— У меня были некоторые предположения, но мне самому они показались абсурдом.

— Какой абсурд?

— Квистус — муж?

— Да. Почему нет?

Он оставил ее руку и откинулся на стуле, теребя бороду.

— Он вам нравится?

— Да. Отчасти. И вполне искренно. Конечно, если вы предположите, что я безнадежно в него влюблена, то этого нет. Это было бы, действительно, абсурдом, и не в моем духе.

— Что вы этим приобретете?

Она сделала нетерпеливый жест.

— Дом… Мир… Счастье… Он состоятелен и даст мне необходимый комфорт. Я не могу жить в бедности. И затем, он будет хорошо со мной обращаться.

— А он, извините за грубость моего вопроса, что он приобретет?

— Я, прежде всего, все-таки леди, — возразила она, — и сумею вести солидно дом и, кроме того, я привлекательна, как женщина. Я пойду прямым путем, не уклоняясь в сторону…

— А если появится какой-нибудь дух прошлого?

— Мне везет. Я всегда выхожу сухой из воды.

Хьюкаби закурил новую папиросу.

— Он смотрит на вас, как на безупречного ангела чистоты, — сказал он. — Если он женится на вас с этим убеждением и впоследствии ему придется разочароваться, то заварится дьявольская каша. У него уже был такой случай… Я бы не хотел подвергнуть его второй раз подобному испытанию. Я его на вашем месте хотя бы немного просветил…

Она нервно подняла обе руки:

— О, нет, нет. Никогда женщина не должна этого делать. Из этого ничего не выйдет. Я останусь для него такой, какой он меня представляет, и постараюсь держаться на этой высоте. Поверьте мне, что это будет самым правильным. Единственной помехой будете вы.

— Я?

— Конечно. Вы сможете в любой момент выдать меня, вот почему я и спрашиваю, друг ли вы мне.

Хьюкаби в глубокой задумчивости дергал свою бороду. Он решил со времени своего возрождения быть честным по отношению к Квистусу. Но имел ли он право в данном случае препятствовать спасению женщины? Он терялся в решении этой задачи. Лена Фонтэн протянула ему через стол свою руку.

— Говорите, — сказала она.

Он взял ее руку и пожал.

— Я останусь вашим другом.

Она глазами поблагодарила его и встала.

— Нужно присоединиться к остальной компании, а то подумают, что у нас невероятный флирт.

Она заметила, что обращение с ней Квистуса в последующем значительно изменилось. Он стал еще предупредительнее по отношению к ней; выражал еще больше восхищения ее красотой и отдавал еще усиленнее дань ее изяществу. До его отъезда в Марсель ей легко было вызывать в нем безумие, сидящее в каждом мужчине. Достаточно было легкого изменения в голосе и выражения глаз, чтобы сделать его еще влюбленнее. Теперь это было труднее. Он не так легко поддавался ее кокетству. Он стал духовнее, идеальнее. Она должна была сложить свое оружие для другого, переменить разговор на более высокие темы.

На самом деле в Квистусе говорили угрызения совести за нанесенное оскорбление; он содрогался при мысли о своем желании влюбить в себя это восхитительное создание. Он не обратил внимания на то, что леди, казалось, с большой охотой поднимала брошенный платок. Решив не вводить ее больше в заблуждение, он тщательно следил за каждым своим словом и поступком.

Погода испортилась. Начались проливные дожди.

Метеоролог, сообщая о циклонах с Атлантического океана, предсказывал еще на некоторое время скверную погоду. Лена Фонтэн начала раздумывать. Париж летом, да еще в дождь — неподходящее место для флирта даже высшей пробы.

Приходится довольствоваться отелями и ресторанами для бесед на высокие темы. Но она великолепно знала элементарную аксиому отношений между полами, что надоевшая мужчине женщина — пропала. Высокие темы хороши, когда на них смотришь со стороны, а на деле мужчину нужно развлекать чем-нибудь иным. Она объявила свой ближайший отъезд из Парижа.

— Может быть, вы доставите мне и Хьюкаби честь сопровождать вас, — заметил Квистус, — хотя по всей вероятности мы окажемся лишними…

Она засмеялась.

— Когда вы слыхали, дорогой друг, что мужчина может быть лишним при путешествующей женщине? Одинокая женщина никогда так не одинока, как en voyage[26]. Все сопровождаемые мужчинами женщины смотрят на нее с оттенком снисходительной жалости, как будто они говорят: «бедняжка, она не могла приобрести себе ни одного мужчины, чтобы позаботиться о себе». И тогда хочется царапаться…

— Действительно? — улыбнулся Квистус.

— Да, — засмеялась она. — У одинокой женщины есть с чем бороться, и особенно со злыми языками…

— Дорогая м-с Фонтэн, — удивился он, — неужели есть настолько злые языки, что говорят дурно даже о вас?

— Таких тысячи на этом свете. Кто знает, какие толки возбудила наша хотя бы невинная маленькая дружба?

Квистус вспыхнул.

— Я не сварлив по природе, — заявил он, — но изобью всякого, от кого услышу что-нибудь подобное.

