– Но почему? Мы просто выпьем кофе.

– А вот так не бывает. Либо ты прекращаешь отношения, либо идешь дальше. Возможно, она хочет сохранить своего парня, свое теперешнее положение.

– Ты должен настаивать, – решительно вмешалась Габриэль. – Если ты так хочешь ее увидеть, надави на нее. Объясни, что это будет всего один раз и только выпить кофе, после чего ты исчезнешь. Она должна тебе эту встречу, как минимум. Напоминаю, не будь ее, ты так бы и остался анонимом.

Фред повернулся к Эме, в глазах его был вопрос. Она скривилась:

– Не уверена. Если она не хочет, нужно оставить ее в покое.

Габриэль наморщила нос, что, по наблюдениям Фреда, было у нее признаком раздражения. Он очень любил подмечать у окружающих физические проявления разных эмоций.

– В жизни нужно всегда пытаться что-то сделать. Иначе это не жизнь. – В тоне Габриэль сквозила досада. – И обращаю твое внимание на то, что таков дух Хартии Стерв, если ты еще о ней не забыла.

– Спасибо за напоминание. Но я еще помню и о том, что Хартия создавалась, чтобы усовершенствовать отношения между мужчинами и женщинами, а вовсе не затем, чтобы разрушать их. К тому же посмотри, куда меня завело “пытаться что-то сделать”.

– Спасибо, – прокомментировал Блестер.

– Нет, солнышко, я не о тебе.

– Разрушить пару, сохранить пару. Да что это значит? Если у тебя прочные отношения, вряд ли чашка кофе с Фредом нанесет им ущерб. Дух Хартии как раз в том, что каждый из членов пары должен сохранять свою независимость. А не только мужчина.

– Конечно. Но отношения требуют и усилий тоже, уступок…

– Давай-давай! – торжествовала Габриэль. – Давай, скажи это. Я знала, что ты это скажешь.

– Нет! – занервничала Эма. – Я вовсе не это имела в виду.

– Еще как это! – Габриэль нервно дергала головой. – Да-да, ты это хотела сказать. Усилия, уступки…

– Жертвы? – попробовал угадать Фред.

Эма тут же испепелила его взглядом, а Габриэль захлопала в ладоши:

– Вот-вот! Видишь, видишь!

– Ну хватит, Габ, я этого не говорила. Это сказал Фред.

– Ничего подобного, он просто логически завершил твою фразу. Ты собиралась произнести “жертвы”. Отношения требуют жертв.

Фред и Блестер бросили вопросительный взгляд на Алису, которая вздохнула и тихонько ответила:

– Это статья номер два Хартии. Отношения требуют жертв – типично женское высказывание. Высказывание, ведущее к добровольному подчинению, добровольному отказу от своих прав. Хватит воспринимать супружество как синоним необходимости жертвовать собой, своими желаниями, своей свободой во славу божественности семейных уз. Однако я должна обратить ваше внимание, дорогие Стервы, на тот факт, что вы сейчас обсуждаете пару, которой, возможно, вообще не существует. Ну, или… – Алиса как будто запуталась. – Все, естественно, зависит от того, о ком мы говорим. Что до Водяной Лилии, то пора кончать с догадками на ее счет, потому что о ней в конечном счете ничего не известно.

– Так что ты будешь делать, Фред? – спросила Габриэль.

Фреду стало ясно, что он попал в западню, очутился под перекрестным огнем двух противоборствующих сторон. Он не способен сделать ни шагу, а окопы слишком далеко. В конце концов Эма вызволила его из этого положения.

– У тебя есть время для оценки ситуации. А на сегодня мы, по-моему, уже все обсудили, – подвела она итог. – Прошу прощения, но нам пора. Нас пригласили на ужин. Совсем отказаться было нельзя, поэтому мы пообещали прийти к десерту. Так что теперь нам надо идти.


Вечер не до конца оправдал надежды Фреда. Его участники должны были полностью сосредоточиться на его ужасных экзистенциальных проблемах, а все вылилось в драчку между Стервами. Лишь Алиса удержалась вне поля боя, твердо отказавшись становиться на чью-либо сторону и безуспешно пытаясь вернуть обсуждение к “ужасным экзистенциальным проблемам” Фреда. Эма, конечно, была очень мила – внимательная, предупредительная, как обычно, и радикально решила его проблему, предложив все прекратить. Однако она явилась вместе с Блестером, и они ушли рано, оставив Фреда наедине с его печальной и ужасной судьбой.


Конец ужина с новыми друзьями Блестера прошел как нельзя лучше. Участвуя в болтовне, постоянно прерываемой взрывами смеха, Эма наконец-то поверила в то, что ее приняли в компанию. Но, механически поддерживая “светскую беседу”, она параллельно продолжала анализировать намеки и недомолвки Габриэль. Она мило улыбалась, кивала, шутила, подкладывала себе мороженого, но при этом не переставала размышлять. В результате она пришла к выводу, что Габриэль окончательно обнаглела, если позволяет себе ставить под сомнение ее верность кодексу Стерв. И все из-за того, что мадам встречается с мудаком, тогда как Блестера все обожают. Зависть в чистом виде, подкрепленная лицемерием, – не ей учить Эму, как быть полноценной Стервой. На обратном пути они шли медленно, разморенные едой и жарой. Блестер попросил у нее зажигалку. Эма порылась в помойке своей сумки и извлекла из нее спичечный коробок. Он присмотрелся к дизайну и спросил, что это за “Убежище”, но она уклонилась от ответа. И в это мгновение все вдруг обрело ясный смысл. Агрессивность Габриэль по отношению к ней была не чем иным, как следствием их вылазки в это заведение. Возможно, она злилась на Эму за свои откровения.

