Круз-Собраль, счастливый оттого, что его так обласкали, приходил снова и снова, неукоснительно предваряя свое появление цветами, редкими фруктами или другими мелкими подарками. Каждый раз, как один из его кораблей подходил к причалам Лиссабона, он присылал шелка, пряности, статуэтки из слоновой кости и нефрита, прислал даже великолепного бразильского попугая, лазурного, словно летнее небо.

Он ухаживал за Лоренцей довольно робко и настолько скромно, что молодая женщина уже начала было успокаиваться на его счет, когда дон Жозе, внезапно набравшись храбрости, пригласил ее во второй половине дня посетить его роскошное загородное поместье на берегу Тахо, стоявшее выше по течению, чем Лиссабон.

К Лоренце немедленно вернулись все ее страхи. Она хотела уклониться от поездки, но Круз-Собраль настаивал:

– У меня там хранится моя коллекция камней. Мне так хотелось бы показать ее вам! Не может женщина не любить красивые камни. А таких, как у меня, вы больше нигде не найдете.

– Она обожает камни! – заверил его Жозеф. – Мы будем счастливы посетить ваш дом, – продолжал он, лучезарно улыбаясь и словно бы не замечая, как поморщился Круз-Собраль при известии, что муж будет их сопровождать. Судовладелец так надеялся, что прекрасная графиня приедет одна! Но он быстро утешился, решив, что, после того как протокол будет соблюден, ему, может быть, удастся впоследствии залучить к себе обольстительницу без «дуэньи»…


В конце концов этот визит для Жозефа оказался полным очарования, а для Лоренцы стал не такой уж пыткой, как она ожидала. Круз-Собраль, в чьи намерения явно не входило ее спугнуть, был, несмотря на рассеянность графа ди Стефано, не раз оставлявшего их одних, всего лишь галантным, нежным, услужливым – и не более того. Его дом, просторное жилище, выстроенное в стиле мануэлино,[10] возвышался над уступами террас, где в изобилии были посажены розовые кусты, апельсиновые деревья и гигантские папоротники. Идя вслед за хозяином дома по благоухающим лабиринтам сада, за которым текли воды Тахо, Лоренца с тоской думала о том, как хорошо было бы жить среди такой красоты с Жозефом, ставшим обычным человеком, как все другие. Но Жозефа здесь интересовали одни лишь топазы.

Они и впрямь стоили целого царства. Камни, заполнявшие множество витрин, сияли золотистым великолепием на темном бархате подушек. Ни Жозефу, ни Лоренце никогда еще не доводилось видеть так много камней, и таких прекрасных. Глаза Лоренцы, хотя сама она об этом и не подозревала, загорелись при виде стольких чудес, и Круз-Собраль улыбнулся:

– Это моя коллекция, составленная из редких камней, но у меня есть еще множество других. Вот, смотрите…

Бросив быстрый взгляд на Жозефа, который, совершенно завороженный, застыл перед главной витриной, судовладелец раскрыл резную деревянную шкатулку, стоявшую у окна, и показал Лоренце тесно уложенные футляры, соседствовавшие с россыпью драгоценных камней, вспыхнувших пожаром в солнечных лучах. Открыв один из футляров, Круз-Собраль достал из него великолепное ожерелье и ловким движением замкнул его на шее молодой женщины.

– В память о вашем посещении! – шепнул он ей в самое ухо, так, что ее обожгло его участившееся дыхание. – И в надежде, что вы скоро, очень скоро придете снова, – еще тише прибавил он. Португалец не спешил отнять свои толстые пальцы от белой шеи Лоренцы, и та, поежившись, хотела отстраниться, но он ее удержал: – Мне так хотелось бы подарить вам все, что здесь есть… Если бы вы захотели…

– Но я не хочу. Что скажет мой муж? – мягким, грациозным движением высвобождаясь из его рук, произнесла Лоренца.

– О, милое дитя, что муж – мужа можно бросить, можно обмануть! Но я не хочу пугать вас. Пообещайте только, что вернетесь сюда без него, хоть один разочек.

– Если смогу… Я постараюсь! – ответила она, так нервно обмахиваясь веером, что Круз-Собраль приписал смущению то, что на самом деле было вызвано лишь досадой. Он удовольствовался этим полуобещанием, но Жозеф, когда они вернулись домой, пришел в восторг при виде ожерелья.

– Хорошее начало, – сказал он. – Надеюсь, за ним последует продолжение!

В самом деле, поскольку в следующие несколько дней опечаленная Лоренца, сказавшись больной, не выходила из дому, Круз-Собраль являлся каждый день и, стараясь уговорить молодую женщину снова полюбоваться его коллекцией, всякий раз приносил ей все новые камни, которые отправлялись в шкатулку, куда Жозеф уже упрятал ожерелье.


Установилась тяжелая жара португальского лета, и здоровье Лоренцы в самом деле пошатнулось, отчего она лишь сильнее подпала под роковую гипнотическую власть мужа. Вскоре дошло до того, что всякий раз, как ему этого хотелось, она становилась в его руках мягкой, податливой глиной, из которой он мог вылепить все, что ему заблагорассудится.

Когда он приказал ей объявить Круз-Собралю, что вскоре она одна придет к нему в его топазовые владения, Лоренца в ответ лишь слабо простонала:

– Ты требуешь, чтобы я уступила этому толстяку? Ты, Жозеф?.. Неужели такое возможно?

