— Если вы уже пришли к такому заключению, зачем спрашиваете меня?

Прекрасный вопрос. И наиболее актуальный.

— Чтобы услышать ваше подтверждение, мисс Сноу.

— И почему же моё подтверждение имеет значение, если вы столь убеждены в этом?

Её непроницаемые глаза чуть посветлели, и она склонила голову на бок, как будто эксперимент только что стал очень увлекательным.

Её решающий вопрос обнажил всю мою подноготную, но не раскрыл ничего в ней. Жалкое зрелище, Хейл. Очень жалкое зрелище. Всего с помощью четырёх вопросов она умудрилась добраться до сути дела, а ты за целую неделю не смог ни черта выяснить о ней. Ну, я в такой же мере мог бы быть честным.

— Потому что это будет капитуляция, а не завоевание, — я анализировал выражение её лица, но её контроль не дрогнул ни на йоту.

— Капитуляция? Поэтому вы здесь?

— Это одна из причин. И прежде чем вы снова попытаетесь использовать свою отвлекающую тактику, позвольте мне заявить, что я не намерен оглашать другую причину своего визита, пока вы не ответите мне на этот вопрос.

Она слегка прищурила уголки глаз, как будто разрабатывала некую иную стратегию.

— Признайтесь в этом, — сказал я до того, как она нанесла мне очередное поражение.

Я не знаю почему, но для меня неожиданно стало важно, чтобы она подтвердила мою правоту. Возможно, потому что подобного рода уловка настолько расходилась с достоинством, которое она источала, и которое я ощутил с самого первого взгляда на неё. Или возможно мне хотелось, чтобы она открылась в чём-то мне — в чём-то, что она так сильно оберегала.

— Похоже что, несмотря на ваши невероятные дедуктивные способности, вы упустили из вида одну возможность, мистер Хейл, — наконец, произнесла она.

О, нет, Элиза! Я, вне всякого сомнения, ничего не упустил.

— Неужели?

— Да. Вполне возможно, на каждой из картин изображена разная женщина, — она понуждала принять её опровержение. Что она скрывает? Безусловно, было бы гораздо проще признать это, чтобы мы смогли двинуться дальше.

— Там изображена только одна женщина, мисс Сноу. И мы оба знаем кто она. Но если вы нуждаетесь в других доводах, я с радостью продемонстрирую вам это.

— Продемонстрировать мне? Как? — нервно изрекла она.

Я воспользовался этой крошечной трещиной в её броне и наклонился через маленький столик, внедрившись в её личное пространство. От её близости у меня пересохло во рту. Впервые за всю свою жизнь, я испытывал нерешительность в том, чтобы прикоснуться к женщине. Не просто к какой-то женщине, а к этой женщине. Она была здесь, всего в нескольких дюймах от меня, от неё исходил чистый запах мыла и роз, но я не мог прикоснуться, даже, несмотря на то, что прикосновение к ней это единственное о чём я думал на этой неделе. Казалось, что это длилось целую жизнь. И я не понимал почему. С самой первой минуты, как я увидел картины с её изображением, я боялся её осквернить. Всё же, плененный ею, я закружил указательным пальцем близ её кожи. Моё тело отреагировало с удвоенной силой, как будто это "не-прикосновение" к ней было кульминационным моментом.

— К примеру, это, — произнес я. — Ваша линия шеи. Ваше горло. Ваша ключица, — мой палец странствовал по описываемой мной линии, но, не касаясь её тела. — У меня нет сомнений, мисс Сноу, что если вы снимете этот свитер и эти джинсы, я увижу тот самый изгиб талии, бедро и ногу, что и на моих картинах.

Я пристально смотрел ей в глаза, боясь, что вовсе потеряю контроль — особенно свою нерешительность — и прямо здесь, прямо сейчас, сорву с неё всю одежду. Её тело натянулось, напряглось как скрученная спираль, а в её глазах блеснуло нечто похожее на возбуждение и страх. Если бы в её зрачках был бы только страх, я бы отступил. Но это возбуждение — это зачарованное созерцание — что озарило лиловый оттенок её глаз, толкало меня вперёд.

— Я могу описать их, если пожелаете. У вас три тёмные родинки, расположенные в виде равностороннего треугольника справа над левым бедром. Они — единственные родинки на вашей коже. Я буду более чем счастлив, подтвердить все свои аргументы. Вы хотите, чтобы я сделал это, или капитулируете?

Мне хотелось получить лишь её признание, но от моих слов произошло нечто на клеточном уровне. Её дыхание стало прерывистым, её тело натянулось, будто противостояло стремительному потоку изнутри, а её бледно-розовый румянец сменился на густой тёмно-красный — цвет жизни, настолько полный энергии, что в кои-то веки затмил сияющие лиловые глубины её глаз. На любой другой женщине, это выглядело бы как... ну... откровенно говоря, как возбуждение. Но на ней, это... а что это? Словно где-то, в таинственном месте в её венах, кто-то подключил шнур, щёлкнул переключателем, или просто пробил брешь в её плотине, и теперь её живительная сила стремительным потоком нахлынула на неё, сильно и неумолимо.

