Филиппа Грегори - Три сестры, три королевы

Она должна пребывать в трауре и оплакивать утрату в горестном одиночестве, но я постоянно вижу ее при дворе. Однажды днем я прихожу в детскую и нахожу ее перевернутой вверх дном, и в эпицентре этого беспорядка вижу ее: они с моей сестрой Марией играют в рыцарский турнир. Они выложили подушками разделитель, отделявший одного коня от другого, и бегали вдоль него, целя друг в друга подушками, когда оказывались рядом. Мария, у которой успело войти в привычку тихо и жалостливо всхлипывать каждый раз, когда во время церковных служб упоминалось имя Артура, на моих глазах радостно носилась по комнате, заливисто хохоча. Чепец был сорван, копна золотистых кудрей рассыпалась по плечам, а юбки заткнуты за пояс, чтобы не мешали ей бегать, словно она не принцесса, а какая-то крестьянка, догоняющая свою телушку. И Екатерина больше не была похожа на убитую горем вдову: она придерживала черные юбки одной рукой, била ногой в дорогой туфле по полу, галопировала по своей стороне прогона, чтобы зажатой во второй руке подушкой легонько стукнуть мою сестру, пробегающую по другой стороне. А нянечки и служанки вместо того, чтобы призывать их к порядку, смеются и подбадривают криками.

Я решительно врываюсь в самую гущу веселья и строго вопрошаю, как сделала бы моя бабушка:

– Что здесь происходит?

Я больше не произношу и слова, но готова поклясться, что Екатерина меня поняла. В ее глазах гаснут искорки смеха, и она разворачивается ко мне лицом, чуть пожав плечами, намекая, что не видит в происходящем ничего особенного: всего лишь играет с моей сестрой в ее детской.

– Ничего. Здесь ничего не происходит, – отвечает она по-английски с сильным испанским акцентом.

И тогда я убеждаюсь в том, что она прекрасно понимает английскую речь, как я и подозревала.

– Сейчас не время для глупых игр, – громко заявляю я. И снова мне в ответ лишь чуть пожимают плечами. С внезапным уколом боли я вдруг думаю, что Артур мог находить этот жест очаровательным.

– Мы сейчас в трауре, – продолжаю я, строго и сурово глядя в каждое опущенное лицо, как делала бабушка, устраивая выволочки всему двору. – И мы не играем в глупые игры, словно деревенские дурочки.

Сомневаюсь, что Екатерина понимала, кто такие эти деревенские дурочки, но по моему тону было несложно догадаться, что именно я имела в виду. Ее щеки стали заливаться румянцем, и она выпрямилась во весь свой рост. Удивительно, но при том, что она не была рослой, она вдруг оказалась выше меня. Ее темно-синие глаза смотрели прямо на меня, но я не отводила взгляда, мысленно призывая ее возразить мне.

– Я просто играла с вашей сестрой, – тихо сказала она. – Ей необходимо хоть немного радости. Артур не хотел, чтобы…

Мне невыносимо слышать это имя из уст этой пришелицы из далекой Испании, которая забрала его у нас и была рядом с ним в его последний час. Да как она смеет так просто говорить «Артур не хотел» и говорить это мне, той, которая не может выговорить это имя из-за невыносимой боли!

– Его величество не мог не хотеть, чтобы его сестра вела себя подобающе принцессе, – бросаю я, не думая о том, что в этот момент походила на бабушку более, чем когда-либо. В этот момент Мария разражается слезами и бросается к одной из нянечек. Я не обращаю на это ни малейшего внимания. – Двор пребывает в глубоком трауре, и здесь не должно быть никаких шумных игр, балов или глупых поединков. – Я окидываю Екатерину презрительным взглядом. – Вы удивили меня, вдовствующая принцесса. Я с сожалением поведаю бабушке о том, как вы забылись.

Мне кажется, что я поставила ее на место на глазах у всех присутствовавших, и, исполнившись торжеством, разворачиваюсь к выходу, когда меня останавливает ее голос.

– Нет, вы не правы, сестра. Это принц Артур просил меня играть с принцессой Марией и гулять и разговаривать с вами. Он знал, что умирает, и попросил меня утешить каждого из вас.

Я одним движением разворачиваюсь, подлетаю к ней и, схватив за руку, отвожу ее в сторону от остальных, чтобы нас больше никто не слышал.

– Он знал? А мне он ничего не передавал? – В тот момент я была уверена в том, что он послал мне прощальное слово. Артур любил меня, а я любила его. Мы были всем друг для друга. Он просто должен был оставить послание только для меня. – Что он велел передать мне? Что он сказал?

Вместо ответа она отводит глаза, и я начинаю думать, что она что-то от меня скрывает. Я не доверяю ей и прижимаю ее к себе так, словно стараюсь ее обнять.

– Мне так жаль, Маргарита, – говорит она, высвобождаясь из моей хватки. – Мне так жаль! Но он надеялся, что о нем не будут горевать, и просил меня утешить сестер.

– А ты? – не унимаюсь я. – Он велел тебе не оплакивать его?

Она опускает глаза, и теперь я точно знаю, что она что-то недоговаривает.

– У нас был приватный разговор прямо перед тем, как он умер, – только и говорит она.

– О чем? – Я знаю, что я груба с ней.

