— Неужели я проделал такой долгий путь лишь затем, чтобы ты насмехалась надо мной, госпожа?

— Не знаю, — ответила Диона. — А ты знаешь?

Луций растерянно заморгал, но буквально через минуту обрел дар речи и выпалил:

— Клянусь Юпитером, я совсем забыл, с кем имею дело.

— Извини, — проговорила Диона.

— Чего уж там, — резко ответил он.

— Какой суровый римлянин. — Она жестом пригласила его в комнату. — Хочешь сесть? Отдохнуть? Извини, у меня нет вина, чтобы угостить тебя, могу предложить только ветер, солнышко и чудовищно пыльное ложе.

— И кошку, — добавил Луций Севилий, — а еще… язычок, острей которого сыскать трудно. Знаешь, а я скучал по тебе. Все остальные — такие зануды.

Он смущенно, осторожно присел на краешек ложа. Кошка выгнулась дугой, потянулась и направилась прямо к его коленям. Диона осталась стоять у окна: мягкие лучи дня, клонившегося к вечеру, приятно грели спину.

— Значит, мне повезло больше. Александрия — вовсе не зануда. И Клеопатра с Тимолеоном — тоже. Но я тебе рада.

— Правда?

Кошка довольно урчала. Луций почесывал ей шею именно так, как ей и хотелось — не слишком быстро, но и не медленно.

— Я думал, что увижу тебя подле царицы.

— Я собиралась вернуться, — отозвалась Диона. — Но здесь куда спокойней.

— Ты права, — согласился он.

Воцарилось молчание — приятное, легкое, не из тех неловких минут, которые извели бы ее, прервись разговор с любым другим человеком, особенно если бы она не видела его с лета. Диона совсем позабыла, как хорош собой Луций Севилий, и хихикнула про себя: для другого мужчины красота стала бы делом всей его жизни, но этому, казалось, жилось намного легче — он не выщипывал густые черные брови, почти сросшиеся на переносице, волосы его свободно падали на плечи упрямыми кудрями вместо благообразных локонов, из-под тоги виднелась безукоризненно чистая, но уже поношенная туника. Слава богам, хоть сандалии были новыми, наимоднейшего фасона и самого лучшего качества — как и все его вещи.

После недолгой паузы Диона сказала:

— Скоро я должна уходить. Я дала Тимолеону страшную клятву, что вернусь домой к ужину.

— Само собой, клятву нарушать нельзя, — согласился он.

— Ни в коем случае, — подтвердила Диона и, помолчав, предложила:

— Но ты можешь поужинать с нами. Если, конечно, у тебя нет других дел. Триумвир, царица…

Диона запнулась. Раньше она никогда не приглашала его отужинать с ними. В Тарсе не представлялось случая: им постоянно приходилось участвовать в какой-нибудь пирушке царицы и триумвира. У них обоих не было места, где можно побыть вдвоем — впрочем, они и не искали его.

Луций Севилий так долго мешкал с ответом, что Диона уже почти была уверена — откажется. Но потом он только спросил:

— А Тимолеон будет не против?

— Сомневаюсь, — ответила Диона.

Какое-то мгновение он колебался.

— Тогда приду. Надеюсь, я не сразу найду в своей чашке лягушку. Или на этот раз ожидается змея?

— Ни то, ни другое, — ответила Диона с ноткой, подозрительно похожей на восхищение, правда, смешанное с ужасом. — Недавно он налил в кружку слуги вместо пива кое-что такое, о чем даже не хочется говорить вслух.

Его брови приподнялись.

— Неужели кошачью мочу?

Взрыв смеха Дионы был мгновенным ответом на его слова.

— Да-а, ты хорошо знаешь Тимолеона.

— Я хорошо знаю египетское пиво, — с ухмылкой отозвался Луций Севилий.

— Сегодня вечером у нас будет весьма пристойное вино — хиосское[16]. Или… — Она сделала паузу. — Вполне пригодная вода для питья. Сомневаюсь, что у злодея будет достаточно времени, чтоб заготовить тебе сюрприз. Хотя… однажды он умудрился притащить одному из моих гостей чистейшей александрийской воды… из какого-то болота возле залива.

— Очень была зеленая? — поинтересовался Луций.

— И вся кишела какими-то живчиками. — Диона содрогнулась при воспоминании. — О, как я рада, что ты здесь! Больше никто не понимает этого ребенка.

— Но его вовсе не трудно понимать. И… даже очень интересно.

— Безнадежный случай. Мой сын неисправим, — смущенно засмеявшись, констатировала Диона и, собравшись с духом, предложила: — Ну что, посмотрим, чем он порадует нас сегодня вечером?

13

Но у Тимолеона в запасе для гостя матери не оказалось ничего, кроме долгого, пристального и колючего взгляда.

— А, вот это кто… отлично. Я и сам думал, что ты придешь к нам вечером. Ты привез мне что-нибудь из Сирии?

Как оказалось, привез то, что, по мнению Дионы, было весьма мило с его стороны. Луций выбрал в подарок Тимолеону кинжал в ножнах, а Дионе — амфору с цекубским.

— Надеюсь, оно так и осталось цекубским, — сказал он, бросив взгляд в сторону Тимолеона. — Конечно, чистейшая александрийская вода — замечательная вещь, но красные цекубские вина заслуживают того, чтобы пить их в том виде, в котором они изготовлены.

