Михаил Кожемякин - Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

– Ты знала этих шляхтичей, Марина?

– Немного. Еще в Тушинском лагере. Димитр Луба… Он был немного в меня влюблен…

– Влюблен в тебя? – усмехнулся Федор. – Всех-то ты приворожила, пани Марина. Даже меня, служивого человека, царского пса верного.

– Так, влюблен… – смущенно подтвердила Марина. – Но я не отвечала на его чувства. И тогда он женился на молодой красивой шляхтянке. Из тех панночек, что были со мной в Ярославле. Кажется, у них родился сын. Не знаю точно…

– И что же случилось с этим Лубой?

– Он погиб в стычке с войсками Шуйского.

– А его жена и сын? Что сталось с ними?

– Не знаю, Теодор. Видит Бог, не знаю. Кажется, какой-то друг Лубы позаботился о них.

– Не Войцех ли Белинский? Ты знала этого Белинского? Он тоже был в тебя влюблен?

Марина молчала, но была в это мгновение так прекрасна, что Федор понял – шляхтич Войцех Белинский не мог не заметить ее красоты. Всех она, похоже, околдовала… Только вот кого любила сама? Наверное, только первого Самозванца, убитого в Кремле. И, быть может, лихого атамана Заруцкого. Больше никого… И любит ли она его, Федора? Бог весть…

– Ты же говорил, Теодор, что не веришь в колдовство и чары… – Ласковый голос Марины медом пролился на душевные раны сотника.

«Значит, любит? – думал Федор. – Нет, быть того не может… Кто она и кто я? Ее первейшие рыцари любили, не чета мне, псу царскому!»

– Я и не верю, Марина, только, похоже, тебя нельзя не любить… – ответил он. – Все тебя любят. И самозванец первый, когда умирал, имя твое произнес…

– Что? Как ты сказал? – Марина отпрянула от Федора, вскочила, стала нервно расхаживать по комнате – от стены до стены.

– Видишь, пани, ты до сих пор его любишь… Его – не меня…

– А ты? – бросила ему в ответ Марина давно просившиеся на уста слова. – Ты любишь меня? Не отречешься? А если тебе прикажут меня убить?

– Кто прикажет, Марина?

– Твой царь Михаил! Кто же еще?

– Не будет от него такого приказа. Я своего государя хорошо знаю.

– Так, значит, и проживем с тобой весь наш век в этой башне? – с горькой усмешкой спросила Марина. – От всего мира спрячемся? Ты – тюремщик, я – узница. Тюремщик любит узницу, что ж тут такого?!

– Так и проживем… – убежденно сказал сотник. – Я тебя беречь стану, словно пташку малую.

– А если полусотник твой на тебя в Москву донесет и сменят тебя? Что тогда?

– Не донесет! – буркнул Федор. – Я на Ваньку Воейкова управу найду, а молодцы мои – за меня. У нас в сотне своих не выдают.

– Ах, Теодор, ты так наивен… – со вздохом сказала Марина. – Ты веришь в то, что мы укроемся здесь от судьбы… Но так не случится. Тебе придется выбирать между мной и царем Михаилом. Очень скоро. Как только патриарха Филарета обменяют на польских пленников.

– При чем тут Филарет, ясная пани?

– А при том! – зло сказала Марина. – Изолгался твой Филарет, да так, что скоро ложь его наружу выплывет. Особенно если я голос подам! Выйду на крепостной вал и закричу всему миру о его неправдах!

– О каких таких неправдах? – попытался остановить ее Рожнов.

– А разве ты не знаешь, каков отец твоего государя? – упрямо продолжала Марина, и в этом упрямстве Федор узнавал ее прежнюю, гордую, властную, несгибаемую. – Я Филарета, боярина Федора Романова, давно знаю. Он с моим отцом тайно переписывался, когда мы в Ярославле заточены были. Помогал нам… И в Самборский замок он человека своего послал, чтобы уверить отца и короля Сигизмунда в царском происхождении и правах Димитра! За эту заслугу царь Димитрий Иванович Филарета из ссылки вернул с чадами и домочадцами, в ростовские митрополиты пожаловал. А тушинский царь сделал его патриархом!

– Говорят, в плену он в Тушинском лагере был, не по доброй воле… – не слишком уверенно вступился за патриарха Федор.

– Не по доброй воле… – с горькой усмешкой повторила Марина. – А яхонт свой из посоха, цены немалой, он тушинскому царю да Михаилу Молчанову тоже не по доброй воле отдал? Димитр был нужен Филарету, чтобы свергнуть Годунова и вернуться из ссылки, а тушинский царь – для того, чтобы убрать Шуйского. Филарет прекрасно провел свою шахматную партию! Теперь он – царь и друг московитов, враг поляков. А кто он был без поляков? Ссыльный монах?

– Филарет – не царь, Марина. Наш царь – Михаил Федорович! – отрезал Федор.

– Ваш царь слишком молод, Теодор. Он сделает все, что скажут ему отец и мать. Стало быть, царь все равно – Филарет, а царица – мать Михаила, Марфа.

– А ты? – переспросил Федор. – Неужели ты снова хочешь власти? После всего, что испытала?

– А я… – с горькой усмешкой ответила Марина. – Я слишком много знаю. Когда Филарет вернется из польского плена, тебе прикажут удавить меня. Вот и все! La comedia finita!

– Ты лучше скажи, Марина Юрьевна, – увел в сторону разговор Федор, – зачем тебя Воейков про шляхтичей Лубу и Белинского спрашивал? Зачем ему малец этот, Лубы сын, о коем Белинский ныне заботится?

