– Дайте женщинам сделать свое дело… Они помогут моей дочери… – обратился Мнишек к тушинскому царю. – Побеседуем, пан… Пан секретарь… Кажется, я видел вас при моем покойном зяте.

– Надеюсь, я скоро буду называть вас отцом, пан Ежи? – спросил «царик», приветливо улыбаясь. – А пани Марину – любезной супругой?

– Если мы сговоримся с вами, пан секретарь. И если вы сможете уговорить ее…

– Неужели ясновельможный пан Мнишек не может приказать своей дочери? – удивился «царик».

– Едва ли я смогу приказать ее сердцу… Это у вас в Московии дочери – рабы своих отцов, а у нас, в Речи Посполитой…

– А у вас? – поинтересовался Богданка.

– А у нас панны вольны в своем выборе!

– Так ли уж вольны? – недоверчиво переспросил «пан секретарь», хорошо знакомый с польскими обычаями.

– Это зависит от многого… – объяснил пан Ежи. – Скажем, от вашей благосклонности к нашему славному роду!

– О, я буду благосклонным, очень благосклонным! – нетерпеливо воскликнул «царик». – От вашей дочери зависит успех нашего дела и участь проклятого Шуйского!

– И каковы же будут размеры вашей благосклонности? Скажу без обиняков, я бы хотел, чтобы она достигла размеров Смоленского воеводства… Мы же с вами порядочные и благородные люди и хорошо понимаем друг друга…

– Помилуйте, пан воевода! – в притворном ужасе воскликнул «царик». – Платить за пани такими землями?!

– Мой первый зять давал еще больше!

– Да, и где же он теперь? – Богданка с философской печалью воздел перст к бледному московскому небу.

– Мне все равно! – загорячился пан Ежи. – Главное, что здесь я и моя дочь! Я, прошу пана, значу не так много, но много значит она! Если она не признает вас своим спасенным мужем, кто вы такой, прошу пана? Пустое место! Скоморох! Никчемный писака!

– Я все-таки государь московский! – гордо ответил Богданка и дернул себя за жидкий ус, попытавшись изобразить позу гордого шляхтича. – И малая печать российская при мне, и царский скипетр!

– Ой, я уже смеюсь! – Пан Ежи хлопнул себя по объемистому пузу и презрительно расхохотался. – Скипетр и печать – тоже мне большая важность! Покажите мне хоть десяток жолнеров, которые будут служить вам за скипетр и печать! Вы с этими красивыми безделушками не больше царь, чем, прошу пана, волк – царь леса! Хотя вы и на волка-то не слишком похожи, более на лиса. А покойный мой зять был лев! Вот если бы у вас была супругой его львица!

– Ладно, забирайте Смоленск, обещаю вам его своим царским словом… – злобно буркнул Богданка, незаметно для пана Ежи скрестив за спиной указательный и средний пальцы. – Только завтра приведите вашу дочь ко мне в шатер!

– В качестве кого? Как наложницу? Шляхетский гонор не может выносить такого оскорбления! – возмутился пан Ежи. – Тогда вам и Смоленском не обойтись, пан, я имею требовать и подканцлерство российское!

– Нет, не наложницей, только для разговора… – пообещал Богданка. – Вы сможете сами присутствовать при нем… Но это будет стоить вам Северской земли, которую я исключаю из Смоленского воеводства.

– Я подожду свою дочь у шатра… – великодушно согласился пан Ежи. – Но вы в таком случае прирежете мне еще Путивль!

Богданка ускакал прочь, Марину наконец привели в чувство, а на следующий день пан Ежи приступил к уговорам.

– Марыся, ты должна вести себя с ним ласково, – преувеличенно патетично убеждал свою дочь пан Ежи, – иначе мы не отомстим! Вспомни проклятый день 17 мая! Все улицы столицы московитов были залиты нашей кровью! Пьяная толпа не щадила ни мирных купцов, ни женщин! Твоих шляхтянок обесчестили, ты сама едва спаслась, твой супруг погиб! Проклятый Шуйский сослал нас в Ярославль, и только благодаря милостивому заступничеству Его Величества Сигизмунда мы снова обрели свободу. И после всего этого вернуться домой, не отомстив Шуйскому и его людям?

– Я все понимаю, батюшка, – отвечала Марина, – но я не могу признать Богданку своим мужем! Почему не спасся сам Димитр, зачем нам нужна его тень?

– Тень Димитра еще послужит нам верой и правдой! И помни, не он – царь, ты – венчанная московская царица! Любой, кого ты возьмешь в мужья, станет московским царем! Тебе присягнет Тушинский лагерь! Только тебе!

– Но я совсем о другом мечтала в Ярославле, в заточении! О том, что Димитр жив, о том, что ему удалось выбраться из Кремля подземным ходом… О том, что он бежал и скоро соберет войско и освободит нас!

– Войско собрал другой, Марыся, но по приказу Димитра.

– Когда же Димитр успел отдать этот приказ?

– Перед тем как отправился искать тебя и был убит… Выслушай того человека, он сам тебе все расскажет.

Отец за руку привел ее в шатер к Богданке. Сам не вошел, остался ждать у входа. Видно, между паном Ежи и Богданкой уже все было сказано. Тушинский царик сидел на подобии трона, но царский скипетр держал Михаил Молчанов, изрядно хмельной и развязный, и поигрывал этим скипетром, словно саблей.

Первым начал говорить Богданка. Он как будто робел перед Мариной, поэтому голос его звучал заискивающе, почти робко.

