– Да… да, есть, – невнятно пробормотал трактирщик. – В той комнате, где всегда.

После этого все произошло очень быстро. Дверь вышибли и, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Картуша и трех его товарищей связали и выволокли из комнаты. Оказавшись за дверью и увидев Дюшатле, он все понял и плюнул ему в лицо. Но на этот раз разбойник попался, и крепко попался: его отвели в Гран-Шатле.[9]

Удивительная вещь – там по приказу регента для него был создан особый режим. Его вполне прилично кормили, и карцер, в котором он сидел, был чистым. Расследование его дела началось на следующий день, и с ним разговаривали весьма учтиво, показывая тем самым, с каким уважением к нему относятся.

Судье, который заметил ему, как жаль, что столь выдающаяся личность избрала дурной путь и тем самым поставила правительство в прискорбную необходимость вынести наказание, Картуш ответил:

– Господин судья, я никогда не забуду вашей любезности. И потому я счастлив вручить вам на память обо мне этот маленький подарок…

С этими словами Картуш протянул судье его собственные часы, которые ухитрился стянуть, пока его допрашивали.

Суд не мог удержаться от смеха. Этот Картуш совершенно неисправим! До чего же он забавный…

Впрочем, оказавшись за решеткой, Картуш снова стал самим собой. Страх испарился. Он тем спокойнее смотрел в лицо своей судьбе, что был твердо уверен в своем освобождении. Его армия была еще очень многочисленна и сильнее, чем можно было себе представить. И потом, существовала ведь клятва, которую они дали в тот первый вечер в заброшенной каменоломне на пустыре: его люди сделают невозможное ради того, чтобы спасти своего главаря от эшафота. И Картушу в его мечтах уже представлялась эта сцена, которая должна была стать для него подлинным триумфом: все его люди, вооруженные до зубов, соберутся на Гревской площади! В неудержимом порыве они вырвут его из рук стражи, и он спасется, возможно даже, под восторженные крики толпы…

Да и как, собственно говоря, мог он усомниться в своей популярности? В карцере, где он сидел вместе с тремя своими товарищами, постоянно толпились посетители. Невозможно даже вообразить себе количество людей, которые хотели увидеть знаменитого Картуша! Ему приносили еду и вино, угощали пирожными, шутили…

Однажды, когда дверь распахнулась перед очередным посетителем, Картуш был потрясен, увидев, кто стоит на пороге. Это была маршальша Буффле… с бутылкой шампанского в руках.

– Мне пришло в голову, – сказала она, – что вам здесь, может быть, этого недостает, и я вам его принесла. Вы были правы, – прибавила она, силясь улыбнуться, – оно лучше моего.

Но на глазах у нее были слезы, и растроганный Картуш не нашелся что ответить. Он безмолвно поцеловал дрожащую руку этой замечательной женщины, и та, кивнув ему на прощанье, поспешно выбежала, пытаясь скрыть свое волнение. Только после ее ухода Картуш обнаружил, что она оставила ему деньги.

Совершенно ясно, что при таких условиях система защиты, которую избрал для себя Картуш, утверждавший, что его имя – Жан Бургиньон, а к Картушу он никогда даже близко не подходил, никуда не годилась. Но он уперся, да еще к тому же уверял, будто не умеет ни читать, ни писать.

Для того чтобы вырвать у него признание, ему устроили свидание с матерью. Однако все время, пока несчастная женщина, захлебываясь рыданиями, обнимала Картуша, тот сохранял на лице каменное выражение и терпел ее объятия, не выказывая ни малейшего волнения. Но силы его были на исходе… И он решился бежать.

Из осторожности его отделили от товарищей и подселили к нему молодого человека, арестованного за кражу. Но Картуш к тому времени обнаружил, что в одном из углов камеры пол отзывается на стук гулко, словно под ним пустота.

– Там, должно быть, сточный желоб! Если хочешь, друг, мы вдвоем попробуем сыграть с ними еще одну партию! Как только мы отсюда выберемся, я сумею надежно тебя спрятать и дам тебе к тому же сколько угодно золота.

Парень не заставил себя уговаривать, и они немедленно принялись за работу. Используя в качестве рабочего инструмента цепи Картуша, они отбили одну из плит пола и принялись рыть. Заговорщики довольно быстро справились с этим делом. Когда дыра оказалась достаточно большой, чтобы в нее пролезть, Картуш и его новый товарищ оказались в выгребной яме.

Место было не слишком приятное, но зато огораживавшая яму стена разрушилась под воздействием влаги. Беглецы без труда пробили ее и очутились в подвале у зеленщика.

– Мы спасены! – выдохнул Картуш. – Отсюда ничего не стоит выбраться наружу.

– Нас поймают… отыщут по одному только запаху! – поморщился молодой вор.

И правда, удача была решительно не на их стороне. Когда они тихонько отворяли деревянную дверь погреба, залаяла собака и подняла на ноги весь дом. На этот раз орудием судьбы оказалась мерзкая шавка.

Зеленщик прибежал на шум в одной рубашке, размахивая мушкетоном, а его жена тем временем, высунувшись в окно, вопила: «Помогите!»

