Как она могла надеяться на настоящее равенство, если его веками никому не удавалось достичь? А ведь она верила в такую возможность. Не просто верила, а считала ее математически доказанной. “Да, в любых отношениях есть лицо господствующее и лицо подчиняющееся, однако достаточно периодически меняться ролями, и неравенство исчезнет”. Но нет, эта чертова совместная жизнь – смертельная битва двух эго и в лучшем случае вечное сражение, а в худшем – вечное поражение одного из двух участников. Кровавая баня, маскируемая улыбками и нежными словами. Вся она – непрерывная дуэль, обмен колкостями и придирками, шантаж, иди ко мне, нет, не ходи, займись мной – да – нет – не сейчас, потом, я хочу. Современная эпоха в компании с Фрейдом всего лишь снабдили стороны дополнительным оружием. Ты реагируешь так, а не иначе, потому что. Но в этих отношениях нет ничего честного. Все пропитано недомолвками, табу, инсинуациями, скрытым давлением. А они, кретинки, тут как тут со своими благородными идеями: “Нужно обо всем говорить, давай высказывать свое мнение, любимый”. Все это лживые идеи, и, предлагая “проговорить проблему”, женщины просто пытаются добиться того, чего хотят. Они ничем не лучше и не хуже мужчин. Только они подчиняются. Потому что их оружие – слабость. “Мы должны поговорить. Почему ты столько времени проводишь с друзьями? Тебе со мной скучно? Мы должны это обсудить. Так продолжаться не может. У нас проблема”. Слова женщины “у нас проблема” следует всегда понимать как “У ТЕБЯ проблема, а я все делаю как надо”. Но переговорами война не выигрывается. И мужчины отлично это усвоили. Они дожидаются, пока обсуждение закончится, а потом – раз, и переходят в гораздо более действенную контратаку. Встречаются с друзьями. Прекрасно проводят время. Тогда как женщины трусливо ищут подругу по несчастью, с которой можно будет весь вечер изрыгать проклятия в адрес “этого придурка, который не делает ни малейшего усилия”. Мужчина делает все только так, как нужно ему.

У них слишком неравные силы. К тому же мужчины тренировались веками.

Конечно, одно время женщинам удавалось выигрывать битву. Потому что они только-только начали ценить эту новую для них свободу. Пресловутую независимость, за которую сражались их матери. Но они были недостаточно закаленными и очень быстро ослабели. Сдались. Стали снова мечтать о классических семейных отношениях, о спокойствии. Безмятежность, безопасность, доминирование. Добровольное рабство. Все это Фенелон. И “История О” тоже. Счастье сложить оружие, отказаться от ответственности и свободы ради возможности передать все бразды правления хозяину. И – в качестве бонуса – получить право, когда захочется, упрекнуть его, что он лишил тебя той свободы, которую ты сама принесла к его ногам.

Блестер тут ни при чем. И она ни при чем. Это неизбежно, и в этом не было бы ничего страшного, если бы она не распробовала свободу. Если бы не отдавала себе отчета в том, что теряет из-за этого молчаливого договора. Если бы не претендовала на то, чтобы быть равной ему и заслуживать такого же уважения. У женщин имелись требования, но не было реальной концепции необходимых реформ. И именно для этого нужна Хартия Стерв. Хартия, все статьи которой Эма бесстыдно похерила. Ее мучили угрызения совести. Она соврала Блестеру, чтобы не расстраивать его (ужин с мудаком), солгала подругам, чтобы избежать их осуждения, поставила желания своего мужика выше собственных и выше желаний своего окружения.

Будь у нее работа, все сложилось бы по-другому. Когда у нее была работа, все и было по-другому. Работа – фундамент независимости.

Вольно ей было поливать Шарлотту и Тюфяка. Под маской крутых и милых тридцатилетних представителей креативного класса они с Блестером воспроизводили ровно те же отношения.

Но почему? Мужчины любят своих женщин не меньше, чем те их. Вопреки постоянным женским обвинениям в недостаточной любви. Просто мужчины научились отдавать приоритет своим потребностями, они так воспитаны. А женщины – нет. Женщины пока не решаются ставить свои потребности на первое место. Они веками тащили груз внушаемого им чувства вины. А у мужчин успели навязнуть в зубах всего лишь тридцатилетние женские требования равноправия, и все выглядит так, будто эти требования скоро их раздавят, поскольку они слишком тяжелы для их мужественных плеч.


И что теперь?


Эма была не в том состоянии, когда принимаются рациональные решения. Она добивала энную порцию водки, кипя в душе, и по-прежнему была близка, как никогда, к психиатрической лечебнице. Она расплатилась карточкой, даже не проверив счет. Поскольку Эма выключила мобильник, ей пришлось спросить у официанта, который час. Десять вечера. В такое время она могла пойти в единственное место, если не считать Стерв и квартиры Блестера. Не обращая внимания на дождь, она села в такси и дала адрес “Скандала”.

