Однажды вечером, когда отца девушки не было дома, он даже позвал музыкантов, чтобы исполнить для нее серенаду. Но если первую часть концерта влюбленные слушали порознь, он – из лодки, а она – со своего балкона, то вторая звучала контрапунктом к стонам Катарины, которая в своей постели отдавалась Джакомо со всем свойственным юности пылом.

Это был прелестный и типично венецианский роман, состоявший из пламенных свиданий украдкой, неспешных прогулок в гондоле, вздохов, клятв и звона мандолины. Но роман оказался коротким, потому что старик Кампана, как и положено хорошему отцу, озабоченному и продолжением рода, и будущим своей дочери, нашел для нее мужа, как и он сам, торговца, богатого и обеспеченного.

Торговец этот обладал одним изъяном – он не только был далеко не красавцем, но к тому же оказался еще и не очень молод. Катарина, без памяти влюбленная в своего Джакомо, наотрез отказалась от жениха, и в красивом доме на улице Святых Апостолов разыгралась одна из тех трагикомических сцен, какие, к величайшей радости французов, будет в изобилии сочинять в грядущем веке автор известных комедий Лабиш.

Кампана-отец едва не задохнулся от бешенства, поколотил дочку, и, поскольку она продолжала упорствовать в своем намерении выйти замуж за этого негодяя Казанову, ему оставалось лишь прибегнуть к единственному доступному для венецианских отцов средству, способному заставить призадуматься непокорную дочь: отправить ее в монастырь.

– Не видать тебе больше Катарины, – сообщил однажды вечером Пьетро своему другу Джакомо. – Отец отослал ее в монастырь. Сегодня утром ее увезли в Мурано.

– В Мурано? А ты знаешь, в какой монастырь ее отправили?

– Конечно, знаю! Сан-Джакомо Галицийского!

Лицо Казановы, поначалу омрачившееся, вмиг просияло. Благодарение богу, не все венецианские «клетки для девушек» были одинаковы. Конечно, монастыри, которые принимали девушек, следовавших истинному призванию, имели тот строгий уклад, какого желала святая Тереза д'Авила, но другие, служившие семьям чем-то вроде чулана, куда удобно было засовывать слишком многочисленных или чересчур непокорных дочек, и не думали порывать с радостями жизни. Эти монастыри, запечатленные кистью Лонги, больше напоминали светские салоны, чем уединенный приют монахинь. Монашки, если их вообще можно назвать этим именем, одевались по последней моде и ежедневно, изящно причесанные и нарумяненные, принимали друзей, если только сами не отправлялись с визитами к знакомым… или на свидания. Тот монастырь, куда старый Кампана отправил свою дочку, принадлежал к числу последних.

Но поскольку этот славный малый тоже не вчера родился, он в обмен на свои деньги потребовал, чтобы к дочери никого не пускали, в особенности же просил по крайней мере на некоторое время запретить ее навещать мужчинам. И в день, когда Казанова, с головы до ног разряженный в зеленый атлас, явился в монастырь, ему вежливо сообщили, что синьорина Катарина Кампана больна и не принимает.

Наверное, ее болезнь была не такой уж тяжелой, поскольку на следующий день он получил от Катарины облитое слезами письмецо, в котором затворница горестно жаловалась ему на свои несчастья. Она, конечно, не в силах была бы их вытерпеть, если бы рядом с ней не было сестры Марии-Маддалены, которая прониклась к ней нежнейшим сочувствием, всячески ее баловала и вообще обращалась с ней, как обращалась бы настоящая старшая сестра.

«Именно ей, возлюбленный мой, вы должны адресовать ваши письма, если, конечно, вы возьмете на себя труд писать к несчастной девушке, которая чахнет от любви к вам. Она неизменно будет передавать их мне и озаботится тем, чтобы доставлять вам мои письма. Она настоящий ангел…»

Через посредство вышеупомянутого ангела влюбленный Казанова и нежная Катарина обменялись несколькими пламенными посланиями, которые, впрочем, со временем без всякой видимой причины стали реже.

Это уже начинало тревожить Казанову, но в одно прекрасное утро он внезапно получил коротенькую записку, подписанную инициалами «М.М.». Этой запиской его приглашали во второй половине дня прийти в монастырь Сан-Джакомо.

Он не заставил повторять приглашение, нанял гондолу и устремился к острову Мурано в надежде увидеться наконец со своей юной любовницей, поскольку в письме за подписью «М.М.» было сказано, что он, несомненно, получит удовольствие от этого посещения.

Сидя в монастырской приемной, он смотрел сквозь изящные завитки широкой решетки на приближающуюся к нему девушку. Она была очень хороша собой, с молочной кожей, прекрасными голубыми глазами. Платье на ней было скромное, но из-под кружевного покрывала на голове выбивались роскошные волосы чудесного светло-каштанового оттенка.

– Так, значит, вы – господин Казанова? – спросила она. – Спасибо, что пришли. Я давно хотела с вами познакомиться. Катарина без конца про вас рассказывает.

– Надеюсь, она здорова, ничего не случилось…

– Не беспокойтесь! Все хорошо. Сегодня она занята другими делами. Это я хотела с вами встретиться.

– Зачем?