Картуша и его товарища снова схватили и на этот раз разлучили. Впрочем, теперь крепость Шатле показалась судьям недостаточно надежным местом, и разбойника, закованного в цепи, перевели в Консьержери, в башню Монтгомери. У его двери днем и ночью, сменяясь, караулили четверо сторожей. Тем временем процесс шел своим ходом, и 26 ноября 1721 года Картуш был приговорен к колесованию заживо на Гревской площади, после того как будет подвергнут обычной и чрезвычайной пыткам.

Он невозмутимо выслушал приговор. Колесу наверняка придется долго его дожидаться: Картуш был совершенно уверен в том, что его люди не дадут ему на нем растянуться и отобьют своего вождя прежде, чем роковая повозка достигнет места казни.

Эти мысли помогли ему утром 27 ноября, в день казни, вытерпеть пытку сапогом с мужеством, поразившим судью, который вел допрос. Восемь клиньев раздробили ему ноги, но он не переставал твердить, что невиновен и не понимает, чего от него хотят. Уже полумертвый, он все еще мечтал о свободе.

Гревская площадь была сплошь забита людьми. Они толпились даже на крышах, а выходящие на площадь окна сдавались за бешеные деньги. Здесь был весь город и весь двор. Шепотом поговаривали даже, будто сам регент тайком смотрел на казнь из окна. Когда показалась тележка, везущая приговоренного, по толпе прокатился долгий ропот.

Картуш, смертельно бледный, стоял привязанный к прутьям решетки и из-за них безучастно смотрел на толпу. Если бы не веревки, он не смог бы держаться на размозженных ногах, но он и сейчас не утратил самообладания. Теперь свобода была уже близка. Она ждала его… там, в этой толпе, и он жадно вглядывался в каждое лицо, высматривая друзей, стараясь увидеть тайный знак, который придаст ему сил. За время этой дороги от тюрьмы он вытерпел адские муки, публичное покаяние оказалось пыткой, и теперь ему хотелось, чтобы все делалось быстро, очень быстро и чтобы он мог наконец отдохнуть, позаботиться о себе, вернуться к жизни после агонии.

Повозка остановилась у подножия эшафота, возведенного перед ратушей. Приговоренному помогли спуститься. Бросив взгляд на колесо, он прошептал:

– До чего мерзко выглядит!

И его беспокойный взгляд снова метнулся к толпе, отчаянно ища помощь, которая должна была, обязательно должна была прийти. Но людское море оставалось недвижимым и безмолвствовало. По нему не пробегало ни малейшего колыхания, ничто не выдавало присутствия там людей Картуша. Палач уже пытался вести его по ступеням эшафота, и никто не шелохнулся…

И тогда Картуш понял, что они его покинули, что никто не придет ему на помощь и что клятва, данная в каменоломне, ничего не стоит. Он сейчас умрет, умрет всего через несколько минут и такой страшной смертью…

Им овладела ярость. Повернувшись к офицеру, который распоряжался казнью, он крикнул:

– Отведите меня обратно в суд! Я все расскажу…

Его отнесли в ратушу. Уже темнело, пришлось зажечь факелы. Толпа устраивалась, приготовившись к ожиданию, а тем временем стража вела Картуша в большой зал.

– Вы просили выслушать вас? – сказал советник Арно де Буэ, который вел процесс. – Вы признаетесь наконец, что вы – Картуш?

– Да, я действительно Картуш! И я назову вам моих сообщников.

В течение нескольких часов Картуш, охваченный дикой яростью, не умолкал: он называл имена, еще и еще, давал адреса. По мере того как он выдавал все новых сообщников, стражники уходили, потом возвращались и приводили с собой перепуганных мужчин и женщин, и те, ослепленные светом, жмурились, словно совы, вытащенные из дупла. Взглянув на свое войско, которое постепенно собиралось перед ним, Картуш презрительно бросил:

– Вы от меня отреклись. Но я по-прежнему остаюсь вашим командиром и буду командовать вами и дальше, даже после смерти.

Только двоим удалось избежать преследования: Дюшатле был найден в своей комнате мертвым, убитым ножом в спину, а Жаннетон-Венера бесследно исчезла.

Закончив свои признания, Картуш попросил разрешения проститься с женой, уточнив при этом, что ей ничего не было известно о его преступлениях. Мари-Антуанетта пришла, лицо женщины было белее полотна ее чепчика. Муж с женой обнялись с безнадежной нежностью, не в силах вымолвить ни слова, а затем, отстранив плачущую Мари-Антуанетту, Картуш повернулся к командиру лучников:

– Теперь я ваш! И давайте поживее!

Его снова отвели на эшафот. Площадь за это время успела превратиться в огромный табор. Люди ели, пили, кое-кто спал. Картуш с пугающим мужеством улегся на крест, на котором палач должен был перебить ему кости перед тем, как привязать к колесу.

– Мне больше нечего сказать! – произнес он.

И вытерпел страшную пытку, не издав ни единого стона. Его перенесли на колесо, где полчаса спустя палач удавил его. На этот раз все было кончено, Картуш был мертв.

Но, разбирая эшафот, палач обнаружил под ним труп молодой темноволосой красавицы, плававшей в собственной крови, с грудью, пронзенной кинжалом. Это была Жаннетон-Венера, не захотевшая и в смерти разлучиться с единственным мужчиной, которого она в своей жизни любила…