Лиз Карлайл - Три маленьких секрета

Его нашли на конюшенном дворе. Еще не прокричал первый петух, в неподвижном воздухе стоял густой запах сена и лошадей, трава не просохла после вчерашнего дождя. Две светло-серые кареты с замазанными гербами и опущенными занавесками медленно ползли вниз по холму, как шарики ядовитой ртути.

Он решил сэкономить шиллинг и сам запрячь лошадей. Он рассуждал как глупец. Его бдительность притупилась, а разум еще спал. Здравый смысл дурманили мысли о юной жене. Она не давала ему заснуть, пока не осталось никаких тайн, просьб, высказанных затаив дыхание, смеха, заглушённого складками старого одеяла.

Потом она уснула, положив кулачок на подушку и закинув стройную ногу на его сторону постели жестом восхитительно новым и успокаивающе знакомым. Он не спал. Наверное, он уже тогда знал, что эти мгновения драгоценны.

Поднявшись, он неотрывно смотрел на жену. Изящные розовые раковины ушей. Нежный изгиб красивой шеи. Маленькая грудь столь совершенна, что он удивлялся, как можно простым смертным любоваться ею. Потом он неохотно натянул брюки и пошел заниматься делом, чтобы сэкономить этот проклятый шиллинг. Видит Бог, даже такую мелочь они не могли себе позволить потратить.

В конюшне было еще темно. Он зажег лампу и отыскал своих лошадей. Накормив, он тщательно вычистил их и принес воды из стоявшей во дворе бочки. В рутинных делах человек, только нащупывающий свой путь в жизни, находит успокоение. Покончив с этим, он снял с железного крюка сбрую.

Чья-то тяжелая и холодная, как смерть, рука тронула его за плечо.

Смерть, смерть…

Говорят, когда приходит смерть, перед глазами у человека проходит вся жизнь. Перед его внутренним взором пронесся день его свадьбы. Так за окнами быстрого фаэтона мелькает сквозь деревья уютный сказочный домик.

Бросив сбрую, он повернулся. Вот оно что. Эти серые с черным ливреи ему знакомы. Он увидел нескольких мужчин значительно крупнее того, кто стоял рядом.

Чья-то рука потянула его из тени.

– С тобой хотят поговорить. – Голос под стать руке, холоден, как смерть.

Не похоже, что мужчины поджидали его ради пустой болтовни. Он сражался как лев. Но их было четверо против одного. Хоть он был сильным, привычным к тяжелому физическому труду человеком, им не потребовалось много времени, чтобы сорвать с него рубашку и избить до полусмерти. Он сумел вырваться и одного чуть не утопил в бочке с водой. Схватив другого, ударил его головой о дверцу кареты. Сломал нос третьему, с удовлетворением наблюдая, как пятна крови расплываются на красивой ливрее.

Он, конечно, знал, что не одержит победы. И понимал, что они намерены убить его. Они повалили его, как свора собак оленя. Он валялся в грязи, выплевывая кровь и навоз. Подняв его, они начали все сначала.

Он не помнил, как сбросил их. Не помнил, как в его руках оказались вилы. Он помнил только, как стальные зубья вошли в плоть другого человека. Как пронзительно закричала девушка, спрятавшаяся в тени. Она кричала… кричала…

Полированная дверца кареты открылась, показалась нога в дорогом сапоге.

В тишине прозвучал голос. Почти миролюбивый. Но черный хлыст, намотанный на руку Джессопа, противоречил его тону.

Конечно, он бился как герой. Но приспешники Джессопа быстро скрутили его и крепко держали, пока новоиспеченный тесть четко и доходчиво объяснял, что его дочь переменила решение. Подкрепляя каждое слово ударом хлыста.

Только когда он рухнул, Джессоп соизволил подойти ближе.

– Надеюсь, теперь ты убедился, что моя дочь передумала насчет этой глупости в Гретна-Грин.

Он не убедился. Его никогда не переубедить. С трудом приподняв голову, он повернулся к девушке, которая пряталась в тени.

– Он лжет. – Слова душили его. – Скажи… что Джессоп…лжет.

Горничная его жены, шумно вздохнув, наконец вышла из полумрака.

– Увы, нет, месье, – ответила она, сжав перед грудью руки. – Миледи… она передумала. Она сказала, что она… tres desole… oui – очень сожалеет. Она… она тоскует по дому, месье. И tres jeune – очень молода, oui. Она хочет вернуться с отцом в Шеффилд.

Вдруг с тошнотворной быстротой все всплыло у него в памяти. Ее бесконечные вопросы. Тревога. Мелочные заботы о деньгах, слугах, презрении общества…

Неужели? Господи, неужели она передумала?

Джессоп снова накрутил хлыст на руку. С самодовольной улыбкой он забрался в свою карету. Лакеи ушли, бросив в грязи жертву своей кровавой работы. Горничная, спрятавшись в тень, снова заплакала.

Нет. Он не верит. Он никогда не поверит в это.

Негодяй. Джессоп так не уйдет. Почти теряя сознание, он как-то ухитрился подняться на ноги и вложил всю ярость в удар по карете. Вместо того чтобы замедлить ход, кучер хлестнул лошадей и без малейших колебаний переехал рухнувшего под колеса несчастного.

