тонкое, что казалось почти прозрачным, подчеркивало прекрасные линии тела. На ней были изумительной красоты драгоценности: массивное нагрудное украшение из золота, слоновой кости и лазурита; золотой пояс; золотые браслеты на длинных ногах и гибких руках. В руке она сжимала жезл и высоко держала голову, увенчанную двумя коронами, красной и белой, и золотыми фигурками грифа и змеи — символами Двух Земель, отныне объединенных в Великое царство Египетское. Ее лицо было раскрашено так же, как маска в гробнице; глаза подведены малахитовой зеленью. Клеопатра выглядела воистину великолепно — и лучше, чем кто бы то ни был знала об этом. Тяжелые короны казались специально созданными для ее причудливо изогнутого носа и властного, выступающего вперед подбородка, а диковинная разрисовка огромных темных глаз придавала им горделивой выразительности.

«Красива? Нет… — думала Диона, — но ослепительна, богоподобна…»

Многоколонный мраморный зал в греческом стиле, но расписанный в типичной египетской гамме — красное и золотое, белое и голубое, с вкраплениями зеленого, — заполняли придворные в греческих хитонах, египетских туниках, персидских накидках и шароварах, иудейских одеяниях и даже в римских тогах. Писцы в египетских юбках сидели рядом с учеными мужами в греческих мантиях и заносили на папирусы все происходящее на двух языках: египетском и греческом.

Царица, владевшая обоими, внимательно наблюдала за переводчиками. Но Клеопатра не была бы Клеопатрой, если бы не научилась говорить и читать на всех языках, которые могли понадобиться ей для ведения дворцовых дел; освоила она и еще несколько — это не раз помогало ей разбираться в дипломатических тонкостях.

Великое множество дел предстояло ей разрешить в этот день. От царя Ирода из Иудеи доставили льстивое послание с выражениям дружелюбия — что ж, она пошлет столь же сладостный ответ. Правитель Тибада уплатил лишь часть наложенных на него зерновых пошлин и прислал извинения за невозможность выплатить остальное. Ну, тут все ясно: пусть покроет долг за счет собственных запасов. Имущественный спор: разводятся супруги, она — из Александрии, он — из Мемфиса: доход от поместья общий и пятеро детей — тоже. Так: поместье и всех ребятишек — матери, муженьку же придется убираться. Она отметила про себя, что решение поспешно, но в данных обстоятельствах — единственно верное.

Когда обескураженный, незадачливый бывший супруг из Мемфиса удалился, вперед выступил незнакомец. Дворцовый распорядитель объявил о нем по-гречески — на языке, наиболее здесь распространенном. Неизвестный, стоящий перед царицей, гордо опершись на копье, со шлемом в руке, был кем угодно, но только не эллином.

Неотесанные римляне остаются грубиянами, даже когда пытаются подражать изысканным грекам. Но об этом так не скажешь. Его речь была очень проста — такую манеру называют цезарианской. Диона не вспомнила ни его лица, ни имени — Квинт Деллий. В Риме, где она жила с царицей, довелось видеть так много лиц, слышать столько имен…

Но имя человека, направившего к ним посланца, она припомнила — Марк Антоний, друг Цезаря. Теперь он управлял Римом, а точнее, разделял трон с Октавием — племянником Цезаря. Как остроумно заметил Деллий, не столько разделял, сколько раздирал.

— Вот оно что, — тихо, как бы между прочим, сказала царица на классическом греческом. — Наследник.

Деллий взглянул на ребенка, сидевшего у ее ног, одетого по-египетски. Птолемей Цезарь — Цезарион — выглядел — да и был — настоящим египтянином и вполне освоил искусство терпения — его отцу оно далось намного тяжелее.

При взгляде на него возникали некоторые сомнения в том, кто же на самом деле его отец: светло-каштановые волосы, белоснежная кожа, холодные серые глаза на красивом лице, в котором, однако, не было ничего от эллина. Он встретил взгляд Деллия без всяких эмоций, как и подобает царевичу, однако Диона могла поклясться — в этот момент он готов был лопнуть со смеху. Что ж, иной раз и царям не грех посмеяться. То же самое ей однажды сказал и Цезарь.

Сын немного отодвинулся от материнского колена — мать, казалось, вовсе не замечала его.

— Наследника зовут Гай Октавий — почти Гай Юлий Цезарь. Поистине римлянам недостает воображения, когда они дают имена своим детям.

Деллий натянуто улыбнулся.

— Что поделать, владычица.

— На свете был только один Цезарь. Надеюсь, его помнят в Риме. Не хотелось бы, чтобы этот хилый отпрыск с похожим именем остался единственной памятью о нем.

— Люди не забудут Цезаря, владычица, — заверил ее Деллий.

— Имена имеют огромное значение, — продолжила Клеопатра свою мысль. — В именах заключена сила. Что Антонию нужно от меня?

Деллия, с его живым умом, не сбил с толку внезапно заданный вопрос — ответ последовал незамедлительно.