— Вам придется, по всей вероятности, иметь дело с женщиной.

— В таком случае мне, наверное, удастся без насильственных мер убедить ее, что она позорит свой пол.

— Во всяком случае, я бы хотела иметь вас своим защитником, — взглянув на него, произнесла она.

— Я, вообще, понимаю слово «джентльмен» — возразил Квистус, — как защитник беспомощной женщины.

— Я хотела сказать — моим защитником, д-р Квистус, — увидев, что он не желает понять, сделала она ударение, — и, пожалуйста, не возражайте, иначе я упаду на пол.

Но он был слишком серьезен, чтобы улыбнуться на ее кокетство.

— М-с Фонтэн, — повторил он, — никто не осмелится сказать о вас что-нибудь дурное в моем присутствии.

Она встала.

— Благодарю вас, — впадая в его тон, серьезно сказала она, — благодарю вас. Я поеду с легким сердцем в Лондон.

И как мудрая женщина, она оборвала разговор и отправилась переодеваться к обеду.

ГЛАВА XXI

Июль принес с собой тихие счастливые дни. Особенно счастливыми они были для Клементины. Нужно было закончить заброшенные портреты, писать новые; опять для нее началась полная переживаний и сутолоки жизнь студии. Только художник может понять все наслаждение подыскивания световых эффектов и подбора красочных тонов. Многие, возвращаясь к труду, вспоминают об ушедших праздниках. Художник, возвращаясь к кисти, сейчас же о них забывает. Клементина всем существом погрузилась в работу. Вопреки своему обыкновению ей удалось совместить ее вместе с вновь приобретенными многочисленными заботами. Ее дни были заняты до позднего часа, и она была счастлива. Она наняла для Шейлы няньку, тихую, работящую вдову.

Постоянным местопребыванием ребенка была студия, где она мирно играла в уголке, наблюдая иногда удивленными глазами работу Клементины. Она могла иногда часами следить за ней, прижав к груди Пинки. Томми принес ей однажды ящик с красками, маленький мольберт и пачку нераскрашенных картинок из модного журнала. После первого же сеанса Шейла пристрастилась к рисованию гак, что часто заказчики заставали их обеих за работой. Клементина делала мазки, отходила и подходила к холсту, и изящный ребенок подражал ей, раскрашивая своих модных дам.

Довольно сложно было получить утверждение завещания Хаммерслэя. К счастью, он совершенно закончил все свои дела в Шанхае, так что нужно было иметь дело только с лондонской фирмой, которая дала свое согласие утвердить Клементину и Квистуса душеприказчиками. Но во всяком случае нужно было иметь дело с нотариусом, повидать массу народа, читать всевозможные бумаги, подписывать их, давать показания под присягой и тому подобные дела, которые брали много времени.

Томми и Этта также переживали счастливые дни. Первоначально адмирал посулил выбросить Томми в окно. Но в дело вмешался Квистус, и тогда Томми был приглашен к обеду, за которым был подан великолепный старый портвейн. Затем адмирал решил повидаться с Клементиной, с которой он после ее возвращения не видался. Он застал Клементину в разгаре сеанса и, привыкший к порядку своего дома и палубы корабля, адмирал окончательно потерял голову от царившего у нее в студии хаоса.

— Я совершенно не понимаю твоего друга, — сказал он Этте, — если бы я раньше видел ее, я не разрешил бы тебе знакомство с ней. Она более похожа на профессионального маляра, чем на леди. И потом, прежде, чем сесть, я должен был очистить себе место от ужасного блюда с остатками холодной свинины. Она противоречила мне во всем, даже в том, что касалось моей родной дочери, как будто я тебя не знаю, и давала мне советы.

— Разве это нехорошо с ее стороны?

— Нет, совет всегда хорош, но он не всегда полезен, как в данном случае. И затем она переменила разговор и говорила неслыханные вещи о женщинах… И затем… я сам не знаю… как это случилось… Ты же знаешь, что я никогда не говорю о мореходстве…

— Конечно, дорогой, никогда, — согласилась Этта.

— Конечно, но мы как-то перешли на эту тему и у нее оказались огромные познания в морских делах. Что касается до паровых насосов…

— А что еще она говорила? — с нетерпением узнать, что говорила о ней Клементина, осведомилась Этта. — Она, наверное, говорила что-нибудь обо мне?

— О тебе? Я уже сказал тебе, — он взял ее за подбородок.

— Вы не все сказали мне, родной!

— Она сообщила мне, что выбрала для вас гораздо более подходящего мужа, чем я, и затем пришла та маленькая девочка, о которой ты мне рассказывала, маляр обратился в обыкновенную женщину и предложил мне играть с ребенком на полу.

— Как, вы играли, дед? Когда я была маленькая, вы делали вид, что проглатываете вилку. Вы и теперь проглатывали ее?

Суровое лицо распустилось в улыбку.

— Конечно, причем это была вилка из-под холодной свинины, вытертая газетой и, как ты думаешь, что она в конце концов сказала?