— Попугай раньше принадлежал какому-то адвокату, — объяснила Лили. — И да, ты права, он обожает повторять имя Джулиана.

Что-то вдруг будто вспыхнуло у нее в мозгу, какое-то неясное воспоминание. Лили нахмурилась. Строчка! Строчка из письма Джулиана.

«Я ведь ублюдок, негодяй и, как ты недавно изящно выразилась, законченный осел. Кого хочешь спроси — каждый тебе подтвердит, даже чертов попугай».

Интересно, что же может попугай знать о ее муже? Что он виновен? Это уж точно, хмыкнула про себя Лили.

— Сиди смирно, — осторожно попятившись назад, предупредила она попугая. Толкнув спиной дверь, Лили вывалилась в коридор. И наткнулась на двух дюжих лакеев, стоявших за дверью ее гостиной.

— Ты… — Она повелительно ткнула пальцем в первого. — Принеси бумагу и перо. А ты… — Она перевела глаза на второго: — Беги на кухню и вели кухарке дать тарелку сушеных фруктов и орехов. И живо назад. Все поняли?

Лакеи с топотом ринулись выполнять приказание, а Лили вернулась в гостиную. Конечно, идея была почти безумной… но другой не было.

— Эмилия, — вернувшись, пробормотала она, ни на секунду не выпуская из виду пернатого пройдоху, — конечно, ты герцогиня, но я все-таки попрошу тебя выполнить одну просьбу.

— Что ты имеешь в виду?

На пороге гостиной возник лакей с пером и бумагой — Лили взмахом руки велела ему отдать их Эмилии.

— Я вынуждена попросить тебя писать под диктовку попугая.


— Во сколько их должны освободить? — спросил Эшворт.

С трудом вытащив ноги из слишком узких стремян, Джулиан вскарабкался на невысокую гряду и уставился на Темзу. Почти на середине реки покачивалась на волнах стоявшая на якоре барка, служившая плавучей тюрьмой — обросший мхом, подгнивший остов корабля, жалкий скелет некогда быстроходного судна. Теперь в его трюме держали воров и убийц, а место матросов заняли надзиратели.

— После окончания дневных работ, — буркнул он. — Насколько мне известно, в это время года они обычно заканчиваются около четырех.

Между берегом и баркой сновали лодки — только так заключенные, весь день трудившиеся в Вулвич-Уоррен, на крупнейшем в стране оружейном заводе, могли вернуться в свои камеры. К югу от того места, где они стояли, прямо из болота вырастала толстая стена, окружавшая Вулвич со всех сторон — а за нею копошился огромный людской муравейник, обслуживавший арсенал, верфи, оружейные и пороховые склады, и одному Богу известно, что еще.

— В четыре часа? — Морланд извлек из жилетного кармашка часы. — А сейчас нет и двенадцати. Стало быть, у нас полно времени. Давайте отыщем какой-нибудь постоялый двор и перекусим на скорую руку.

Они выехали из Лондона еще до рассвета и двинулись к тому месту, где воды Темзы впадают в море. Едва из-за горизонта встало солнце, как вдали показались мрачные очертания Вулвича, а чуть позже — покачивающаяся на воде флотилия барж. Отыскав трактир, они оставили там лошадей, а сами отправились на разведку.

— Предлагаю еще раз обсудить наш план, — предложил Джулиан.

— Еще раз? — Эшворт со стоном схватился за голову.

— Не думаю, что нас ждут какие-то особые сложности, — вмешался герцог. — Входим в Уоррен. Находим наших голубчиков. Объясняем офицеру, в чем дело, и увозим их с собой. Потом я приказываю отправить их под конвоем в Ньюгейт, еду туда и предъявляю обоим обвинение в убийстве. Все.

— Нет, не все, — заявил Джулиан. — План изменился.

— В самом деле? — встрепенулся Эшворт. — Это еще почему?

— Сначала пробираемся на оружейный завод. Ждем, когда обоих освободят. Я отправляюсь за ними и спустя какое-то время арестую их. Сам. — Не глядя на остолбеневших приятелей, Джулиан извлек из седельной сумки пистолет, рог с порохом и мешочек с дробью.

— Возьмешь их под арест? Но почему?

— Потому что мне нужно выяснить, кто их нанял.

Джулиан в двух словах поведал о вчерашнем уличном происшествии. Пересказывать содержание записки он не стал — только, что кто-то хочет заткнуть ему рот.

— Меня недвусмысленно предупредили, — пробормотал он. — «Не вмешивайся, иначе умолкнешь навсегда». — Он замолчал, отмеривая нужное количество пороха. — Все так, как я и подозревал. В ту ночь жертвами стали Лео с Фарадеем, но охотились они за мной. Если этих мерзавцев сошлют на галеры, я никогда и не узнаю, кто за ними стоит. И Лили никогда не будет в безопасности. Мой единственный шанс — добраться до них первым. И заставить назвать тех, кто их нанял.

— Собираетесь провернуть все это в одиночку? — хмыкнул герцог.

— Мне придется их пытать, если не останется другого способа развязать им язык. — Джулиан пожал плечами. — Не могу же я просить вас участвовать в этом.

— Ну, положим, раньше просил. И не только в таком, — проворчал Эшворт.

— Это было раньше. Теперь вы оба женаты и не имеете права рисковать жизнью.

Морланд сдержанно кашлянул.

— А у вас самого, Беллами?

Острая боль ужалила Джулиана в сердце — казалось, кто-то воткнул ему в грудь стальной клинок. Как там Лили, гадал он. Может, читает его письмо, проклиная день, когда согласилась стать его женой?