— Владычица, он просит тебя посетить его.

— Неужели? — Тон царицы был совершенно бесстрастен. — Где ж?

— Он ждет тебя в Тарсе, владычица.

— Он мог бы, — заметила царица — приехать сюда, в Александрию.

— Конечно, ты права. Однако государственные дела заставляют его оставаться у границ Греции.

— А меня государственные дела заставляют оставаться здесь. Я — царица Египта.

На лице Деллия ни один мускул не дрогнул.

Диона подумала, что мудрый Антоний послал к ним человека с железными нервами.

— Владычица, Марк Антоний — один из триумвиров, трех равных правителей Рима.

— И что же, они в самом деле равны? Должно быть, просто не могут выбрать первого, своего господина.

— Рим — их господин, владычица.

— Зачем я ему понадобилась? Разве ему недостаточно поддержки греков?

Менее искусный дипломат непременно попался бы на эту удочку, Деллий же терпеливо продолжил — так обращаются с глупым, назойливым ребенком.

— Владычица, он намерен обсудить ваш союз.

— Наш союз? — переспросила царица. — А не свои новые завоевания? Не право на предполагаемые владения?

— Египет, по мнению Марка Антония, государство независимое и сильное. Он считает, что самое мудрое — заключить с ним союз.

— Что ж, он прав, — согласилась Клеопатра.

— Итак, владычица, — подхватил Деллий со всей возможной деликатностью, — ты принимаешь его приглашение?

— Я подумаю, — ответила царица.

На большее посланник рассчитывать не мог — похоже, он и сам знал об этом и поэтому покинул зал, вполне удовлетворенный. Царица приступила к другим, не менее важным делам. Диона же — она увидела все, что считала интересным, — тихонько выскользнула из зала.


— Ну?

Диона отвернулась от окна. Отсюда, из ванной комнаты царицы, расположенной высоко в дворцовой башне, она могла окинуть взглядом весь город, порт и маяк на острове Фарос[8], мерцающий белым светом в лучах вечернего солнца. Комната была большой и светлой, но после парадных залов казалась мрачноватой. Царица неслышно приблизилась и встала рядом с Дионой — в льняном одеянии, без роскошных корон и почти без украшений — лишь несколько браслетов позвякивали на руках. Благоухали дорогие благовония, терпкие и сладкие.

— Мирра? — предположила Диона, — и розы… И еще… гвоздичное масло?

— И немного серой амбры. — Кончиками пальцев Клеопатра коснулась щеки Дионы. — Чуть-чуть румян, капельку пудры — и ты как цветок лотоса. Я должна бы мучительно тебе завидовать.

— Я смою и это, — пообещала Диона. — Твоя ванна больше, чем весь мой дом.

— Да, весь твой дом можно разместить здесь с гораздо большим комфортом, чем в городе, — пошутила царица.

— Пожалуй… Но зато это МОЙ дом.

Клеопатра лишь взглянула — она уже давно привыкла к ее непокорности.

— Как ты думаешь, долго ли еще этот дворец останется моим, прими я предложение римлян?

— Всю твою жизнь. — Сейчас Диона не говорила с богиней — лишь с самой собой. Но она была уверена в правоте своих слов.

Клеопатра чуть-чуть расслабилась, но и теперь было заметно, как напряжены ее нервы.

— Знаешь, — задумчиво проговорила царица, — Рим — плохой гость и ненадежный союзник.

— Как Цезарь?

— Цезарь умер.

— И ты не можешь простить ему этого.

— Он не заслужил прощения. — Клеопатра облокотилась на подоконник. — Мудрые живут, чтобы довести до конца свои начинания. Глупцы — умирают.

— Глупцы — и избранники боги.

— А разве это не одно и то же?

— Ты очень цинична сегодня, — заметила Диона.

— Завтра я буду еще более циничной, — пообещала Клеопатра.

Диона засмеялась, ее не так-то легко было смутить.

— A-а, ты уже готовишься?

— Очень может быть. — Рука царицы как бы независимо от ее воли легла на подоконник; взгляд остановился на Фаросском маяке. — Египту нужен Рим. Можно отрицать это, как угодно сопротивляться, но Рим — сила, и ни один народ не может не считаться с нею.

— У них даже царя нет. Они называют себя республикой — свободной землей для свободных людей. Любой, у кого хватит денег и власти, может назвать себя господином этой земли. Цезарь ближе, чем кто-либо другой, подошел к тому, чтобы стать царем. И что же? Что они с ним сделали?

— Предательски убили… прямо в сенате… — Голос звучал зловеще тихо. — Они питают отвращение к царям… к любому, кто, по их мнению, претендует на этот титул. Пусть называет себя диктатором, генералом, верховным жрецом — это еще можно вынести. Но царем — никогда. Им не нужен ни царь, ни император. Знаешь ведь, за что они сражались: Марий и Сулла, Цезарь и Помпей, Брут и Кассий — все эти преданные сыны Республики? У них была лишь одна цель — взять власть, править миром.