Внезапно она поднимает на меня глаза, и я вижу, что они горят страстью.

– Я дала клятву, – взрывается она. – У него была ко мне просьба, и я поклялась ее исполнить.

– Что ты пообещала?

Но она уже прикрыла глаза и снова опустила взгляд, пряча тайну. Она скрывала от меня последнюю волю моего брата.

– Non possum dicere, – отвечает она.

– Что? – Я встряхиваю ее, словно она маленькая девочка, и я уже готова отвесить ей оплеуху, чтобы добиться послушания. – Говори по-английски, глупая!

В ответ я снова натыкаюсь на мечущий искры взгляд.

– Я не могу, – говорит она. – Но будь уверена в том, что я выполняю его волю и всегда буду исполнять то, что он попросил. Я поклялась.

Ее решимость выбивает меня из колеи. Я не могу убедить ее рассказать мне все и заставить не могу.

– В любом случае тебе не стоит бегать здесь и устраивать шумные игрища, – цежу я. – Бабушке это не понравится, и наша мать нуждается в покое. Вы и так уже могли ее разбудить.

– Она беременна? – тихо спросила она. Разумеется, это ее не касалось, и матери не пришлось бы рожать еще, если бы Артур был жив. Конечно же, именно Екатерина была виновата в том, что мать измучена и вынуждена отправиться в еще одно уединение, чтобы выносить ребенка.

– Да, – напыщенно заявляю я. – Как и тебе следовало быть. Мы послали за тобой в Ладлоу повозку, чтобы тебе не пришлось ехать верхом на тот случай, если бы ты оказалась беременной. Мы позаботились о тебе, но, судя по всему, эта забота была напрасными хлопотами.

– Увы, нам этого было не дано, – грустно произносит она, но я настолько одержима собственной яростью, что вылетаю из комнаты раньше, чем догадываюсь уточнить, что именно она имела в виду. Что значит «Увы, нам этого было не дано»?

Не дано чего?

Это был самый плохой день в моей жизни. До этого мне казалось, что ничего не может быть хуже смерти Артура, но теперь, почти год спустя, я потеряла еще и мать. Она умерла при родах, пытаясь подарить отцу и своему королевству еще одного наследника, чтобы заменить того, кого забрала смерть. Разве можно было кем-нибудь заменить Артура! Да одна мысль об этом уже была оскорблением его памяти, и то, что мать попыталась это сделать, – сумасшествием. Она хотела утешить отца и исполнить долг королевы: родить двоих наследников, однако тяжелая беременность завершилась появлением еще одной девочки, поэтому ее попытка оказалась безрезультатной. Я разрывалась между яростью, горем, обидой на отца и Всевышнего, на коварство судьбы, которая отобрала у нас сначала Артура, потом мать, а потом и ее новорожденную дочь. Но ничто не могло разлучить нас с Екатериной. Ну почему ушли те, кто был мне так дорог, а она осталась?

Похороны стали еще одним подтверждением того, что наша бабушка умела устраивать представления. Она всегда говорила, что королевская семья должна сиять перед простолюдинами, как святые на алтаре, в лучах славы. Похороны моей матери должны были напомнить всем, что она была урожденная Плантагенет, выданная замуж за Тюдора. Она сделала то, что должно было сделать ее королевство: подчинилась воле Тюдоров и научилась их любить.

Гроб матери был драпирован черным, а золотая ткань была сложена на его крышке в форме креста. На катафалке над гробом ставят прекрасную статую, изображающую ее, и маленькая Мария думает, что видит саму мать, которая просто уснула и скоро проснется, и что скоро все будет как раньше. Но меня это не трогает, хотя принцесса Екатерина склоняет голову и берет маленькую принцессу за руку. Мне же вся эта чувствительность кажется невыносимой глупостью, присущей всей нашей семье, за исключением бабушки. Мы никогда не сможем стать истинно великими королями, если не избавимся от этих жалких качеств. А теперь еще и отец отрешился от правления, отказывается есть и видеться с кем-либо из нас, даже со мной. Он выглядит таким жалким, что я не нахожу слов, чтобы выразить свое негодование и боль.

Это я, королева Шотландии, должна занять комнаты матери и взять в свои руки бразды правления двором. Это мне должно теперь принадлежать все лучшее во дворце и все горничные должны прислуживать. Но все пошло не так: всех ее служанок и родню отправили по домам, даже не спросив моего мнения, и они разъехались по своим семьям, в Лондоне или в пригородах.

Хоть я и не самая влиятельная из рода Тюдоров, но я – единственная королева в Англии, меня держат в моих прежних комнатах. Мне даже не сшили новых траурных платьев, и мне приходится довольствоваться теми, что были пошиты для траура по Артуру. И я никак не могу привыкнуть к мысли, что ее больше нет: мне все время кажется, что я вот-вот ее увижу или услышу ее голос. Однажды я даже ловлю себя на том, что иду в ее комнаты, чтобы встретиться с ней, и только возле дверей вспоминаю, что они закрыты, а комнаты пусты. Удивительно, как такой тихий и не привлекающий к себе внимания человек, готовый в любую минуту отступить в сторону, чтобы дать пространство другим, мог оставить после себя такое мучительно острое ощущение пустоты.