– Просто-напросто для того, чтобы вас увидеть. Мне было интересно, понравитесь вы мне или нет, – прибавила она, так томно взглянув на Казанову, что он вмиг позабыл про Катарину. Эта девушка была вдвое прекраснее его бывшей подруги.

– Ну, так что же? – еле выговорил он от волнения.

– Приходите сегодня вечером по адресу, написанному на этом листке бумаги, – ответила она, просовывая между завитками решетки маленькую белую трубочку, – и вы это узнаете.

В тот же вечер Джакомо снова встретился с Марией-Маддаленой, на этот раз – в маленьком домике на берегу лагуны. Она была одета как мальчик – в розовый бархатный камзол, расшитый золотыми блестками, и короткие черные атласные штаны, туго обтянувшие божественные ножки. На маленьком столике посреди комнаты, обитой розовым шелком, был накрыт ужин. Увидев, как изумился всему этому ее гость, Мария-Маддалена улыбнулась:

– Вам не нравится?

– Очень нравится. Но где мы?

– У меня. Вернее, дом принадлежит моему любовнику. Он француз, очень богатый, и исполняет все мои прихоти. Вы – тоже один из моих капризов. И я готова показать вам, как сильно вы мне нравитесь, – прибавила она, начиная раздеваться.

Свидания в маленьком домике следовали одно за другим, страстные и вместе с тем дразнящие, потому что прекрасная Маддалена отдавала Казанове лишь свое тело, но не приоткрывала и краешка своей личности или своей настоящей жизни. Но душе Маддалены было свойственно милосердие, а может быть, и коварство, потому что однажды ночью, явившись на свидание, изумленный Джакомо обнаружил, что в уже разобранной постели его ждет… обнаженная Катарина.

– Мария-Маддалена присоединится к нам чуть позже, – с улыбкой объяснила Катарина своему опешившему любовнику.

Девушка, несомненно, сделала большие успехи. В самом деле, прошло несколько минут, и Мария-Маддалена, на которой, как и на Катарине, не было никакой одежды, присоединилась к сладострастникам, вплелась в их объятия и наконец сообщила, что ее французский любовник тоже не замедлит явиться.

Вот таким образом, в ходе более чем интимной оргии, Казанова познакомился с французским послом в Венеции, аббатом де Берни, и сделался одним из ближайших его друзей.


Следующие недели наша четверка провела как нельзя более приятно. Каждую ночь они встречались, чтобы пировать и совместно предаваться любовным играм. Берни знал, что вскоре ему предстоит вернуться в Париж, и старался, так сказать, урвать все, что можно, устраивая один праздник за другим. Если бы Казанова этим довольствовался, то, пожалуй, смог бы избежать крупных неприятностей. Но его страсть к женщинам была поистине неутолима. Ему мало было то и дело переходить от Катарины к Маддалене, а то и заниматься обеими разом, поскольку у аббата, который был постарше, здоровье было уже не то. Ему опять захотелось чего-то новенького, неизведанного. Кроме того, он снова начал заниматься алхимией, что было совершенно неуместно, если принять во внимание его новую любовь.

В самом деле, на этот раз он остановил свой выбор на красавице патрицианке Лючиане Дзорци, которая, разумеется, недолго оставалась бесчувственной к его пламенным взглядам. К несчастью, Лючиану еще кое-кто любил, но так и не сумел добиться ее благосклонности; и этим неудачником был Паоло Кондульмеро, государственный инквизитор, которого со страхом называли «Красным Инквизитором».

Кондульмеро был святошей, обуреваемым страстями тем более неукротимыми, чем сильнее он их подавлял. Он быстро понял, что женщина, в которую он влюблен, готова отдаться этому исчадию ада, носившему имя Джакомо Казановы. И он натравил на злодея некоего Мануцци, который для отвода глаз занимался комиссионной продажей драгоценностей, но на самом деле был самым ловким шпионом инквизиции.

И вот однажды июльским утром 1755 года Казанова, как обычно, отправился подышать свежим воздухом Эрберии, а вернувшись домой, увидел взломанный замок, распахнутую дверь, перевернутые вверх дном комнаты и рыдающую квартирную хозяйку.

– Сюда приходил важный человек, а с ним – люди в черном, – не переставая плакать, объяснила она. – Они все здесь переворошили и ушли, прихватив с собой множество книг. И этот важный человек… он смеялся!

Казанова почувствовал, как кровь отливает от его лица. Эти книги могли означать для него смертный приговор, поскольку по большей части это были сочинения по алхимии, такие, как «Ключи Соломона» или «Zacorben». Кроме того, там были каббалистические труды и множество менее опасных книг вроде «Диалогов» Аретино.

Но к числу его достоинств принадлежало мужество, и, когда несчастная женщина стала умолять его бежать из города, он ответил:

– Каждый имеет право читать, что захочет. Я не стану бежать из-за нескольких книг, потому что я никому не причинил зла.

Тот же ответ он дал перепуганному Брагадино, который прибежал в эту самую минуту к «своему дорогому мальчику», чтобы дать ему денег и упросить его снова бежать из Венеции, если только он испытывает к Брагадино хоть четверть той нежности, какую он, Брагадино, питает к нему.