Он почувствовал адскую боль. Безвольное тело как мешок перекатывалось по булыжникам. Потом наступила страшная агония – хрустнула кость, разрывая плоть. Ему показалось, что череп раскололся о столб ворот. Потом он провалился в черноту. В блаженное забвение смерти… или что-то близкое к ней.

Шотландцы говорят, что история от пересказа ничего не теряет. Историю Меррика Маклахлана пересказывали тысячу раз. О нем говорили в гостиных и клубах, судачила на кухне прислуга. От сезона к сезону он становился все богаче и мрачнее. В расцвете жизни его считали настоящим Шейлоком, безжалостно взыскивающим то, что ему причитается.

Те, кто связывался с Черным Маклахланом, вели дело честно и с трепетом. Некоторые при этом богатели, другие преуспевали меньше и оказывались несостоятельными должниками. Их истории тоже рассказывали, но уже в суде. Мисс Китти Коутс едва ли имела к этому отношение и даже не могла правильно написать слово «несостоятельный». Ее дела с Маклахланом были совершенно иного рода. И если и касалось финансов, то только в том, что Китти приходилось отдавать сводне значительную сумму.

Сейчас, однако, Китти было о чем задуматься, кроме неудач в математике и правописании Клонившееся к закату солнце светило в окно импровизированной спальни Маклахлана, бросая узкие лезвия лучей на его обнаженные плечи и шрамы. Страшные белые рубцы крест-накрест пересекали твердые бицепсы и спину. Китти долго и с трудом привыкала к ним. Положив руки на мягкие завитки темных волос на его груди, она оседлала его.

Часы в соседнем кабинете пробили пять. Тремя-четырьмя мощными толчками Маклахлан закончил свое дело, оттолкнул Китти и потер мускулистой рукой глаза. Намек был понятен.

– Мы ведь еще не расстаемся, мистер Маклахлан? – Китти снова повернулась на живот и легко провела пальцем по кривому, как турецкая сабля, шраму, пересекавшему щеку мужчины. – Я могу задержаться, два фунта за целую ночь. – Теплый палец снова заскользил по его щеке. – И мы прекрасно проведем время.

Отшвырнув простыни, Маклахлан снова оттолкнул ее и спрыгнул с узкой кровати.

– Одевайся, Китти. – Его голос был бесстрастным. – Уходи сегодня по черной лестнице. Персонал еще работает.

Она помрачнела, но ничего не сказала. Маклахлан стоял, стиснув зубы из-за боли в лодыжке. Он не двигался, пока не убедился, что может идти, не хромая, затем прошел в гардеробную и тщательно вымылся.

Когда он вернулся за своей аккуратно сложенной одеждой, Китти уже натянула мятое красное платье. Ее брови напряженно сошлись на переносице, лицо было мрачным.

– Мистер Маклахлан, сколько я сюда прихожу?

Он подавил вздох раздражения.

– Я не отмечал, Китти.

– А я точно знаю, – капризно сказала она, – четыре месяца и две недели.

– Я не знал, что ты сентиментальна. – Маклахлан был занят тем, что натягивал нижнее белье.

– Каждый понедельник и четверг с первого февраля, – продолжала Китти. – И за все это время вы не сказали мне и десяти слов.

– Я не думал, что ты добираешься сюда из Сахо ради ученой беседы, – ответил он, разворачивая брюки. – Я полагал, ты приходишь за деньгами.

– Ну-ну, продолжайте! – Она схватила валявшиеся на полу чулки. – Воспользуйтесь умными словами, чтобы подразнить меня и выставить вон. Ложись, Китти! Наклонись, Китти! Уходи, Китти! У меня назначена встреча, Китти! Вы отвратительный, злой человек, Маклахлан.

– Как я понимаю, я упал в твоих глазах, – заметил Маклахлан. – Если хочешь, скажи миссис Фарнем, чтобы она в четверг прислала кого-нибудь другого. – Не такую разговорчивую, про себя добавил он, заправляя рубашку в брюки.

– Сказать-то я могу, но у Фарни я единственная рыжая, – предупредила Китти, резким рывком натягивая чулок. – Позвольте заметить, меня часто приглашают именно из-за цвета волос.

– Мне любой цвет подойдет, – ответил он, разглядывая округлый зад Китти, когда она нагнулась за вторым чулком. – Меня это совершенно не интересует.

У Китти будто что-то хрустнуло внутри. Резко выпрямившись, она швырнула чулок ему в лицо.

– Тогда вам и дырка от сучка в трухлявом заборе подойдет, неблагодарный шотландец!

Маклахлан пристально посмотрел на нее.

– Да, это выход, причем более дешевый. – Маклахлан тоже начал подумывать об этом. Он деловой человек, ему сантименты не нужны. А заборы не разговаривают, не жалуются и не хнычут.

Китти решительно сунула босую ногу в туфлю.

– Хватит с меня вашего ворчания и механических движений! Вы никогда не спросите: «Как вы поживаете?» – Может быть, я и шлюха с Хеймаркета, но будь я проклята, если я…

Десятифунтовая бумажка, которую Маклахлан сунул Китти в сжатый кулак, заставила ее замолчать. Она долго смотрела на банкноту, глотая слезы.

Маклахлан слегка пожал ей руку.

– Ты держалась восхитительно, Китти, – пробормотал он. – Дело не в том, что я неблагодарный. Но я не стремлюсь завязывать дружбу. Пусть миссис Фарнем пришлет в четверг кого-нибудь другого. Нам нужны перемены, и тебе, и мне.