Ждал Воейков, да чуть все жданки не прождал. Сидел Рожнов при Маринке своей, как пробка в бутылке. Ни тебе в посад пойти али у воеводы медком да пивком побаловаться! Боялся Федька, видно, за свою ляшку… Крепко боялся. Приворожила она его, что ли? Правду говорил покойный государь Иван Васильевич, Грозным названный, каждая красивая баба – ведьма! А ляшки – ведьмы вдвойне, потому как латинской подлой веры!

Наконец наступил и на Ванькиной улице праздник. Как в городе Коломне весной запахло, ветром теплым потянуло, решил Рожнов в посад прогуляться. Да и воевода его давно к себе зазывал – пора было на приглашение ответить. Только сотник за ворота – Воейков к сиделице, в башню. Аленка-прислужница при Марине была – так полусотник ее ненадолго отослал, по хозяйственной надобности. Тут и приступил с вопросами своими. Начал издалека – тонко да хитро, как и намеревался.

– Слыхал я, Марина Юрьевна, что государь Михаил Федорыч и государыня-инока Марфа польских пленных людей хотят на русских обменять. На тех, что в Литве да Польше томятся… Во первой строке надобно патриарха Филарета, отца государева, вызволить. А может, и тебя, Марина Юрьевна, в Речь Посполитую отпустят… Вот радость-то будет!

– Для кого радость? – сухо ответила Марина и недоверчиво так плечами повела. Не верила она ни единому слову полусотника – уж слишком ласково и льстиво звучал его голос.

– Для тебя, пани, для кого ж еще? – с нарочитым удивлением спросил Воейков, а глаза смотрели настороженно и колко.

– Мне надеяться не на что, – холодно ответила узница. – Меня в Польшу не отпустят… Да и не ждет меня там никто. Отец мой умер, братья и сестры разбрелись по миру. Только матушка Ядвига осталась…

– А хоть бы и матушка! – медовым голосом сказал Воейков. – К матушке поедете, на родину!

– Не будет так… – отрезала Марина. – Здесь меня удавят, пан. Может, тебе и прикажут удавку для меня сплести!

Марине не нравился этот хитрец, который явился к ней в отсутствие Федора и словно паутиной опутывал ее своими двусмысленными лживыми речами. И чего только хочет от нее этот полусотник, незваный гость?! Позвать бы Теодора на помощь, да нет его в башне! И Аленка, как на грех, ушла куда-то…

– Да что ты, Марина Юрьевна, Господь с тобой! – продолжал хитрить Воейков. – Не хочет твоей смерти государь наш милосердный! Обменяет он тебя на русских пленных, а может, и на самого патриарха Филарета…

– Ты и вправду думаешь, пан, что мы с патриархом в одной цене будем? – с горькой усмешкой спросила Марина. – Он царя вашего нового отец, а я – мать воренка казненного. Так ведь вы моего сына называете?

– Я, высокородная пани, твоего сына Иваном Дмитриевичем зову… – солгал Воейков. – Не то что иные-прочие… К тому же многих ляхов нынче из Москвы отпускают. Вот, к примеру, шляхтича Войцеха Белинского, знаешь ли такого…

– Знаю, – подтвердила Марина, – храбрый он шляхтич.

– Да и я его видал когда-то… – хитрил Воейков. – При тебе, в Тушинском лагере.

– Был он при мне. Да недолго. За избрание на престол российский королевича Владислава он после стоял. Да только не верю я, что пан Белинский – твой старый знакомец, полусотник… – засомневалась узница.

– Много у меня было знакомцев среди шляхтичей… – юлил Воейков.

– Саблю, видно, со многими шляхтичами скрещивал? – усмехнулась Марина. – Потому и знакомцами их величаешь… Да только знай – те из них, кто за избрание королевича Владислава на престол московский стоял, против меня и прав моих царских были. Они меня царицей не признавали. Покинули меня соотечественники, к Сигизмунду вернулись. В Астрахани да на Яике меня только казаки защищали…

– Знавал я еще одного шляхтича храброго… – гнул свою линию Воейков. – Димитрием Лубой его звали. Жена у него была красавица, именем Мария, и мальчонка махонький – Ян. Говорят, Димитрий Луба тебе слугой был верным, Марина Юрьевна…

– Кто говорит? – жестко и резко спросила Марина. – Зачем ты меня о них спрашиваешь?

– Да не пугайся ты так, ясная пани! – масленым голоском сказал Воейков. – Так, хотел поговорить о старых знакомцах… Ничего мне от тебя не надобно. Не знаешь Димитрия Лубу – и Господь с тобой!

– Был такой шляхтич… – вспомнила Марина. – Храбрый, благородный. В Тушинском лагере я его видала. Да погиб он рано. В бою с войсками Шуйского его убили. А про жену его и ребенка я ничего не знаю. Был вроде Луба женат на некой шляхтянке. А Марией ее звали или еще как – бог весть…

– Вот времена-то какие… – сокрушался Воейков. – Был человек – и нет человека! И никто про него ничего не знает!

– Тебе-то с какой радости, пан, о ляхах сокрушаться? – с недоверчивой усмешкой переспросила Марина.

– Сама знаешь, высокородная пани, как все нынче перемешалось… Одно слово – смута! Кто тебе враг, а кто друг, не сразу и распознаешь… Бывало, сидишь с ляхом – мед да пиво пьешь, а потом, глядь, и на сабельках с ним рубишься! Жаль, пани, что ничего ты не знаешь о знакомцах моих давних…

– Ничего не знаю, пан… Бог мне свидетель! – убежденно сказала Марина и перекрестилась.

