На берегу они встретили графа де Пейрака, которому докладывали о прибытии кораблей королевского флота, следующих из Квебека, на борту которых, по слухам, находился губернатор де Фронтенак.

Виль д'Аврэ был прав. Он наслаждался удивлением, которое вызвало его появление, и более того — доказательствами того, что он знал обо всех новостях задолго до других.

Тогда как вдалеке показались белые паруса и позолоченные мачты линейных кораблей, Жоффрей задал маркизу тот же вопрос, что и Анжелика.

— Кому может придти в голову вредить господину де Фронтенаку?

— К сожалению, я не знаю их имен! Я нахожусь немного в стороне от слухов, не желая быть на виду… Свой человек в министерстве Морских перевозок сообщил мне о прошении, который Николя Пари, предыдущий владелец восточного берега, по возвращении из Америки подал королю, когда сообщал ему о ходе дел в Новом Свете; он таким образом надеялся выхлопотать себе вознаграждение или пенсию. Но сейчас он мертв, что, естественно, делает его попытки бесполезными и бессмысленными.

Все это может повернуться против вас, господин де Пейрак. Защищайтесь, если зять Пари начнет проявлять свои притязания из-за этого прошения.

С берега, полностью занятого толпой, они наблюдали приближение кораблей. Рейд Тидмагуша, привыкший к более скромным эскадрам, еще не видел столь большого количества блестящих гостей.

Виль д'Аврэ концом трости указал Анжелике на корабль, самый маленький, но украшенный скульптурами и позолоченный, который поднял якорь и грациозно маневрировал, пока остальные громоздкие суда занимали места на рейде.

— Это мой корабль… Вы помните? Тот, который господин де Пейрак подарил мне, чтобы компенсировать потерю моей бедной «Асмодеи», украденной бандитами.

Анжелике показалось, что она различила лицо очень красивой сирены с длинными волосами и соблазнительным бюстом, которая располагалась на носу корабля.

Но корабль перемещался, и вскоре Анжелика увидела украшения кормы. Это были резные гирлянды из фруктов и цветов, в середине которых располагалось название — имя морской птицы.

— Афродита!..

— К счастью вы обещали господину Сен-Шамону не называть судно языческим именем типа «Асмодея», — сказала Анжелика, смеясь.

Затем она рассмеялась еще громче, увидев картину, представляющую Афродиту, рождающуюся из морской пены, и как и подобает — очень красивую, обнаженную, черты которой могли вызвать у посвященных определенные воспоминания.

— Вам, однако, удалось воплотить в жизнь один из ваших самых экстравагантных капризов.

— У меня возникло много трудностей, но я нашел художника. Не правда ли, похоже? — сказал он, польщенный. — Вас все узнают. Картина господина Патюреля на его «Сердце Марии» по сравнению с этой ничего не стоит.

— Не кажется ли вам, что вы путаете жанры и символы? Вспомните, что это судно до того, как попало к вам, принадлежало сообщникам мадам де Модрибур и составляло часть флота, целью которого было изгнать нас и уничтожить.

— Прекрасно!.. Это лучшая протекция, чтобы разрушить корабль, нежели поставить его под эгиду богини Красоты и Анжелики, которая, впрочем, и есть эта Богиня! Я всегда вижу вас излучающую свет и наделенную шармом, которым вы обладаете помимо вашей воли, и который делает вас неуязвимой, и каждый раз, когда кто-то думает, что вы его потеряли или по крайней мере потеряли некоторую его часть, вы предстаете еще более соблазнительной и обворожительной. Как это вам удается? Я думаю о короле. Я скажу ему об этом. Ибо он ждет вас, но я чувствую, что он опасается момента, когда после стольких лет вашего отсутствия и мечтаний, вы вновь предстанете перед ним. Я смогу, с самым изысканным тактом, его обнадежить.

— Не вмешивайтесь в это.

— О, Анжелика, как вы со мной суровы!

24

После маневров шлюпки причалили, и губернатор Фронтенак, в сопровождении экипажа в униформе Королевского флота широким шагом приближался к графу де Пейрак и его жене. — Я счастлив видеть вас обоих до того, как продолжу путешествие. Быть может, это безумие, но я думаю, что вы меня поддержите. Я принял решение отправиться во Францию и поговорить с королем. Я не думаю, что он меня не одобрит. Речь идет только о пути туда

— обратно. Но нам необходимо поговорить конфиденциально. Ибо здесь есть люди, которые мне вредят.

Анжелика посмотрела в сторону де Виль д'Аврэ. После того, что она от него услышала, она поняла, что господин Фронтенак начинает попадать в немилость короля. Интересно, по-прежнему ли маркиз был лжецом, и не возросла ли его способность сочинять слухи, особенно если речь шла о делах сильных мира сего?

Он ответил на ее немой вопрос тем, что поднял глаза к небу с жалостливым видом.

Затем, обращаясь к де Фронтенаку, словно речь шла о тяжело больном, он сказал ему:

— Вместе мы со всем справимся. Все чудесно устроится.

— Смотрите-ка, и вы здесь?.. — пробормотал Фронтенак, узнав его. — Не очень хороший момент вы выбрали для возвращения. Квебек невыносим!