– Ничего подобного я у тебя не прошу. Я прошу тебя отправиться к нему и затянуть свой визит настолько, чтобы я успел сделать то, что решил сделать.

С холодным цинизмом он изложил ей свой план. Ему мало было тех камней, которые принесла ей любовь португальца: он хотел получить большую коллекцию. Пока Лоренца будет, лучше бы среди благоухающих зарослей сада, занимать Круз-Собраля, он при помощи сообщника, сицилийца, которого пристроил к португальцу лакеем, проникнет в дом и завладеет топазами. После этого им останется только в ту же ночь подняться на борт предусмотрительно зафрахтованной стремительной фелуки и направиться к другим берегам.

На этот раз Лоренца, несмотря на полную свою порабощенность, пришла в ужас: речь шла о краже, которая могла привести их на виселицу или на галеры. Но Жозеф даже слушать не стал ее возражений. Выбрав вечер, когда Лоренца должна была отправиться к португальцу, он стал подыскивать фелуку и занялся добыванием паспортов на прежнюю фамилию, Бальзамо.

К счастью, за два дня до назначенного срока, когда Лоренца уже всерьез собиралась броситься в Тахо, Бальзамо внезапно ворвался в комнату, где она сидела, погруженная в печальные размышления.

– Все пропало! – закричал он. – У тебя есть час на то, чтобы собраться. Мы покидаем Лиссабон с отливом.

Еще не договорив, он метнулся к туалетному столику жены, сгреб в кучу все ее драгоценности и принялся сбрасывать их в большую сумку, которую держал наготове.

– Ну, поторопись же!

– Объясни мне по крайней мере, что происходит?

– Этого дурака, лакея Сальваторе, сегодня ночью закололи кинжалом. Перед смертью он успел поговорить и, думая, что нападение было подстроено мной, донес на меня. Один из моих друзей, служащий в полицейском управлении, только что предупредил меня о том, что в полдень меня должны арестовать. Но к полудню мы будем уже далеко.

– Почему он решил, что это ты все подстроил?

– Вчера вечером мы поспорили. Он хотел, чтобы я увеличил причитающуюся ему долю добычи.

Наступило молчание. Лоренца широко раскрытыми глазами вглядывалась в бесстрастное лицо мужа, стараясь прочесть на нем правду. Действительно ли он, как говорил, был неповинен в этом убийстве? Но она уже давно усвоила, что в подобных случаях бесполезно задавать ему вопросы. И только спросила бесцветным голосом:

– И куда же мы теперь поедем?

– В Лондон! Там никто нас не знает…

Часом позже красный парус фелуки надулся, и быстрое суденышко полетело по водам Тахо к великому океану. Лоренца была спасена, топазы португальца – тоже!..


К тому моменту, как Лоренца и Бальзамо добрались до Лондона, у них не осталось ни гроша. Контрабандисты, согласившиеся на своем корабле переправить путешественников к берегам Темзы, обобрали их дочиста.

Они до того обнищали, что вынуждены были поселиться в жалком трактире на отвратительной Кент-стрит: жилье поприличнее было им не по средствам. В довершение ко всему лондонские туманы, пропитанные дымом и угольной пылью, подточили здоровье Бальзамо. Он заболел и лежал, прикованный к постели жестоким бронхитом, а Лоренца отправлялась просить милостыню на лондонских улицах, скверно вымощенных наполовину тонувшей в слякоти галькой. Кое-где в самых топких местах на дороги набрасывали хворост, чтобы кареты не увязали в грязи.

Но каким бы жалким ни было жилье, все-таки за него надо было платить, и потому чаще всего весь обед семьи состоял из яблока или жидкой маисовой каши.

– Подумать только, – вздыхал Жозеф, который, словно по волшебству, вдруг снова сделался заботливым мужем, – я пообещал тебе все земные сокровища! Какая же это ничтожная страна, где двух высокородных иностранцев оставляют умирать с голоду…

– В нашей стране нищеты тоже довольно, но там есть солнце, и у людей горячие сердца, – вздыхала в ответ Лоренца.

Да, сердца англичан, похоже, были жестче камня. Бальзамо не мог больше платить трактирщику, и тот, несмотря на болезнь постояльца, добился того, чтобы его бросили в гнусную тюрьму на Флит-стрит, куда сажали несостоятельных должников, а Лоренца очутилась на улице. Хозяин, разумеется, предложил ей другой способ расплатиться с ним, но она с ужасом и отвращением отказалась. Это обернулось для нее удачей.

Когда она в очередной раз побиралась у дверей собора Святого Павла, ее красота и аристократическое изящество фигуры, заметное и в жалких лохмотьях, привлекли внимание богатого и знатного старика. Сэр Ричард Диэлс был неплохим человеком, а кроме того, эстетом и коллекционером, собиравшим произведения искусства. Он не мог остаться равнодушным при виде этой юной несчастной женщины, такой красивой, такой благовоспитанной и такой изысканной. Когда он ласково заговорил с ней, Лоренца, поддавшись своему итальянскому темпераменту, не выдержала и доверчиво рассказала ему о невзгодах, постигших ее и ее мужа.

– Если ваш супруг похож на вас, мы вытащим его из тюрьмы. Люди, подобные вам, не созданы для того, чтобы бродить по улицам Лондона или чахнуть в темницах.