Изабель Вульф - Тревоги Тиффани Тротт

Я стояла как вкопанная. Довольно Успешный помогает бездомным. Разливает суп. Довольно Святой. Боже мой, боже мой, а я так плохо о нем думала. Зачем же я его тогда отвергла, думала я, садясь в автобус.

Зачем я не согласилась на неполную занятость, ведь если бы я сказала «да», по крайней мере я могла бы проводить с ним время. Дышать одним воздухом. Дышать одним… У-у-у-у-у-х-х! Ф-у-у-у-у-у-у!

У-у-у-у-у-х-х-х-х! ф-у-у-у-у-у-у-у-у! У-у-у-у-у-х-х! ф-у-у-у-у-у-у! Эти дыхательные упражнения здорово помогают успокоиться.

– С вами все в порядке? – спросила сидевшая рядом со мной женщина.

– Нет, – ответила я. – Нет. То есть да.

– Вы неважно выглядите, – сказала она с сочувствием.

– Все в порядке. Честное слово. Спасибо. Ф-у-у-у-у-у-у!..

– А вы не беременны? – спросила она.

– Ну, не совсем, – ответила я.

– Алло, Манго, – сказала я на следующий день по телефону. – Это Тиффани.

– О, привет, – отозвался он без особого энтузиазма.

– Я звоню, чтобы сообщить, что видела тебя в новостях вчера вечером.

– Ну, знаешь, это не большая редкость.

– О, конечно, Манго. Ты вообще не сходишь с телеэкрана. Я только хотела сказать, что твой репортаж о бездомных – просто фантастика. Очень животрепещущая тема.

– Да, – согласился он. – Это так.

– Я просто не могла глаз отвести от экрана.

– Спасибо.

– И все искала в карманах мелочь, чтобы отдать ее кому-нибудь.

– Хорошо.

– А тот парень, у которого ты брал интервью, как же его… ну, я не помню, в общем, тот, который разливал суп… – Я ждала, что Манго назовет его имя. Пожалуйста, ну назови! Ну пожалуйста. – Ну, я не помню, как его зовут…

– А, тот парень в фургоне…

– Да. Очень интересный мужчина. Скажи. Мне. Его. Имя.

– Я просто хотела…

– Интересный? Да он совершенно неотесанный. Даже не знал, кто я, и, похоже, даже не хотел, чтобы я взял у него интервью.

Ну скажи же, черт возьми, его имя!

– И это несмотря на то что я дал ему шанс появиться на экране! По мне, так он просто дурак.

– А кто он, Манго?

– Не знаю. Таких полно. Богатенькие доброхоты, которые каждую неделю устраивают кормежку для бездомных и раздают ее из старого фургона для мороженого. Знаешь, он озабоченный, как и все они, – они успокаивают свою совесть, раздавая баланду беднякам.

– Так как его зовут? Я хотела у тебя узнать.

– Да не помню я. Не интересовался. Честно говоря, мне наплевать. Кстати, а тебе-то он зачем? – с подозрением спросил он.

Я заранее подготовила ответ:

– Просто я хочу сама заняться благотворительностью, вот и подумала, что он мог бы дать мне совет.

– Лучше тебе поговорить с его подружкой.

– О… – Словно осколок стекла пронзил аорту.

– По крайней мере, с ней я познакомился. Мы поговорили, прежде чем начали съемку. Она болталась рядом с фургоном и не попала в кадр.

– О…

Ну разумеется.

– Кстати, довольно миленькая, – добавил Манго. – С длинными вьющимися волосами. Зовут Грейс. Я ухитрился взять ее служебный телефон. В общем, она должна знать.

– Да, понимаю. Не стоит беспокоиться.

– Так тебе не нужен ее телефон?

– Нет, нет. Ладно, спасибо. Кстати, счастливого Рождества!

И снова мне вспомнился Фил Эндерер. Он постоянно разглагольствовал о бездомных, о том, как это ужасно, какие трогательные программы выдвигали тори и как позорно выглядят наши улицы, заполненные безработными, у которых нет крыши над головой. Он прямо в истерику впадал, стоило ему заговорить об этом, – правда, он не только по этому поводу впадал в истерику. Переживать за бездомных – это прекрасно. Мне это импонировало, но я никогда, ни разу за три года не видела, чтобы он подал кому-то на улице. И никогда, ни разу, ни единого разочка не покупал «Большую проблему».[88] Он вообще всегда проходил мимо нищих, а я останавливалась, чтобы подать, и мне приходилось его догонять. Но, несмотря на это, он произносил напыщенные речи. Он не видел в этом никакого противоречия, вовсе нет, но его безотчетное притворство внушало мне отвращение. А Довольно Успешный тихо, анонимно старается внести свою лепту. Ох, наверное, я люблю Довольно Успешного. Несмотря на то что у него есть жена. И любовница.

– Добро пожаловать, – сказал отец Эмброуз, – неважно, постоянные вы мои прихожане или, как я люблю вас называть, «ежегодные рождественские».