Если не считать мелких пакостей Тимолеона, вечер в целом прошел очень успешно. Когда мальчик наконец отправился спать, беспрерывно вынимая кинжал из ножен и засовывая его обратно, Диона наполнила лучшие серебряные кубки крепким вином и сказала:

— Наверное, тебе приготовили покои во дворце?

— Думаю, да, — отозвался Луций Севилий. Судя по всему, он очень уютно и непринужденно чувствовал себя на ложе, предназначенном для самых почетных гостей, в превосходном малиново-красном хитоне, принадлежавшем Аполлонию. В сущности, тому он никогда не был к лицу — его бледная кожа в соседстве с таким ярким цветом приобретала еще более болезненный оттенок. А Луций Севилий, загорелый, высокий, выглядел в нем великолепно.

— Ты можешь погостить у нас, — предложила Диона. — Здесь есть свободная комната, как ведомо богине.

Его взгляд был быстрым и красноречивым.

— Не беспокойся, мне безразлично, что скажут люди. Если только ты не подумаешь ничего дурного.

— Конечно, нет, — ответил он, залившись румянцем. — Но твоя репутация… честь… твой сын…

— Ты — мой гость, и я предлагаю тебе кров и дружбу, — промолвила она, отчетливо произнося каждое слово. — Не больше и не меньше. Дворец — это муравейник. Никто, кроме царицы, в точности не представляет, что в нем творится, и мысли всех его обитателей должны быть только о ней. Там человек не принадлежит себе. Вот почему я живу в этом доме. Когда я ушла от Аполлония, царица предложила мне переехать во дворец. Я отказалась. Мне нужно место, где я могу быть самой собой.

— И ты предлагаешь мне вторгнуться в твою обитель.

— Это не вторжение, — возразила Диона. — Ты — спокойный. У тебя хорошие манеры. Ты нравишься Тимолеону. Я могу предложить тебе даже несколько комнат. Я живу недалеко от библиотеки, и от сада — тоже. И отсюда рукой подать до Мусейона[17].

Соблазн был слишком велик — она ясно видела, что он колеблется. Но Луций сказал:

— Люди начнут болтать бог знает что.

— Тебя это беспокоит?

— Да.

Она вздохнула.

— Я так и знала, что ты не согласишься. Ну что ж… Живи во дворце. В одной комнате с кем-нибудь из солдат Антония. Или они отправят тебя к евнухам — превеселая компания… Уверена, что тебе не привыкать. Ты ведь привык, правда?

— У меня всегда была своя комната, — ответил он твердо и жестко.

— Может быть… и на этот раз будет.

Диона пожала плечами, словно его отказ нисколько не задел ее. В сущности, Луций Севилий прав: женщина, живущая одна — не вдова и не замужняя, — не должна приглашать в свой дом мужчину. И неважно, насколько невинно ее приглашение.

Но почему, почему, почему это должно иметь такое значение.

— Подумай — во дворце тебе будет несладко, — мягко настаивала она. — Ты ведь и сам об этом догадываешься. Тут, кстати, между мужской и женской половиной есть коридор. А дверь выходит на улицу и запирается на замок. Это фактически отдельный дом. Я сдам тебе его в аренду. Может же женщина позволить себе такое — даже женщина, не имеющая мужчины, который мог бы блюсти ее репутацию? Ты будешь платить мне одну амфору цекубского в месяц.

— Дороговато, — нарушил наконец молчание Луций Севилий.

— Что ж, тогда — амфору цекубского в качестве задатка и уроки латыни Тимолеону.

— А это — слишком дешево.

Он улыбался — не столь непринужденно, как было ему свойственно, но так, словно не мог удержаться от улыбки.

Вино я тебе подарю… Я согласен учить Тимолеона и расплачусь с тобой списком «Галльских войн» Цезаря.

— О нет, пожалуйста, не наказывай меня так, — взмолилась Диона. — Уроки латыни и «Свекровь» Теренция[18], переписанная отменным почерком.

— По рукам! Но почему «Свекровь»?

— Просто эта вещь мне нравится.

Луций засмеялся, но затем нахмурился.

— Я не уверен…

— Это — честная сделка, — убеждала она его. — Я — хозяйка дома; ты — мой постоялец. Даже римская матрона не смогла бы ни к чему придраться.

— Ну-у, римскую матрону не убедил бы и сам царь Минос[19]. — Луций Севилий покачал головой. — Однако, кажется, меня ты убедила. Похоже, ты знаешь, как лишить мужчину воли. Но грозить мне компанией евнухов царицы со слащавыми скользкими рожами — дешевый прием!

— Однако он сработал, — поддела его Диона. — Евнухи неизбежны, как мухи, — если только люди Антония сами не найдут себе жилья или не научатся не обращать на них внимания. Боюсь, они зачастят ко мне, как только узнают, что у меня есть убежище. Ну да ладно. Тимолеону ты нравишься. Он даже не подлил тебе уксуса в вино.

— Я полагаю, он еще успеет это сделать, если я поддамся тебе.

Луций откинулся на спинку кушетки с видом человека, проигравшего сражение, которое он, по чести сказать, и не особенно хотел выиграть, и отхлебнул изрядный глоток вина.