– А я вот слыхал, что покойного Димитрия Лубы сынок ныне у шляхтича Белинского в приемных детях обретается… Хорошо, если так, – не пропадет мальчишка! Правда, Марина Юрьевна?

– Правда… – повторила Марина, и лицо ее исказилось, на глаза навернулись слезы (видно, о своем ребенке подумала!). – Хоть чей-то ребенок спасся, слава Иезусу!

– А про мать его бедную, Марию, шляхтича Лубы супругу, ты ничего не знаешь, пани Марина? Видал я ее когда-то! Раскрасавица была! Увидеть бы ее хоть разок еще – так ее красота мне сердце обожгла! – упоенно врал Воейков.

– Ничего не знаю, пан! Богом клянусь!

– Ну, раз Богом клянешься, так и вправду ничего не знаешь… – вздохнул Воейков. – Пойду я, пани! А не то придет наш сотник от воеводы, покличет своего полусотника, а я тут с тобой лясы точу!

– Иди с Богом, пан… И Хелену мою позови…

– Покличу, Марина Юрьевна! Эх, жизнь воинская, посмотришь вокруг – ни врагов, ни друзей не осталось, все померли! И поговорить-то не с кем!

– У тебя сотник для разговоров есть, пан! И жолнеры твои…

– К ним и пойду, Марина Юрьевна… Эх, стареем мы, стареем, никого из былых знакомцев рядом нет…

Воейков вышел, сокрушенно вздыхая. Пока возвращался к себе в караульню, думал, врет Маринка или нет. Похоже, не врет. Говорила она с убеждением, перекрестилась даже. Так государыне-иноке и отписать надо – ничего Маринка про тех шляхтичей и про мальчишку ихнего не ведает. А хочет Марфа Ивановна больше узнать, так пусть велит Маринку на дыбу вздернуть!

Только вот зачем шляхтичи эти великой старице занадобились? И что за малец ныне при Войцехе Белинском обретается? Точно ли он Лубы покойного сын али еще чей? Ну, про это пусть другие думают-гадают. Наше дело – сторона…

Маринкина башня, Коломна, 1615 год

Едва Рожнов вернулся в башню, как Аленка к нему прибежала. Взволнованная такая, взбудораженная, вся раскраснелась, кричит: «Феденька свет Зверакович, полусотник твой Марию Юрьевну допрашивал!»

– Когда допрашивал? Зачем? Неужто против моей воли Ванька пошел?!

– Да когда ты у воеводы был, он в оружейную к нам и пожаловал! – торопливо объясняла Аленка. – Меня отослал, да я не ушла, за дверью стояла, прислушивалась… А потом вышел он, я тут же к Марии Юрьевне! А она сидит – грустная такая… Но не плачет, молчит…

– Чего же Воейков от нашей пани хотел?

– Пойдем к ней, свет Феденька, она сама тебе расскажет! – говорила Алена, подталкивая сотника в спину.

Пришли они к Марине. Сидит пани неподвижно, словно окаменела, смотреть на нее жалко… Сотник к ней подошел, она встрепенулась вся и на грудь к нему бросилась. Словно зверек несчастный, к Федору прижалась. Алена посмотрела на это, умилилась, представила, что ее саму так Гриша Пастильников обнимает, и тихо так вышла, чтобы разговору нежному не мешать. Сотник Марину по волосам гладил, слова разные шептал, потом на кровать усадил, стал расспрашивать:

– Чем это тебя полусотник мой так напугал, Марина Юрьевна?

– Про шляхтичей он говорил, мне знакомых, да вопросы разные задавал… Словно подослал его ко мне кто-то.

– Какие вопросы, милая?

Федор и сам не заметил, как исчезла разделявшая их граница. Он сидел рядом с Мариной, обнимал ее, чувствовал ее горячее дыхание, и, казалось, все остальное не имело никакой цены. Почти никакой… Даже слово, данное им молодому государю Михаилу Федоровичу.

Значит, он, московский дворянин Федор Рожнов, стал изменником? Нет, еще не стал… Да и какая измена в том, чтобы пожалеть эту несчастную, обезумевшую от горя женщину, мать, потерявшую единственного сына? Какая измена в том, чтобы ласково гладить ее черные волосы и утирать ее слезы? Разве нынешняя Марина – сломленная, растерянная, растратившая свою былую гордыню – врагиня молодого царя Михаила? Такая Марина никому не опасна. А сотнику Федору Рожнову – нужна, необходима. Он будет жить здесь, подле нее, заботиться о ней, как о малом ребенке, следить, чтобы она не захворала, чтобы ей не было холодно и голодно, станет слушать ее сбивчивые рассказы и уверять, что несчастный «воренок», должно быть, жив.

Раньше Рожнов заботился только о молодцах из своей сотни, как и подобает их начальному человеку, но то была другая забота. Дюжими бородатыми мужиками нужно было только разумно командовать, а здесь, в оружейной, он утешал женщину, которая отчаянно нуждалась в рыцаре, защитнике, помощнике. Федору казалось, что Марина – это маленькая взъерошенная птичка, окровавленная, полумертвая, и она лежит у него на ладонях, а он согревает ее своим дыханием. И пока он думал так – неожиданно тепло и просто, – Марина торопливо рассказывала:

– Твой полусотник спрашивал меня о шляхтичах Войцехе Белинском, Димитре Лубе и сыне Димитра, Яне… Димитр Луба погиб давно, у него остался сын, Ян, сына взял на воспитание Войцех Белинский…