— Просто уйдите, — скрипнув зубами, буркнул Джулиан. — Я все сделаю сам.

Морланд с Эшвортом молча переглянулись. Ни один не двинулся с места.

— Мы не оставим вас одного, дружище. — Герцог с независимым видом пнул ногой камешек. — Хотя бы ради вашей жены.

— И к тому же мы оба у тебя в долгу, — пробурчал Эшворт.

— Забудьте вы о нашем клубе, — покачал головой Джулиан. — Лео сам говорил, что основал его просто так, от скуки. Вся эта чушь не стоит того, чтобы втягивать вас в это дело. Тем более что Лео уже нет в живых. Так что вы оба ничего мне не должны.

Эшворт неодобрительно фыркнул.

— Я обязан тебе жизнью. Или ты забыл?

Джулиан задумчиво опустил голову. Что ж, он предвидел, что так и будет. Много лет назад, в Корнуолле, он спас Эшворта, когда тот провалился в ущелье.

Герцог решил, что пришла пора вмешаться.

— Между прочим, я тоже ваш должник. Помните, как мы вместе рыскали ночью по городу в поисках моей сбежавшей питомицы?

— Это не считается. Я вовсе не рвался вам помогать.

— Ради всего святого, Джулиан, ты же был шафером на моей свадьбе! — проворчал Эшворт. — Вспомни, Беллами, мы были друзьями! И каким бы дурацким ни был твой план, мы тебя не оставим.

— Но сначала вам придется кое-что нам объяснить, — брюзгливо заявил герцог. — Какого дьявола кому-то понадобилось вас убивать?

Джулиан колебался, гадая, говорить или нет. Может ли он считать их друзьями? Он перевел взгляд с аристократически-надменного лица герцога на иссеченную шрамами физиономию бывшего вояки. Что ж, философски подумал он, людей такого сорта предпочтительнее иметь в числе друзей, а не врагов.

— Мне кое-что известно, — начал он. — Нечто такое, что не предназначалось для посторонних ушей. Я случайно узнал эту тайну — подслушал чужой разговор в кофейне, где служил мальчиком на побегушках. А моя мать была служанкой на кухне.

— А твой отец… — Эшворт осекся.

— Я никогда его не знал, — угрюмо бросил Джулиан. Конечно, он догадывался, что для его приятелей подобная новость станет настоящим шоком.

Как оказалось, он ошибался.

Не стала.

Герцог озадаченно нахмурился.

— Что вы имеете в виду, говоря, что вам «кое-что известно»? Что именно?

— Ну, например, о лошади, которой вы все так гордитесь. Да, об Озирисе. Знаете, почему вообще был создан этот клуб? — Отмахнувшись от Морланда, порывавшегося что-то сказать, Джулиан продолжал: — Так вот, в тот день мне стало известно, что первая скачка, в которой он победил, была договорной. Победа Озириса была куплена.

У герцога с хрустом отвалилась челюсть.

— Договорная скачка?! Неужели та самая…

— Да, та самая, в Донкастере. Он тогда был еще трехлеткой. Жокей специально придерживал его целый год, так что его привыкли считать аутсайдером, а те, кто собирался потом поставить на него, заранее взвинтили ставки. В Донкастере они составляли двенадцать к одному, а все ставили на…

— Морехода! — хлопнув себя по лбу, закончил Эшворт. — Он стабильно побеждал весь тот год. Хорошо это помню — все были поражены, когда он пришел к финишу третьим.

— Да, только поражены были не все. Все это придумали десять человек — все они были членами Жокейского клуба. Я собственными ушами слышал, как они обсуждали это дельце в кофейне, где служила моя мать. В то время я не знал их имен, зато хорошо запомнил голоса. Повторял про себя, чтобы не забыть. Позже я выяснил, как их зовут, и тогда… Тогда я стал шантажировать их — одного за другим.

Наступило гробовое молчание. Джулиан вдруг поймал себя на том, что втайне наслаждается произведенным впечатлением. Хотя, сказать по правде, ему до сих пор не верилось, что он решился во всем признаться.

Выяснив имена заговорщиков, он начал игру — не скрываясь, поскольку все они его знали. Когда жестами, когда с помощью нацарапанных на бумажке каракулей, назначил каждому из них встречу — одному за другим. Во время встречи он просто молча совал своей жертве короткую записку. Это была первая в его жизни авантюра — каждое слово этой записки он обдумывал и взвешивал.

«Передайте сто гиней глухонемому мальчишке и немедленно отошлите его назад. Если ни мальчик, ни деньги не окажутся у меня к вечеру, все утренние газеты напечатают правду о том, что произошло в Донкастере».

Они могли прикончить его прямо там — на его счастье, никто почему-то до этого не додумался. И не осталось бы никого, кто бы смог рассказать газетчикам правду. Хотя вряд ли репортеры поверили бы ему.

Но теперь, когда мать умерла, Джулиану уже было нечего терять. Он взял их на испуг — и, как ни странно, это сработало. Даже странно, что никто из этих людей не заподозрил его. Видя его почти каждый день, они привыкли считать его глухонемым дурачком. Раз за разом он возвращался домой на подгибающихся ногах и с карманом, полным серебряных сверкающих гиней. Теперь-то Джулиан понимал, что мог бы потребовать гораздо больше. Но тысяча гиней, которые он получил, казались ему суммой почти запредельной. Из этих денег он купил себе наконец новые башмаки и приличный костюм. Именно тогда он начал мечтать о богатстве.