Клеопатра казалась непреклонной.

— Но разве я его жена? — спросила она риторически, ни к кому не обращаясь. — Не знаю, хотела бы я этого? Ни одна женщина не может прожить без мужчины, по крайней мере, так устроен мир. Но у меня есть прекрасное убежище для оставленной жены — мои дети. И чего ради я должна снова привязать себя к человеку, который с такой легкостью бросил меня и отправился прямиком на ложе другой женщины?

— Ради той незримой связи, которая есть между вами. И еще: вместе вы будете править миром.

— С меня довольно Египта, — холодно проронила Клеопатра. Но Диона почувствовала, что она колеблется и намеренно ожесточает себя, пытаясь сопротивляться. Царица была горда, а Антоний уязвил ее гордость. Ему будет легко получить ее назад. Но Клеопатра все же поедет к нему — притяжению силков трудно противостоять. Однако гораздо важней то, что она любила его.

«Бегемотина, бурдюк с вином, дубинноголовый мужик…». Царица не скупилась на ругательства с того самого дня, как он бросил ее ради Октавии. Но, предельно ясно осознавая ситуацию, она не могла отрицать, что этот мужчина затронул ее сердце, даже глубже, чем Цезарь. Великий император был холоден, умен и мудр. Любовь к нему можно было использовать, и Клеопатра делала это так же безжалостно и без сожаления, как и он сам. Антоний — человек гораздо меньшего масштаба — но с ним было намного теплее.

Лицо царицы смягчилось: чуть-чуть, всего лишь на мгновение. Но Дионе этого было достаточно, чтобы понять: владычица не устоит. Она позволит Капиту умолять и уговаривать ее в течение долгих дней, может быть, недель, но в конце концов согласится.

19

Клеопатра прибыла в Антиохию не затем, чтобы поразить мир великолепием и роскошью. Конечно, роскоши и великолепия было не занимать — иначе она не двинулась бы с места, но теперь Антонию отводилась роль соблазнителя; ему предстояло доказать, что он зовет царицу к себе не просто из практических соображений. Пока же она прибыла к нему не как любовница к своему возлюбленному — это был визит правительницы Египта к своему союзнику, который (при перемене ветра) мог превратиться во врага.

На сей раз Клеопатра не отправилась к нему на корабль, а велела отвезти себя в город на золотой повозке, в которую впрягли молочно-белых мулов. Она двигалась в сопровождении вооруженного эскорта; многочисленная свита, разряженная в парадные одежды и сверкающая украшениями, окружала ее. Цезарион ехал верхом подле повозки матери, одетый как фараон. Александр Гелиос и Клеопатра Селена ехали вместе с нею. Они и раньше часто сопровождали Клеопатру в поездках по всему Египту и сейчас сидели гордо и прямо, как и подобало царственным особам: слегка наклоняя головы в знак милости к толпам народа, сбежавшимся поглядеть на царицу.

Как и в Тарсе, в Антиохии Антоний поджидал ее, сидя на кресле, стоящем на возвышении. Это было продиктовано лишь величайшим доверием — ведь он рисковал подвергнуть себя унижениям и насмешкам — либо просто соображениями удобства: на этот раз он решил не терять времени понапрасну, Клеопатре же предстояло ждать своей очереди среди других посланников — она будет принята после послов Иудеи.

От иудеев быстро избавились — но не настолько быстро, чтобы это могло польстить ей. Когда Клеопатре наконец позволили приблизиться к возвышению — позволили, словно она была обычной просительницей, а не царицей Египта! — она пребывала весьма в несговорчивом настроении.

Царица дала страже знак отступить от повозки. Когда путь освободился, она встала, приняв руку своего диойкета, и вышла из повозки с грацией, свойственной ей с детства. Такой же грацией поражали и Гелиос с Селеной, хотя были еще очень маленькими. Гордо выпрямившись и держа детей за руки, она прошла короткое расстояние до возвышения, бесстрастно глядя Антонию прямо в лицо.

До какого-то момента он тоже пытался казаться равнодушным, но вскоре его лицо расплылось в улыбке. Он поднялся с достоинством, подчеркнутым тогой сенатора, и сошел вниз по ступенькам. Оказавшись с царицей лицом к лицу, он улыбнулся ей с высоты своего роста, такой маленькой рядом с ним, и с изумлением и едва сдерживаемым восхищением уставился на близнецов.

— Владычица, — произнес он. — Ах, владычица, как же я скучал по тебе.

Клеопатра вскинула брови.

— В самом деле? Я этого не заметила.

Но Антоний не собирался позволять втянуть себя в ссору — только не здесь, не на глазах у доброй половины Востока. Он опустился на одно колено, чтобы оказаться ближе к своим детям. Близнецы смотрели на него в упор; он ответил им тем же.

— Мама на тебя гневается, — без обиняков заявил Гелиос.

— Позволь тебя поздравить, — засмеялся Антоний. — Как я погляжу, ты унаследовал ее нрав.

— Я Птолемей, — гордо произнес Гелиос. — И наполовину римлянин.

— Само собой. — Антоний снова не удержался от смеха. — Эта половина идет от меня.