– Не знаю… – грустно сказала Марина. – Ничего не знаю… Только, похоже, не по своей воле Воейков про них спрашивал.

– Точно, не по своей, – согласился Федор. – Кто же ему приказал? Михаил Федорыч? Нет, быть не может.

– Почему не может?

– Да потому, милая, что я бы об этом знал! Государь приказал бы мне тебя расспросить.

– Неужели ты думаешь, Теодор, что у царя нет от тебя тайн? – Марина рассмеялась Федору в лицо, и горьким, как полынь, был ее смех. – Он ведет свою игру, вот и все…

– Нет, Марина Юрьевна, похоже, другие через Воейкова о твоих шляхтичах и мальчонке приемном вызнать хотят. Уж не боярина ли Федора Петровича Шереметева тут козни? Или великой старицы Марфы Ивановны?

– Может, и их козни… – устало сказала Марина. – Разве можно различить в змеином клубке самую ядовитую гадину?

– А тогда зачем Шереметеву али иноке-государыне Марфе про шляхтича Белинского и его приемного сына знать? – думал вслух Федор.

– Воейков сказал, их на каких-то пленных московитов обменять хотят. Может, и на самого Филарета, – объяснила Марина.

– В дорогой же цене ныне простой шляхтич и его сын приемный! Али у твоего Белинского – богатства несметные или покровители высокие?

– Нет, он беден. И нет у него покровителей. По крайней мере, не было…

И тут Федора осенило.

– А не твой ли это сынок ныне у шляхтича Белинского обретается? – догадался он. – Может, спас твоего мальчонку царь Михаил Федорович, тайком от матери своей и набольшего боярина Шереметева, и теперича отпустить в Польшу хочет! На отца своего обменять… А великая старица Марфа Ивановна али Шереметев через Воейкова нашего интересуются, что это за Белинский и каков сын его приемный…

– Ты… Ты и вправду так думаешь? – вскрикнула Марина. – Значит, мой сын жив?

– Подожди радоваться, Марина Юрьевна! И не кричи так громко! – остановил ее Рожнов. – Я догадку свою высказал, не боле. Надежда у тебя ныне есть – вот и все. Хорошо, что ты ни о чем не догадывалась. Поверил Воейков тебе аль нет? Как думаешь?

– Думаю, поверил…

– Тогда молись, милая, чтобы Воейков хозяевам своим отписал – мол, не знает Маринка ничего про мальца Яна, шляхтича Белинского приемыша. А стало быть, ни Белинский этот, ни сын его приемный роду Романовых не опасны и отпустить их надобно в Польшу с другими пленниками для скорейшего Москвы и Речи Посполитой замирения!

– Если и так, – медленно сказала Марина, – если и жив мой Янечек, то не твой царь Михаил его спас.

– А кто же тогда, ясная пани?

– Не знаю, Теодор. Может, палач пожалел, живым из петли вынул да полякам отдал. Может, другие добрые люди нашлись. Только не Романовы это. Для них мой мальчик – соперник.

– Соперник? Малец этот несчастный? Да его Земский собор никогда царем не признает! Был у сына твоего один защитник, Ванька Заруцкий, да погиб атаман, лихая головушка! Михаил Федорович из жалости твоего сына спас! Ему ребенок не страшен…

– Думай что хочешь, Теодор, да только не обмани сам себя! – Марина устала бороться с несокрушимым упрямством сотника и решила на время отступить (все равно развязка близка!). – Служи своему Михаилу, пока служится. Да скоро тебе выбирать между ним и мною придется… Может, и завтра!

Федор и сам понимал, что выбор близок, но не хотел сейчас говорить об этом, таил от самого себя страшную и простую правду. Он крепко обнял маленькую, сильную женщину – такую решительную и гордую даже сейчас, когда она побеждена и раздавлена жизнью. Марина прильнула к Федору, как пташка, ищущая помощи и защиты. Так стояли они, обнявшись, все ближе приникая друг к другу и стараясь не думать о том дне, когда придется выбирать…

Этот странный молодец сам окликнул Федора на улице. Сотник тогда от воеводы князюшки Кутюка Приимков-Ростовского как раз возвращался, ехал задумавшись. Мягко стелил воевода, да жестко бы спать не пришлось. Все выспрашивал о Маринке да о том, не проговорилась ли насчет воровской казны, которая, как знающие люди сказывают, была зарыта атаманом Ванькой Заруцким где-то в окрестных лесах перед самым отступлением из Коломны.

«Пора, любезный мой Федор, порасспрошать воруху с пристрастием, а надобно будет – попытать, ибо она ныне окрепла! – повторял добряк Александр Данилович едва ли не через каждую минуту. – Сердцем чую: ведает она про золотишко-то воровское!» Под конец воевода совсем осмелел и намекнул, что, ежели Федор будет и далее «воруху покрывать», недолго и на Москву отписать, что он-де с нею в сговоре. Пришлось прикрикнуть на воеводу, напомнить о царевой грамотке, о том, что только он, государев человек Рожнов, волен решать во всех делах, касательных до содержания важной узницы. Воевода тотчас заулыбался, льстивые речи повел, но по глазам Федор понял: не отступился он.

Со всех сторон беды и невзгоды к нему да к несчастной Маринке приступали, словно хитрый и жестокий враг обложил их убежище-башню и правильную осаду ведет… Хотя почему «словно»?