— У меня нет ни малейшего намерения ехать в Квебек…


Фронтенак был очень весел, хотя и сожалел, что из-за этого внезапного путешествия, пришлось отказаться от поездки к берегам озера Онтарио, в Форт-Фронтенак. Там он должен был встретиться с ирокезами и удостовериться в том, что топор войны по-прежнему закопан.

Тщательно взвесив все за и против, — говорил он, — он принял решение воспользоваться летом и удобной навигацией, чтобы разобраться в неприятностях.

Его супруга, которая была при дворе в Версале, «шепнула ему на ухо» о положении дел.

Говоря о ней, он обращался к Анжелике.

— Несмотря на серьезную семейную ссору, согласитесь, что присутствие при дворе моей жены, Анны де ля Гранж — это счастливый случай. Ибо она никогда не сомневается, когда речь заходит об интересах Канады, и мешает интригам, которые затеваются перед королем против меня.

— На этот раз она дала понять, что не может открыть источник зла, но что все это достаточно серьезно. Мадмуазель де Монпансье, ее закадычная подруга, и, как вам известно, заядлая интриганка, раскрыла какое-то злодеяние. Я должен приехать. Отметьте, что я не знаю, не преувеличивают ли эти дамы моего влияния. Я слишком злоупотреблял семейными связями, которые объединяли меня с Бурбонами. Мой отец был соратником Его Величества Людовика Тринадцатого. По привычке я считал короля своим кузеном, и не особенно пресмыкался перед ним. Но я не могу разочаровывать графиню, которая считает, что я всегда с наибольшим уважением относился к ее мнению. Мне нечего терять. В Квебеке дела идут все хуже и хуже.

Он показал письмо епископа, копию которого раздобыл один из его шпионов, который обрушивался на него и обвинял в том, что форт Катаракун был основан единственно с целью тайного обогащения путем торговли мехами.

— Даже епископ меня предал, хотя я всегда защищал его перед иезуитами. Карлон тоже «выстрелил мне в спину»…

— Интендант?! А мы думали, что он впал в немилость.

— Так оно и есть, но он от этого не стал мне меньше мешать. Его цель

— поддержать родственника, который заправляет законами в Монреале, и которого я хотел арестовать. Он думает, что если повредит мне, то это послужит ему на пользу. Он обольщается… человек, который должен заменить его, уже в пути… Но Карлон спокойно ждет его, потому что ему сказали, что это всего лишь временно, пока он будет во Франции отчитываться по счетам.

Я, по крайней мере, еду, не передав своих полномочий кому-либо. Мой секретарь выполнит все текущие дела. Это очень затруднит нового интенданта. Кажется, ему приказали…

— Кто приказал?

— Вот в этом-то и нужно разобраться. Даже господин де Вандри, который доставил мне письма от короля с первым же кораблем, не в курсе!.. По крайней мере он ничего не скрывает.

— Король таким образом не может незамедлительно осуществлять свои намерения в колониях.

— Значит, его нужно предупредить… И вот почему я еду во Францию. Но речь идет только о визите к королю.

Он озабоченно вздохнул…

— Еще один удар иезуитов, — проворчал он. — Призыв отца де Мобег, который славится своей медлительностью, и поддерживает своих грабителей с Великих Озер, придав им облик церковников, положил конец умеренности.

Чтобы наиболее конфиденциально беседовать, он приблизился к группе, образованной Жоффреем де Пейраком, Анжеликой и Виль д'Аврэ, которых окружали офицеры флота де Пейрака и которые заслуживали доверия, будучи с графом еще в салонах замка Сен-Луи: Барсемпюи, Юрвилль, Ле Куеннек и другие.

Предоставив экипажи Королевского флота, их юным лейтенантам и разодетым кадетам встряхивать платочками, чтобы заглушить запахи рассола, масла и тресковой печени, которые усиливались от жары, а бретонские рыбаки, которые солили рыбу, и никогда не видели такого блестящего общества, столпились вокруг в своих грязных робах, в кожаных передниках с рыбьей чешуей, он вполголоса продолжал:

— Вы представить себе не можете, что творится в Квебеке. Это напоминает события в тот год, когда случилось великое землетрясение, или перед вашим приездом, когда этот д'Оржеваль желал править всем и вся, и это ему удавалось, хотя он прикидывался тихим и уравновешенным. Никто не чувствовал себя хозяином ни на своей территории, ни в своей хижине, ни в своем дворце, это относится даже к губернатору. Я облегченно вздохнул, когда узнал о его конце, хоть его и объявили Святым мучеником. Лучшего исхода я и не представлял. Говорю вам честно.

Как бы то ни было, живой или мертвый, он всегда приносил мне хлопоты. О его словах помнят, и хотят весь мир увлечь на путь войны, чтобы отдать дань его памяти.

Когда я уезжал из Квебека, разнесся слух, что боевые лодки из галерной эскадры подошли к городу. Я сам их не видел, но вы знаете, что каждый раз при таких разговорах народ сильно возбуждается. В этом видят знак общественного бедствия или послания от тех, которые должны напомнить жителям об их высоком предназначении. И вот, на этот раз он своего добился, и он сам там был!