Эма успокоилась, выстроив теорию, которая выводила ее из-под удара и объясняла возникшее напряжение мутным поведением подруги. Вульгарная психология – практичная штука, если хочешь переложить на приятельниц вину за собственные косяки. Эма это понимала, и потому ей по-прежнему было неуютно. Причем по самой паршивой причине: ей не под силу защититься от нападок Габриэль, не упоминая вечер в “Убежище”, что абсолютно немыслимо. Во-первых, она по-прежнему не была (и никогда не будет) уверена в смысле слов, произнесенных в ту ночь. Она хорошо знала Габриэль и ее способность к глубочайшему погружению в собственный бред. Однако это с одинаковым успехом мог быть и бред бывшей проститутки, которая возомнила себя герцогиней де Бофор, и бред герцогини, вообразившей, будто когда-то была проституткой. В любом случае воспользоваться ее признаниями значило бы уподобиться Антуану, который попрекнул Эму тем, что ее изнасиловали.

В результате, когда на следующее утро Эма получила Алисин мейл, приглашающий в бар сегодня вечером, и выяснила, что среди адресатов числится Габриэль, энтузиазм не захлестнул ее. Тем более что Фреда вроде не позвали, и это наводило на мысль, что Алиса намеревается подтолкнуть их с герцогиней к примирению. При этом она подчеркнула, что хочет, чтобы они собрались “только втроем”, и Эма восприняла это как намек на то, что Блестера не ждут, и подтверждение догадки о специальном сеансе улаживания отношений.

Но когда она явилась в “Бутылку”, Алиса даже не упомянула об их разногласиях. Она просто излучала нервозность, как если бы ей вот-вот предстоял выпускной экзамен по философии. Рваными жестами она проводила рукой по волосам и одергивала майку, все время покусывала верхнюю губу, а потом снова и снова хваталась то за волосы, то за майку. Налив им водки, она спросила, как прошел день, но ни Габриэль, ни Эме ответить было нечего. У Эмы лопнуло терпение, ей надоело наблюдать за проявлениями Алисиного невроза, и она выпалила:

– Ну и?.. Зачем ты нас вызвала?

Алиса вздохнула и пробормотала:

– У нас проблема, девушки. Серьезная. У меня серьезная проблема, но вы давайте сначала выпейте, а потом я вам ее изложу.

Эма с Габриэль переглянулись и выпили свои стопки до дна одним глотком. Алиса тут же налила еще. Новый обмен подозрительными взглядами, новый глоток до дна. В последнее время у алкоголя появилось дополнительное преимущество: он стал самым эффективным способом забыть о жаре.

После пяти порций водки, проглоченных одна за другой и в полном молчании, стойка под Эминым локтем принялась опасно раскачиваться. Габриэль выговорила заплетающимся языком:

– Ты когда-нибудь разродишься, Алиса? Мы уже достаточно набрались, чтобы ты нам все объяснила, как тебе кажется?

Алиса налила себе последнюю стопку. Поставив ее на стойку, она глубоко вздохнула.

– Пообещайте, что не возненавидите меня. Поклянитесь. Ладно… Не будь вы обе во всех смыслах чокнутыми, вы бы решили, что у меня снесло крышу. Я вляпалась в такое дерьмо. В жуткое…

– Да в чем дело?

Она еще яростнее прикусила губу, перед тем как ответить:

– Фред. Я полное дерьмо по отношению к Фреду.

– Что ты натворила, Стерва?

– Э-э-э… Что мне делать, я не хочу, чтобы вы на меня злились, я знаю, что жутко накосячила.

– Что ты ему сделала?

Эма начала беспокоиться всерьез. Фреду и так достаточно плохо, не хватало еще, чтобы его предала одна из них.

– Я… Ладно… Это… это я. Вот.

Она стояла перед ними в ожидании приговора. Но вереница стопок наверняка нанесла ущерб их дедуктивным способностям. Они пожали плечами в знак непонимания, и Алиса в отчаянии возвела глаза к потолку.

– Водяная Лилия. Это я.

Вспоминая позже эту сцену, Эма всегда жалела, что в тот момент их не сняли на кинокамеру. Она помнила только, как ее лицо бесконечно вытягивается, глаза округляются, а рот распахивается все шире.

– О нет! – умоляюще воскликнула Алиса. – Не смотрите на меня так. Как будто я какой-то монстр.

– Нет, но… Не нахожу слов… Невозможно, чтобы это была ты. С самого начала. Нет-нет… Зачем бы тебе делать такое… такую гадость?

– Ну, да, теперь вы считаете меня чудовищем.

– Нет, – резко прервала ее причитания Габриэль. – Но объясни нам. Ты взломала аккаунт Водяной Лилии, да? Чтобы отправить Фреду сообщение?

– Нет. Водяная Лилия всегда была моим ником на Майспейсе. Водяная Лилия – это я. Объясняю. Когда ты, Эма, сказала, что у Фреда на Майспейсе есть блог, мне захотелось зайти и посмотреть. И то, что он написал, показалось мне супер. Но меня бесило, что у него нет ни одного френда, вообще ни одного. Поэтому я предложила ему подружиться. Мы обменялись сообщениями, а поскольку я хотела подтолкнуть его к ведению блога, то решила, что будет солиднее, если я не признаюсь, кто я такая. Комплименты от незнакомцев всегда приятнее. Если хвалят друзья, то кажется, что они делают это из доброго отношения. Впрочем, не знай я Фреда, все равно его тексты поразили бы меня. А потом все раскрутилось со страшной скоростью. Так обычно и бывает в интернете. Ну, и с той минуты, как он начал делиться со мной сокровенными мыслями, уже невозможно было признаться.