Потрясенный развитием событий, я едва не упустил, как её тело слегка выпрямилось, как будто синапсис, наконец, заговорил с плотью. Её кожа наполнилась нежным сиянием, и впервые, грусть покинула её глаза. Возможно освободившись от груза, её ресницы мгновенно затрепетали, словно она пробуждалась ото сна. Лиловый цвет её глаз изменился. Голубоватый полутон превратился в индиго, и разгорался с огненной силой до тех пор, пока не остался лишь один оттенок, напоминающий тёмную сирень или орхидею, озаряемый изнутри. Она моргнула раз, потом ещё раз... и ещё раз.

Благодаря её порозовевшей коже и лиловым глазам, я, наконец, нашёл слово, чтобы описать то, что видел. Больше чем рассвет, больше чем жизнь. Пробуждение. Вот что это было. И по какой-то причине, вызвал это я.

Беспомощно я наблюдал за ней неизмеримый момент — потерявшись в своих собственных чувствах, равно как и в ней.

— Так что вы выбираете, мисс Сноу? — прошептал я. Из всех вариантов, теперь я очень страстно, очень болезненно жаждал третьего.

Она вновь моргнула, как будто вернулась из другого мира. Она улыбнулась от некой мысли, сглотнула и закрыла глаза, словно хотела задержать в том ином мире чуть дольше. Когда она их открыла, они всё также пылали.

— Капитулирую, — прошептала она.

Я понимал, что она под этим подразумевала, что она признается в том, что является женщиной с картины. Но эта маленькая победа почему-то значила гораздо больше. Это была не столь её капитуляция, сколько её решение позволить опустить как минимум одну защитную преграду. И это принадлежало мне. Равно как и этот жизненно-важный момент пробуждения. Но до того как я успел как следует поздравить себя, реальность просочилась внутрь меня и я осознал, что на самом деле это было всего лишь решение. Она решила не спорить, не позволить мне проникнуть внутрь. Это не было "да", Хейл. Это было "нет".

Подавленное настроение должно было оставить меня выдохшимся, но по крайне мере, я в этом разглядел луч надежды. Она решила не поднимать оружие. На мгновение, это было соблазнительным. Но в итоге, она пошла против этого. И это было хорошим решением.

— Безопасное решение, — сказал я, игнорируя то, как изматывающе, ужасающе скрутило все мои внутренности.

Я разберусь с этим в одиночку. Но её разум, в конечном счете, одержал победу. Она была в безопасности от меня. Теперь мне надо было уйти. Позволить ей жить. Спокойно жить своей жизнью, которая только что началась. Заслужить степень доктора наук или, скорей всего, десяти наук. Изобрести таблетку, которая будет исцелять от рака одной дозой. Разработать расчетную модель, которая будет предотвращать войны. Приготовить какое-нибудь лекарство, которое утихомирит эйдетическую память. Или просто скажет "да" милому, рассудительному, подходящему ей, коллегиальному профессору, выйдет за него замуж, и родит так много детей, чтобы сделать вклад своего ДНК в мировой генофонд.

На незримый момент зверь не вызывал образы прошлого; он показывал будущее. Элиза Сноу — такая же, как была всего лишь мгновение назад, румянец от возбуждения густо окрашивает её щеки, глаза цвета аметиста, и трепещущие ресницы — одетая в белое. Медленно идёт по церковному проходу в сторону безликого мужчины. Почему же этот образ такой болезненный? Такой глубинный? Я не отличу эту девушку от Евы; она не моя. И именно поэтому. Потому что она не была моей. И никогда не сможет ею быть. Единственное место, где она должна принадлежать мне — это на картине.

Благородный план, Хейл. А теперь придерживайся его. Я сделал глоток воды и сосредоточил свой взгляд на ней.

— Остается лишь один вопрос, прежде чем мы перейдём к другой причине моего появления здесь сегодня, — сказал я, с некоторым удовлетворением отметив, что мой голос вновь стал бесстрастным. — Почему вы солгали об этом?

— Я не лгала, — сказала она в свою защиту.

— Неэтично подобранное слово, но вы не можете отрицать, что попытались скрыть правду. Так почему?

Она взглянула искоса — явно, привычка гениев. Затем она выпрямилась и расправила плечи.

— Потому что я работала незаконно, мистер Хейл. Моя студенческая виза не разрешает мне работать вне кампуса. Мои недолгие часы позирования дают небольшой, но очень необходимый доход, — её голос спокойный, едва ли не дерзкий.

Ясно! Так вот в чём проблема, не так ли? Она всего лишь преступила закон. Я был удивлен тому, насколько неизменной она осталась в моих глазах. Если это то, что ей необходимо, чтобы сносно существовать, мне глубоко плевать, сколько законов она нарушает.

— Понимаю, — ответил я, стараясь сохранить свой голос непринужденным. — Это объясняет, почему о вас так мало информации.

— Вы наводили обо мне справки?

Наводил справки? Это было преуменьшением.

— Как я уже говорил, я человек состоятельный, — ответил я. — Но я не смог найти о вас много информации, если не считать ваших впечатляющих достижений в учебе.