Он посмотрел на Селену.

— Ну что, маленькая царевна? Ты заодно со своим братом?

— Еще не знаю, — призналась девочка. Она освободилась от материнской руки и подошла поближе, разглядывая отца внимательно, но осторожно. После долгой паузы она протянула руку и погладила его по щеке. — Кажется, ты мне нравишься. Ты — добрый.

Антоний прижал ее к себе. Селена не отстранилась, даже когда он встал, держа ее на руках. Толпа повеселела. Он аккуратно поставил ее на ноги и взял на руки сына, высоко подняв его в воздух. Пораженный поначалу Гелиос залился смехом. Это привело толпу в неописуемый восторг. Люди кричали до тех пор, пока у них не заболели глотки.


Оказавшись на вилле триумвира — толпы остались снаружи, как и большинство свиты и военных, — Клеопатра не оттаяла. Настроение ее не улучшило даже то, что оба ее ребенка радостно примостились на коленях отца, а он угощал их кусочками торта и фруктами с медом.

Антоний, нарочито бодрый, словно не чувствуя ее настроения, улыбнулся ей поверх темной и белокурой головок, тепло заговорил:

— Я ждал этого дня с тех пор, как покинул Александрию. И, спасибо богам, он наконец наступил.

— Да, благодаря богам — но не тебе, — иронично сказала она. — Как поживает твоя жена, господин? Она уже родила тебе сына?

— Еще нет, — ответил Антоний любезно, как всегда. — Попробуй-ка вина. Цекубского нового урожая — не такое сладкое, как обычно, но зато покрепче.

Клеопатра даже не посмотрела на кубок, поднесенный слугой.

— Похоже, ты думаешь, что я вернусь прямиком к тебе на ложе, одурев от одиночества. Ты покинул меня не на одну ночь, а на четыре года — это еще можно понять: я знаю, как мужчин носят по свету дела. Но я не желаю делить тебя ни с одной женщиной — тем более с Октавией.

— Вряд ли тебе стоит об этом беспокоиться. Ты же не римлянка, и потому не понимаешь такой необходимости. Я не виню тебя, но и не прошу прощения. С Октавией я оставался до тех пор, пока был вынужден, а теперь отправил ее туда, откуда она появилась. Пришло время взять Восток в свои руки — целиком, а не частями. Ты хочешь заняться этим вместе со мной?

— По-моему, ты прекрасно справлялся и без меня.

— Но еще лучше, если бы мы были вместе.

— Ты мог объединиться с любым царем.

— Но Клеопатра всего одна.

Она нахмурилась.

— Мне почему-то кажется, что ты отрепетировал этот разговор до того, как я здесь появилась. Неужели я настолько предсказуема?

— В некоторых отношениях — да, — улыбнулся он. — Но иногда ни за что не угадаешь, что придет тебе в голову.

— Во всяком случае, я не позволю тебе снова распоряжаться мною! Ты утратил эту привилегию, когда связался со своей необходимостью… — Ее губы дрогнули в ироничной усмешке… — и представил Октавиану возможность женить тебя на ней. Тоже мне миротворец… Ну да ладно, я стану твоей союзницей — но придется заплатить за это.

— С лихвой, я догадываюсь. Но ты не поднимешь руку ни на Октавию, ни на ее брата.

— В Риме хватает крови и без меня. Теперь мне нужны земли, Марк Антоний, и чтобы их хватило на целую империю. Сделай меня царицей Востока по праву — можно даже без твоего участия.

— Только земли? — Он приподнял бровь. — И все?

— Богатые, плодородные земли, — уточнила она. — Такие, каким когда-то был Египет и, надеюсь, каким станет. Я знаю, что тебе нужен египетский флот — чтобы обеспечить мир на море и охранять себя самого от твоих римских приятелей, которые не преминут предать тебя при первом же удобном случае. Я построю для тебя корабли, обучу команду и предоставлю людей, если ты дашь мне достаточно лесов, плодородных земель и городов, которые наполнят мои сокровищницы золотом для оснастки кораблей.

— У тебя же есть Кипр и Ливан. Разве этого мало? Что еще тебе нужно?

— Десятиградье, — быстро ответила она. — Побережье Сирии, Итурию — до Дамаска, Киликию. И еще… — Она запнулась, словно собираясь поразмыслить. — Эдом и Иудею.

— Только не Иудею, — спокойно сказал он. — О ней не может быть и речи. А что до остального… — Антоний потер подбородок. — Я подумаю. Ты ведь просишь самую малость — всего-то полмира.

— Ты прав, этого действительно мало. Наверное, мне следовало попросить весь мир. И голову Октавии в шелковом мешке.

Антоний рассмеялся, но это не улучшило ее настроения.

— Вот за что я тебя люблю. Ты — сгусток страсти, даже когда торгуешься, как образцовая жена на рынке.

— А почему не Иудею? — властно поинтересовалась она, не обращая внимания на его слова и отказываясь от примирения.

— Я отдал ее Ироду, — ответил он. — Кстати, мне только сейчас пришло в голову, что вы ведь были друзьями — больше, чем друзьями, если верить слухам. Что там у вас стряслось — ссора любовников?