Она сильно сглотнула. В кои-то веки, за всю нашу историю, длиной в пять дней, у меня было немного больше контроля, чем у неё.

— Мм..., — начала она, её взгляд переместился на мой стакан с водой и затем вновь вернулся к её опустевшей чашке. — Похоже, это будет проблемой, учитывая правило "никакой-наготы", — ещё один взгляд украдкой на мою воду. — Я буду чувствовать себя более комфортно, если на мне будут трусики, — она окончательно склонила голову.

Я чуть не рассмеялся. Я едва не вырвал её из оранжевого бархатного кресла и не усадил себе на колени. Почти. Был очень близок к этому. Но я очень хорошо понимал, что случится, если я это сделаю; в конечном счете, я причиню ей боль. Не говоря уже о том, что её руки тряслись и ухватились за эту проклятую чашку так крепко, давая понять, что её нервы были на пределе, так что я сжалился над ней и ослабил давление на неё.

— Хорошо, трусики, — уступил я, но было такое чувство, что уже так много вложено, что нельзя было отступать, поэтому я прибавил к этому одно условие. — Но я сам буду их выбирать.

Она кивнула так пылко, что её чёрные волосы соскользнули на её лоб.

— Спасибо, — сказала она, словно я бросил ей спасательный плот, в то время как она была за бортом.

Мне хотелось подразнить её о том, какие трусики она предпочитает, какие на ней были надеты прямо сейчас, должны ли мы купить всю коллекцию белья "Agent Provocateur" или выбрать их вместе? За исключением того, что существовало три проблемы. Первая: мои собственные джинсы — вызывающий отвращение материал. Вторая: я искренне считал, что она не сможет этого выдержать. Если у этой девушки был секс с более чем одним или двумя мужчинами, я добровольно вызовусь на ещё одну дислокацию. Третья: ничего из этого никогда между нами не произойдёт.

— В принципе это всё, — смилостивился я. — Если только вы не хотите поговорить о цене.

Она вновь энергично покачала головой. Видимо, на этот раз она даже не могла заставить себя заговорить. Я воспользовался преимуществом и перешёл к следующим вопросам, для которых мне требовалось, чтобы она была неосмотрительна. Вопросы, которые, следует надеяться, дадут мне некоторые ответы. Истину, которая принадлежала исключительно ей, которая была складом характера Элизы.

— Итак, я хочу тот же цвет и стиль, что и на остальных картинах, но прежде чем я найму Фейна, я должен получить некую от вас информацию.

Щёки всё также залиты румянцем.

— Какого рода информацию?

Вопрос "Номер Один", который я не должен был задавать, но пошло всё к чёрту.

— Вы спите с Фейном?

Её глаза широко распахнулись, и румянец растёкся по её шее. Я не винил её за это — вопрос был невежественным.

— Нет, не сплю.

Отлично. Вопрос "Номер Два".

— Кстати говоря, вы состоите с кем-нибудь в отношениях?

Крошечная складка пролегла меж её бровей, но румянец сохранился.

— Нет.

Я расслабился и откинулся на спинку кресла, которое уже начинало ощущаться самую малость удобней.

— Тогда я обсужу с Фейном расписание и свяжусь с вами.

Её маленькая складка переросла в полноценное выражение неодобрения — очень милая, притягательная хмурость.

— Почему вы не наняли бы Фейна, если бы я была в отношениях с ним или кем-то другим?

Чёрт, мы опять вернулись ко мне. Без вариантов. Она не одержит ещё одну победу. Я просто сломлю её.

— Я не хочу, чтобы вас что-то отвлекало, мисс Сноу. И я определенно не намерен вызывать раздражение у ревнивого дружка. Для него это добром не кончится.

Безусловно, не кончится.

— Полагаю в этом есть смысл, — пробормотала она, но уголки её глаз прищурились.

Я поспешил продолжить с вопросами до того, как она вновь уведёт тему разговора в сторону от самой себя.

— Вы часто ездите в Англию?

Она подняла взгляд, выглядя фактически напуганной.

— Нет.

— А что насчёт ваших родителей? Они в Англии?

Предполагалось, что это будет простой вопрос. Такой простой, что сможет сохранить её скрипичный голос неуверенным. Но достаточно было всего одного взгляда на неё, чтобы осознать свою собственную ошибку. Все мои ошибки в отношении неё. Я знал, каков будет её ответ ещё до того, как она его дала. Я понял это по тому, как распахнулись и стали рассеянными её глаза, точно также, как это бывает с моими, когда я вспоминаю Маршалла. По тому, как приоткрылся её рот, в попытке впустить воздух, потому что у неё не было сил вдохнуть его самостоятельно. По тому, как весь румянец побледнел и исчез с её лица. По тому, как её губы двигались, будто она считала.

На мгновение мне захотелось попросить её не отвечать на этот вопрос. Мне хотелось вернуться к началу всего этого утра и отменить процесс написания картины, даже отказаться от тех нескольких моментов умиротворения, которые она мне подарила. Лишь ради того, чтобы мне не пришлось наблюдать за этим выражением её лица. Но она заговорила до того, как я решился попросить её не отвечать.

— Мои родители погибли, мистер Хейл, — прошептала она, не сводя глаз с чашки уже давно остывшего шоколада.

Из-за её задыхающегося шепота это прозвучало даже ещё ужаснее. Что я мог ей сказать? Что я мог сделать? Каким же самонадеянным я был, считая, что смогу справиться со всем, что неотступно преследует её. Я ничего не смогу сделать, чтобы вычеркнуть это из её жизни. Ничто не вытеснит пустоту, которую она в себе несёт. Если я и был в чём-то полностью убеждён, так это в этом.

— Приношу свои соболезнования, — сказал я, сожалея, что не могу взять её за руку. Этих слов было недостаточно, поэтому я добавил: — И мне жаль, что я задал этот вопрос. Я и понятия не имел.

Я сожалел о большем, нежели только об этом... жалел, что вообще тут появился, а это уже немалый промах. Но то, что я втягивал себя ещё глубже в чью-то жизнь, кто не имел покровителей, вот это было воистину непростительно.

— Нет надобности извиняться, — ответила она, её голос начал приобретать немного силы. — В добром намерении вины не может быть.

Ох, да, ещё как может быть, Элиза. Поверь мне на слово: может быть.

— У вас есть родные братья и сестры?

Пожалуйста, ответь "да".

— Нет.

Она настолько одинока, насколько вообще такое возможно.

— Я сам единственный ребёнок в семье. Я сочувствую.

Она улыбнулась.

— Я прошла через стадию, когда рисовала брата и сестру. Мои родители были вынуждены терпеть нарисованного человечка за обеденным столом в течение нескольких месяцев.

Я тоже улыбнулся, поскольку было очевидно, что она в этом нуждалась.

— Надо было и мне такое попробовать. Возможно, это сделало бы меня менее эгоистичным.

— Я замечала, что большинство хороших людей думают о себе, как об эгоистах.

Я выдавил ещё одну улыбку, ломая себе голову в поисках способа исправить это. В поисках чего-то, что сможет улучшить её жизнь, даже, несмотря на то, что это никогда не восполнит пустоту. В поисках сил оставить её в покое. В поисках чего-нибудь...

— А что насчёт ваших родителей? — попыталась выяснить она.

— Они отправились в Тайланд на отдых и проведут там весь следующий месяц. Мой отец, Роберт, архитектор; моя мама, Стэлла, редактор, — в данный момент я не мог заигрывать с факторами, играющими роль спусковых механизмов. — Почему вы уехали из Англии?

Она пожала плечами.

— После гибели моих родителей в автокатастрофе, мне нужна была перезагрузка. Я всегда думала, что Штаты были дружелюбны к иммигрантам. Поэтому-то, я здесь.

Она отлично притворялась. Или, может быть, она действительно в это верила. Но, по крайней мере, она говорила. Возможно, это поможет?

— Должно быть, вам было очень трудно.

Кроткая улыбка коснулась её губ.

— У меня бывали такие времена. Хотя теперь гораздо лучше. Я скучаю по ним до сих пор, но сделала всё возможное, чтобы сохранить их дело живым. К примеру, пищевая добавка, которой мой папа был настолько увлечён. Большинство дней, я просто чувствую себя очень везучей в том, что была настолько безоговорочно любима, пусть даже и короткое время.

— Что же, учитывая то, что я видел, они бы действительно вами гордились.

Если и есть что-то, что она должна была бы знать, так это должно было быть этим.

— Спасибо. Мне бы хотелось в это верить, — прошептал она, опуская свои глаза и вновь сосредотачивая их на чашке. Я склонил голову, чтобы встретиться с ней взглядом, но она так и не подняла свой взор.

Она начала играть с браслетом часов — Сейко, 1970 года выпуска, с широким, круглым циферблатом и прочным, кожаным ремнём, несомненно, произведены для мужчины... Мужчины из 1970-х. Отец. От осознания этого, боль, сродни той, что вызывает нарушение пищеварения, опять начала назревать в моей груди.

— Да, они принадлежали моему папе, — добровольно пояснила она. Она, должно быть, заметила, что я их рассматривал: — Я знаю, что они мужские, но не могу представить на себе что-то иное, — её голос был тоскующим, а её глаза медленно переместились на мои собственные часы.

Гребанные "Одемар Пиге". И почему я должен их носить? Я как бы невзначай опустил руку на бедро.

— Нет необходимости прятать ваши часы Джеймса Бонда, мистер Хейл, — она улыбнулась — читая меня как открытую книгу. Конечно, я был не особо изощренным: — Поверьте мне, сироты не любят заставлять других чувствовать себя некомфортно. Совсем наоборот, я рада за вас, — её голос вновь стал пылким, неоспоримым.

В этом тоне я выявил ещё один уровень защиты Элизы Сноу. Она хорошая — доброжелательная. Самое недооцененное качество в людях, и оно в ней присутствовало. Другие люди могли чувствовать негодование от того, чем они не обладают, и становились неуступчивыми с другими. Она, казалось, извлекала подлинное счастье из того факта, что только ей приходится испытывать на себе уродливое бремя судьбы.