– Пани Марина Юрьевна, великая царица, волей твоего мужа покойного мы собрались здесь, дабы пойти на Москву и низложить преступного князя Шуйского!

– Волей мужа моего? Когда же царь Димитр успел повелеть вам это?

– Да в тот день, когда убили его в Кремле! – вмешался в разговор Михаил Молчанов. – Он тогда тебя искать бросился, царица, да напрасно. Не было тебя на женской половине! Одни шляхтянки твои там от страха верещали!

– Что ж вы их не защитили, рыцари? – язвительно спросила Марина.

– Защитишь тут! – огрызнулся Молчанов, которому, как видно, самому было очень неловко от этой мысли. – Шуйский сколь разбойников и рати с собой привел, разве тут совладаешь?! Да и приказ мы имели, нам государь Димитрий Иванович велел подземным ходом уходить, скипетр свой царский в руку мне вложил! Знал государь покойный, пригодится он нам, послужит еще освобождению Руси! Ты-то где обреталась, почему в покоях своих не сидела?

– Я Димитра искать побежала. Да разминулись мы с ним, не помог Господь…

– Видно, не быстро-то бегаешь, царица! – с усмешкой сказал Молчанов и смерил Марину дерзким взглядом, в котором не было ни тени почтительности. Так смотрят не подданные, а господа положения. Здесь, в Тушинском лагере, слишком многие чувствовали себя хозяевами – кроме новоявленного царя.

– Не дерзи мне, пан Михал! – одернула его Марина. – Я – московская царица и твоя госпожа!

– Да я и не спорю, сердце ты наше! Только докажи это не мне, пани Марина! Всему лагерю нашему докажи! – поднажал на нее Молчанов.

– Пани Марина, у нас нет иного пути… – продолжил Богданка. – Ваш покойный супруг сам велел мне принять его имя…

– Как – сам? – не поверила Марина.

– Государь велел нам уходить подземным ходом, сказал, что догонит нас вместе с вами… – рассказывал Богдан. – Мы пытались уговорить его уйти, но он не желал оставлять вас на произвол судьбы… Он принял смерть ради вас, ради ваших прекрасных очей, ради того, чтобы вы жили и оставались царицей московской…

– Ради меня? – Голос Марины задрожал, на глаза навернулись слезы. – Не может быть… Я не могла быть причиной его гибели, Господь мне свидетель!

– Димитрий Иванович много раз говорил мне, что его хотят убить, – продолжал бывший секретарь. – А накануне того черного дня сказал: «Ежели меня бояре убьют, прими на себя мое имя и будь при царице Марии Юрьевне. Помоги ей отомстить!»

– Так неужто ты не исполнишь его завет, царица? – спросил Молчанов.

Марина молчала. Она готова была исполнить последнюю волю Димитра, но не так, не таким способом, не с помощью мерзкой лжи.

– Не поверю я никогда, что Димитр мне завещал перед всем народом притворяться и тебя, слуга, его именем называть! – воскликнула пани Марианна.

– Государь меня готовил себе на смену… – объяснил секретарь. – Ежели беда черная случится… Случилась она, недоглядели мы. Димитрий Иванович велел напомнить тебе, как аглицкий лекарь Горсей спас его в Угличе. Он рассказывал тебе, царица, про мальчика Ивана Истомина. А мне присовокупил: «В Угличе заместо меня Ваню убили. А ныне, может, и мой черед пришел. Ты, Богданка, второй Ваня Истомин, как тень ты подле меня. Тебе, коли беда случится, жить и царствовать… Но царицу Марию Юрьевну не обижай, пусть живет в своей воле, но царицей остается…»

– В своей воле? – переспросила Марина. – Это как же?

– А так, царица, – снова вмешался Молчанов, – что ложа ты с новым мужем можешь и не делить покамест. Только царем его перед всеми признай, Димитрием Ивановичем, чудом спасенным, назови. На грудь ему пади, пореви, что ли… Мне тебя ли, бабу, реветь учить? А к блудожительству принуждать он тебя не будет…

– А если наследник вам понадобится, что тогда? – с издевкой спросила Марина.

– Сообразим что-нибудь. Вон сколько кавалеров вокруг достойных, авось найдешь себе по сердцу, ха-ха! Детишки, чай, без царских отметин на заднице рождаются! – дерзко бросил Молчанов. – А вообще, нам пока не до наследничка, царица, нам бы Москву занять да Шуйскому Ваське башку свернуть… Вот этой рукой удавлю аспида. – Молчанов с остервенением вытянул вперед широкую жилистую ладонь. – Сей рукой, которой и из годуновского пащенка душу выколотил!! Не хочет московский народ под Шуйским быть, у кого хочешь спроси!

– У кого же мне об этом спросить, пан Михал?

– Да хоть у Ваньки Заруцкого, атамана донского, что нам на помощь десять тысяч донцов да запорожцев привел. Он у нас главный по народным нуждам – никак, у Ваньки Болотникова, блаженного, в правых руках ходил, воли черному народишку добывал!

– Так и есть, пани Марина, Заруцкий нужды народные хорошо знает… – подтвердил Богдан.

– А ты вообще заткнись, писарчук! – бесцеремонно цыкнул на него Молчанов. – Только я паненку уламывать начал, только она соглашаться начала, а тут ты встреваешь!

– А если я откажусь на вашем театре играть, вы меня в Польшу отпустите? Нет, по глазам вижу, не отпустите! – с горькой усмешкой сказала Марина.