Уже на стеклянной лестнице, ведущей в темный, оформленный в красных тонах зал, она услышала музыку, слишком громкие басы, вопли толпы. Она остановилась рядом с гардеробом, чтобы понаблюдать за обстановкой. Привычная толпа потерянных и неуравновешенных полуночников. Нетрудно заподозрить, что сюда стекаются худшие экземпляры парижского снобского общества. И эти подозрения полностью оправдывались. Собравшиеся внимательно изучали наряд каждого нового гостя, фиксируя вкусовые погрешности и интересные дерзости. Эта стрижка – жесть, тогда как меховые сапоги недурны, хотя и больше подошли бы к юбке с завышенной талией. Что любопытно, здесь ни для кого не делалось исключения, и каждый выступал в обеих ипостасях – жертвы и палача. Или молота и наковальни. Или щеки и пощечины. Антрополог наверняка счел бы клуб местом, упрощающим совокупление между членами одного и того же племени.

Эма вздрогнула, когда на плечо ей легла чья-то рука. Сара, девушка из гардероба, сжала ее шею с пронзительным воплем:

– Эй! Неужели это ты? Тебя не было целую вечность! Сегодня у нас 2 Many DJ’s! А остальные Стервы не пришли?

Вот то, в чем она нуждалась. В этом истеричном голосе, в перевозбуждении, в самой окружающей атмосфере, где всего с избытком, too much. Избыток сердечности, избыток восторга. Избыток стильности. Избыток сексуальности.

От нескольких стопок водки Эма уже пребывала в изрядном подпитии, а последующие порции добили ее. Она рассказывала о своем увольнении – на танцполе, перекрикивая музыку, – ее угощали выпивкой люди, с которыми она долгие годы встречалась на вечеринках и с кем у нее установились своего рода близкие отношения благодаря большому количеству совместно употребленного алкоголя: ведь они видели друг друга в любых состояниях и были знакомы, не зная друг друга по-настоящему.

– ТЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖУРНАЛИСТКА?

– НЕТ, МЕНЯ ВЫКИНУЛИ.

– НУ, БЛИН…

– АГА.

– ВЫ О ЧЕМ?

– ЕЕ ВЫШВЫРНУЛИ.

– НУ, БЛИН. ХОЧЕШЬ ВОДКИ?

Но Эме было наплевать на увольнение. Сейчас ей практически все было пофиг. Она не хотела ни о чем думать. Для этого есть два способа: 1) пить, 2) трахаться. Ей требовалось оглушить себя сексом, вонючим и грязным, на одну ночь, именно что оглушить, потому что такой дикий секс сделает ее нечувствительной и одновременно живой, ей нужен секс, когда ничего больше не имеет значения, игра, в которой дозволено все. И оказывалось, что обе жажды – выпить и трахнуться – мог утолить один и тот же человек, бармен “Скандала”. Он уже давно крутился вокруг нее, и, не будь Блестера, Эма еще несколько месяцев назад набросилась бы на него. Данный молодой человек довольно быстро догадался, что сегодня его вечер. Поэтому вполне логично, что после закрытия, в шесть утра, Эма оказалась в незнакомой квартирке, совокупляясь вдоль и поперек. Она была в дупель пьяной, благодаря чему позволила себе вопить во все горло, а он не был пьяным, благодаря чему сохранил все свои физические возможности. Два часа спустя она в темноте нашла на ощупь свое платье, которое из-за дождя, вероятно, село. Бросила последний взгляд на своего партнера по игре: он мирно храпел. После чего ушла, постаравшись не слишком громко хлопнуть дверью. На улице Эма задрожала от холода, потому что было не выше пятнадцати градусов, а ее измятое платье больше напоминало ночную рубашку. К счастью, она быстро поймала такси и через десять минут была дома, где сразу свалилась поперек кровати, не будучи в состоянии еще раз стягивать это чертово платье.


Когда наутро, ближе к двум часам дня, Эма вынырнула из сна, угрызения совести, скажем прямо, ее не терзали. Скорее, ее терзала адская головная боль. Она наконец-то сняла платье, которое, похоже, не пережило ночных приключений, проглотила все найденные таблетки ибупрофена, приготовила себе литр чернющего кофе, чтобы запить их, и свалилась на диван в спортивном костюме. Она включила телефон, прочла с десяток перепуганных Блестеровых эсэмэсок, после чего ей стало еще паршивее. Не из-за того, что она трахалась на стороне. А лишь потому, что он волновался всю ночь, а это некрасиво с ее стороны. Эма вздохнула. Она пока не могла с ним разговаривать, ее мозг не работал. Встретиться тем более невозможно, в особенности с синяками на руках и следом укуса на шее. В таком виде встреча категорически исключалась. Во рту у нее было мерзко, а привкус рвоты наводил на подозрение, что она успела сблевать в туалете “Скандала”. Какое-то смутное воспоминание об этом сохранилось. Надо срочно пресечь все поползновения к общению. Отправить эсэмэску? Нет. Эсэмэски в данном случае не хватит. Значит, письмо по электронной почте, в нем можно больше написать. Она зашла в почту и отправила ему худший мейл за всю короткую историю сети.


Извини, что молчала. Плохое самочувствие. Не понимаю, на каком я свете. Пока не в состоянии с тобой говорить. Мне нужно встретиться с подругами. Позвоню завтра.


Повидаться со Стервами. Неплохая идея.

Эма позвонила и, приложив некоторые усилия, сумела назначить им свидание в кафе (но не в “Бутылке”, куда мог явиться Блестер). Потом подремала. Холодный душ взбодрил ее. Когда она появилась на террасе кафе, ей уже было получше. Но первое, что она услышала от Алисы, было: