Шеннон Дрейк - Тристан и Женевьева (Среди роз)

В дверном проеме вырисовывалась фигура Джона, позади него стояла Эдвина. Они отступили, чтобы дать Тристану дорогу.

– Ты нашел ее! – воскликнула Эдвина. Тетя даже не посмотрела в сторону Женевьевы, и та поняла, что Эдвина рада ее возвращению, но сердита на нее.

«А почему бы и нет, – подумала Женевьева, – я использовала и ее и Джона, предала их, обманула их доверие».

– Да, я нашел ее, – ответил Тристан и прошел мимо них, крепко прижимая к себе трепыхавшуюся Женевьеву.

– Тристан, пожалуйста, дай мне сказать им… Эдвине и Джону, что я очень сожалею, что…

Он не остановился, лишь бросил на нее сверху скептический взгляд.

– Сожалеешь о своем побеге? – насмешливо спросил он.

– Нет! Я должна была бежать от тебя, я должна вернуть себе свободу, и ты должен это понять! Я сожалею…

– Что ты предала их?

– Черт бы тебя побрал, дай мне…

– Они вряд ли захотят сейчас разговаривать с тобой.

Женевьева не нашлась, что ответить, потому что ничего не понимая, смотрела на дверь собственной комнаты, оставшуюся позади них. Тристан решительно прошел дальше по коридору и взошел на лестницу, ведущую в башню.

– Мы прошли мимо моей комнаты.

– Моей комнаты, миледи.

– Что?

– Я обнаружил, что мне очень нравится эта спальня.

– Но…

Она замолчала и воззрилась на Тристана с недоумением. Они поднялись на самый верх винтовой лестницы, и пинком сапога Тристан настежь распахнул дверь. Он вошел внутрь, и Женевьева вскрикнула от ужаса и удивления.

Комната в башне была убрана, вымыта и специально приготовлена для нее.

В самом центре располагался очаг, невдалеке стояла большая просторная и на вид мягкая кровать, чуть поодаль стояли кресла и стол, а вокруг стен выстроились ее сундуки.

Единственное окно находилось высоко от пола. Эта комната была не столь уж плоха, не слишком мала, но она располагалась слишком уединенно.

Тристан опустил Женевьеву на пол. Ее усталые ноги, затекшие от многочасовой верховой езды, совсем отказывались держать ее, и она чуть было не упала, но Тристан снова подхватил и отнес ее на кровать.

Он отступил, и Женевьева быстро села.

– Зачем ты принес меня сюда? Да ты же… – она едва могла говорить от возмущения. – Ты что собираешься запереть меня здесь?

– Да, – ответил Тристан, величественно и холодно смерив ее взглядом.

– Ты отлавливал меня, как лисицу, мчался, как сумасшедший только для того, чтобы запереть в башне?

– Да, миледи, именно так я и собираюсь поступить.

Женевьева ощутила слабость, но одновременно и прилив сил. Она заорала и, не помня себя от злости, отчаянно желая в эти мгновения убить его, спрыгнула с кровати и устремилась на него, как разъяренная тигрица. Движения Женевьевы были настолько стремительны, что первый выпад достиг цели, и ее ногти оставили глубокие царапины на щеке Тристана, он едва устоял на ногах. Правда незамедлительно отреагировал и, схватив ее за волосы, дернул назад с такой силой, что Женевьева закричала, и тут же опустила руки. Он отпустил ее, и она рухнула на пол, ошеломленная, оскорбленная, никогда до сих пор никто не делал ей так больно. Она сидела и с ненавистью смотрела на него, из ее глаз катились крупные ядовитые, как ртуть слезы, которые осуждали сильнее, чем любые слова.

– Ты – чудовище, – негромко проговорила она, – я никогда не встречала более беспощадное создание.

Тристан не ответил ей, но стал медленно опускаться на корточки, пока не оказался на одном уровне с Женевьевой. Он заглянул в ее глаза и несколько долгих минут молчал, словно пронзая ее взглядом.

– Я пытался быть милосердным, миледи.

– Ты – сама жестокость!

– Нет, миледи. Неужели я должен рассказать тебе, что такое жестокость?

Тристан весь напрягся, глаза его потемнели, он все еще смотрел на нее, но Женевьева вдруг осознала, что он не видит ее, что он глядит не на нее, а куда-то вдаль.

Он не прикоснулся к ней, просто сцепил руки перед собой, но с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Жестокость…

Его голос превратился в шепот, и в нем было столько боли, что она казалась осязаемой и, прикоснись к ней Женевьева, она бы, казалось, могла обжечь ее.

– Жестокость, это когда человека посреди ночи убивают в собственной постели. Жестокость, это когда жена крестьянина убита как раз во время того, когда она замешивает тесто, чтобы испечь хлеб, или когда ее муж зарезан собственной косой. Жестокость – это изнасилование, грубое изнасилование, когда жертву ждет смерть, несмотря на ее мольбы и крики, несмотря на то, что она сдалась и просила о том, чтобы сохранили жизнь еще неродившемуся ребенку, которого она носила в себе…

Тристан замолчал.

Она видела, как он медленно возвращается к реальности, снова видит перед собой ее, Женевьеву, но, почему-то ей казалось, что ему сейчас невыносимо смотреть на нее.

Тристан резко выпрямился и застыл. Женевьева подняла голову, не замечая непонятных слез, стекавших по ее щекам.

В дверях кто-то стоял.

Тесс! Розовощекая, с блестящими глазами, готовая улыбнуться.

Тристан, казалось, не заметил, служанку, он шагнул в сторону, чтобы обойти ее.

– Милорд? – вопросительно посмотрела на него Тесс.

Тристан обернулся и посмотрел, в комнату, как бы внезапно вспомнив о чем-то. Он пожал плечами.

– Вымой ее, – грубо сказал он.

И вышел прочь. Какое-то время она слышала его шаги, он поспешно спускался вниз по винтовой каменной лестнице. Но вот и эти отзвуки пропали…

– Я собираюсь замуж!

В голосе Эдвины звучало такое радостное возбуждение, что Женевьева, несмотря на все свои горести, не сдержала улыбки и крепко обняла свою тетку.

Это и в самом деле было здорово. Эдвина любила своего Джона, и даже если тот и был в чем-то повинен, в смерти Эдгара и в этой разрушительной осаде и захвате замка, он относился к ее тете с такой нежностью и добротой, что, если Эдвина может забыть обо всем остальном, тогда все и вправду идет хорошо.

– Я так рада за тебя, – пробормотала Женевьева, попытавшись скрыть горечь. Когда к ней пришла Эдвина, она сначала обомлела, а затем несказанно обрадовалась, потому что как раз сегодня утром Женевьева задавалась вопросом, позволит ли Тристан навещать ее или запрет ее, изолировав ото всех, кроме этой прыткой дурочки Тесс. Она постоянно думала и о том, простит ли ее Эдвина, прекрасно осознавая, что ее поступок немало повредил Эдвине в ее сердечных делах.

Тетка, с сияющими, как звезды глазами, чуть отстранилась от Женевьевы.

– Завтра, Женевьева, отец Томас собирается венчать нас в часовне. О, если бы ты знала, как я счастлива, как счастлива!

Женевьева судорожно сглотнула и опустила взгляд на свои руки. Она очень любила Эдвину и радовалась за нее, но сейчас она чувствовала себя еще более одинокой и несчастной, чем когда бы то ни было. «Господи! Что здесь происходит? Жизнь продолжается. Отец Томас молится в своей часовне. Крестьяне возделывают свои поля, а старый Грисвальд хлопочет на кухне. Все как будто и…

Как будто ничего и не случилось. Как будто и не было всех этих страшных потерь, ужаса осады, смертей, ланкастерцев, захвативших их замок. Даже у Эдвины жизнь не стояла на месте. У нее все шло просто прекрасно, она влюбилась в одного из захватчиков.

Только Женевьева должна была расплачиваться, расплачиваться за предательство. Она боролась со своим положением, испытывая и злость и страх одновременно, но ведь все они принимали в тех событиях какое-то участие, а осуждена одна Женевьева.

«Но ведь она была одной из тех, кто поднял руку на Тристана, – подумала Женевьева, содрогаясь, и теперь, – о, Господи, она поверила, что его рыцарство и сердце погребено навсегда».

Она не забыла ни его слова, ни его взгляд, когда он вчера уходил от нее, она немногое поняла, что ощущала странную жалость к нему, которую, как она догадывалась, он бы ни за что не принял от нее, и еще более глубокий страх и отчаяние за свое будущее. В этом человеке больше нет места для милосердия.

Женевьева отвернулась от тетки, не желая, чтобы та заметила, как из ее глаз вдруг покатились необъяснимые и неожиданные слезы. «Я буду думать о тебе каждую секунду. Я уверена, что все будет чудесно».

Конечно же, так и будет. Эдвина собирается связать себя узами брака с любимым человеком, перед лицом Господа, и это должно быть и будет прекрасно и будет стол, уставленный кушаньями, музыка, танцы и даже…

Но Женевьевы там не будет, в это время она будет сидеть взаперти в своей башне, забытая, несчастная…

– Но ты должна присутствовать при нашем венчании! – сказала Эдвина. – Тебе нужно попросить Тристана и он, наверняка разрешит!

Женевьева обернулась к ней и постаралась улыбнуться, чтобы не выдать своего разочарования. Эдвина не видела Тристана прошлой ночью, когда он разговаривал с Женевьевой. Она не видела всю эту ярость, боль, отчужденность и неумолимость…

– Сомневаюсь, – пробормотала девушка негромко, – что он вообще будет сегодня со мной разговаривать, а тем более выслушает просьбу. И… – она заколебалась, не в состоянии объяснить Эдвине, что есть большая разница между тем, когда просишь о чем-то и есть надежда быть услышанной, и когда такой надежды нет. – Я не могу просить его, Эдвина.

– Но Женевьева…

– Я не могу. Если я пошлю за ним, то он не придет, я знаю. А я даже, даже и не пошлю за ним.

– Может быть, я могу попросить его, – задумчиво сказала Эдвина. – Или Джон.

Женевьева пожала плечами и принужденно улыбнулась.

– Эдвина, пожалуйста, это будет для вас чудесный день, для тебя и для Джона, ваш день. Не омрачай его, не позволяй даже тени облачка набежать на него! Радуйся, и не беспокойся ни о чем, прошу тебя! Клянусь, мысленно я буду с тобой.

Эдвина выглядела несчастной, она прошла к камину и повернулась к племяннице.