Мы с мамой захихикали – мы-то уж точно входим в эту категорию. Ни она, ни я церковь почти не посещаем. Мы заблудшие. Католички. Кстати, почему католицизм монополизировал право называть всех, кто редко ходит в церковь, заблудшими? Почему мы никогда не слышим о заблудших протестантах, заблудших методистах или заблудших мусульманах? Или о заблудших адвентистах седьмого дня? Или о заблудших мормонах? Или о заблудших свидетелях Иеговы, квакерах или, на худой конец, заблудших буддистах. Забавно, да? В любом случае, заблудшие мы или нет, но полночную мессу мы с мамой никогда не пропускаем. Это ритуал – никакой иронии, – это существенная часть уходящего года. Наш католический собор в Шропшире необыкновенно красив: в викторианском неоготическом стиле, с головокружительно высоким шпилем и алтарем работы Пьюжина.[89] И вот через полчаса после Рождества затихают последние аккорды гимна… «О, восславим Го-о-спода на-а-ше-го, Иисуса Христа!» – и все направляются гуськом в часовню посмотреть на сцену, изображающую Рождество Христово. Иисус лежит в устланных сеном яслях, его голубые глаза и крохотные ладошки повернуты к небу, рядом с ним Мария, причем по ее виду совсем не скажешь, что ей пришлось перенести родовые муки, и Иосиф со смущенным и слегка удивленным выражением отштукатуренного лица, а еще две овцы, ослик и теленок и, в отдалении, подошедшие волхвы, которых привела звезда.

Мы с мамой положили деньги в коробку для подаяний и встали на колени помолиться. Вообще-то я не очень усердно молюсь. Обычно это меня смущает: довольно неудобно, знаете ли, – все равно что на вечеринке пытаться разговориться с до неприличия замкнутым незнакомцем. «Так чем вы занимаетесь? Неужели целым миром? О, должно быть, это занимает все ваше время». Нет, на самом деле я не считаю, что говорить с Ним так просто. Но в этот раз, не знаю почему, слова полились сами.

«Дорогой Господи, – сказала я. – Я не хочу показаться Тебе неблагодарной, но я не чувствую, что Ты жил в моих надеждах весь этот год. На самом деле, если уж говорить начистоту, я думаю, что у меня все идет отвратно. Ну разве так уж необходимо было испортить мне день рождения? Это было решающей частью Твоего Божественного плана? Честно говоря, на меня это совершенно не произвело впечатления, и я думаю, что пора уже Тебе отвести от меня Свою карающую длань. Я понимаю, что Ты очень-очень занят, у Тебя и Ближний Восток, и Северная Ирландия, и русская мафия, и мировой голод и прочая и прочая. И конечно, я сознаю, что в этом огромном мироздании я меньше, чем прыщик на лице атомной частицы. Но, с другой стороны, Ты же всемогущий, и я уверена, что Ты мог бы осчастливить меня, если бы захотел. Поэтому – я ни в коем случае не хочу на Тебя давить – просто уладь мои дела, скажем, в течение полугода. О, и еще, пожалуйста, благослови всех, кого я люблю, включая Довольно Успешного, и, если можешь, сделай каким-нибудь чудом, чтобы мы могли быть вместе, – это будет просто замечательно. Заранее спасибо. Всегда Твоя, Тиффани Тротт, открыть скобку, мисс, закрыть скобку».

– Так как насчет того симпатичного бухгалтера? – спросила мама, когда мы сидели в гостиной после речи королевы.

Я выглянула в сад: за тисовой изгородью тянулись мокрые поля Шропшира, и этот вид, не нарушаемый почти ничем, простирался на шесть миль.

– Ну, он мне не нравится, – ответила я, разрезая рождественский пирог. – Я тебе это уже говорила.

– А тот мальчик, с которым ты училась в школе, – он еще играл в регби?

– Женат. Четверо детей.

Я посмотрела на папу. Он решал кроссворд. Обычно он решает его за двадцать пять минут, а я за это время угадываю одно слово.

– А как Роджер, как бишь его, из Бристоля? – продолжала мама.

– Я не видела его с тех пор, как он заставил меня ждать у Национального театра в восемьдесят восьмом.

– Тебе какой положить кусочек – с малиновкой или со снеговиком?

– Со снеговиком, пожалуйста.

– А Питер Блейк?

– Эмигрировал в Австралию.

– Надо же.

Мы молча жевали.

– А что случилось с Конрадом Тейлором из рекламного агентства?

– Помолвлен. Я видела заметку в газете на прошлой неделе. Вкусный пирог, мама.

– А тот радиопродюсер, с которым ты была знакома?

Я содрогнулась.

– А, этот – он был такой слащавый. Мне было с ним очень неловко. Все думали, что он гей.

– Ну да, – сказала мама. – Припоминаю. Но ведь Алекс был тоже… мягкий человек.

– Да, был. Да уж.

– О, дорогая, ну почему ты продолжаешь встречаться с такими жалкими мужчинами? Я просто не понимаю.

– Это диагноз, – ответила я, отодвигая тарелку. – Я встречаюсь с мерзавцем, который ведет себя как полный мерзавец. А потом я расстаюсь с ним и начинаю встречаться с занудой, который ведет себя как полный зануда.

– Что ж, нужно напрячься и разорвать этот порочный круг, – сказала мама рассудительно.

– Согласна. У Кристин Скотт Томас та же проблема. – Я сняла с елки расколотую игрушку. – Она говорила в интервью, что встречает либо грубиянов, либо мерзавцев, либо мужчин, которые вообще не интересуются девушками. Так что я не одинока. Хотя на самом деле я еще как одинока, – добавила я, поправляя гирлянду. – Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Ну, а как насчет того приятного мальчика, который был твоим партнером в танцклассе?

– Мама, это было тридцать лет назад.

– А Брайан Догерти?