Лайза Джуэлл - Третья жена

– Господи… – простонал он. – Майя…

И тут он припомнил, как все было под конец. В последние месяцы он, бывало, смотрел на нее и не понимал, куда она подевалась. Она была здесь, прямо перед ним, сидела на нем верхом, издавала звуки, гримасничала – но он знал, что на самом деле она отсутствует. Тогда он объяснял это неудачами с зачатием. Обвинял себя. Чувствовал себя виноватым даже в разгар самого процесса, виноватым в том, что всем сделал детей, а ей нет. Виноватым в том, что староват. Что у него редеют волосы, что он достался ей уже на излете, а не в сияющем начале. И чем больше он мучился чувством вины, тем сильнее она его жалела.

Раньше он не думал об этом. После 19 апреля – ни разу. Не вспоминал, как им жилось под конец. Потому что сосредоточился на прежних годах. Когда все было здорово. Он продолжал переживать потрясение от ее смерти. Вот она жива – и вот уже мертва. Нежданно-негаданно.

А так ли нежданно? Письма приходили несколько месяцев. Все это время ребенок упорно не зачинался. Все те месяцы Эдриан натыкался на ее отсутствующий взгляд.

Эдриан вытер глаза, смахнул слезы. Ради кого он отказался от своей прекрасной семьи? Кто такая Майя? Он ее уже не помнил. Что это было? Он и она? Они? Секс? Кризис среднего возраста? Всего лишь наслаждение милой улыбкой и классной грудью?

Его история стала рассыпаться. Годами она представляла собой ровную стопочку, аккуратный блокнот. Линейное развитие событий. Стадии и фазы. А теперь она выглядела так, словно кто-то небрежно разбросал все это по полу. Вот какая она теперь, его история: чертова куча. С чего начать ее упорядочение?

Дорогая Стерва!

С Новым годом!

Слышно, вы отлично отметили всей большой семьей Рождество. Как это было, наверное, волшебно для детей твоего отца – видеть там тебя, запасную часть, лишнюю деталь, идиотку, вообразившую, что может влезть в чужую семью и разыгрывать там пчелиную матку? Наверное, ты притащила домашний рождественский пудинг? Все делали вид, что им нравится, но, по моим источникам, он был несъедобный. Опять ты выпендривалась. Ты и вправду считаешь, что достаточно испечь пирог, запомнить, кто какое телешоу предпочитает, покатать кого-то на спине, заплести косичку – и все в тебя влюбятся? Не будет этого. Не такие они дураки. Не то что твой идиот-муж. Я вижу тебя насквозь, они тоже. Погоди, Стерва. Все обязательно увидят, кто ты такая. А пока что – пошла вон.

Майя копировала, перекидывала, стирала. Почти не читая. Письма приходили уже не один месяц. Иногда дважды в неделю, а иногда их не было по две-три недели. При всей своей чувствительности, Майя развила в себе бесчувственность. Ну-ну, думала она, несъедобный рождественский пудинг… Что еще? Валяй, придумывай.

Но слова, пусть и не жалившие сразу, проникали под кожу и потом часами и днями вызывали ноющую боль. Майя постоянно чувствовала усталость. То ли это из-за работы, думала она, то ли из-за сильной простуды, которую она подцепила за неделю до Рождества, то ли просто зима, долгие ночи и сумеречные дни. Но порой ей становилось совсем худо: тяжелели ноги, болели глаза и голова. Часто возникало чувство, что ей подсыпают яд.

Майя дала себе слово, что поделится с кем-нибудь своей бедой, если в Новый год не обойдется без писем. И вот 1 января пришел очередной мейл. Она сразу поняла, что никому о нем не скажет.

Она закрыла ноутбук и стала изучать свой гардероб. К 13.30 их ждали в Хоу, на ежегодную новогоднюю встречу у Сьюзи. Майя выбрала черное трикотажное платье с белым атласным воротником и осталась довольна своим отражением в зеркале. Похлопала себя по животу. Он немного выпирал – результат рождественских застольных излишеств. Она знала, что, даже если беременна, это еще не может быть заметно, но все-таки сняла платье – не хотела, чтобы в такой день на ее счет строили догадки. Чтобы на нее бросали вопросительные взгляды, полные надежды и воодушевления, – это ее бесило.

Она остановилась на бесформенном сером свитере и узких джинсах. Надела бриллиантовые сережки, сапоги на высоком каблуке, завязала в узел волосы. Долго смотрела на себя, пытаясь объективно оценить отражение. Какая она? Кто она? Что бы делала сейчас, если бы не приняла предложенное агентством временное секретарское место в 2008 году и не влюбилась в босса? Это ли ее предназначение? Стоять в спаленке квартирки в Арчуэй и наряжаться для скучной встречи в доме бывшей жены мужа в Хоу? Там ей предстояло увидеть сына мужа в первый раз после того, как он поцеловал ее в губы в пабе. Правильное ли это развитие событий? Или что-то пошло не так? Она кисло улыбнулась незнакомке в зеркале, отвернулась от него и вышла из спальни.

В Хоу они с Эдрианом поехали на поезде. Лондон был тих и безмятежен, вагоны метро были полупусты, в поезде от вокзала Виктории до Брайтона они были единственными пассажирами. Казалось почему-то, что все интересные люди сидят по домам. Новогодний вечер супруги провели дома. Эдриан приготовил лобстера, они выпили бутылку шампанского, посмотрели по телевизору Джулза Холланда и фейерверк, в час ночи легли и почти бессознательно занялись сексом. Все в точности так же, как годом раньше.

Майя покосилась на Эдриана. Он читал газету, закинув одну длинную ногу на другую, на лице у него отросла серая щетина, под глазами были тяжелые мешки. Ее захлестнула волна нежности. Миляга Эдриан! Кто устоит перед Эдрианом?

На станции они взяли такси. Небо над Хоу сияло январской голубизной, галечный пляж был полон людей, приходивших в себя после бессонной ночи. Пока супруги ждали, чтобы им открыли, Майя стояла прямо перед дверью, поправляя волосы и репетируя улыбку.

– Хэлло! – Кэт встретила их с бокалом розового вина в руке и в обществе парня с татуированными предплечьями. Парень сбежал в кухню, Кэт излишне крепко обняла Эдриана и Майю.

– Добро пожаловать, мои бесценные! – Она еще раз стиснула их, прежде чем отпустить. – Живо входите, а то замерзнете!

На Кэт была черная футболка с черепом из блесток на груди и коротенький, едва до середины бедра, килт. Обесцвеченные волосы были собраны на затылке в огромный, размером с саму голову, узел.

– Это кто? – спросила Майя, закрывая за собой дверь и указывая глазами на кухню.

– Дьюк! – сообщила Кэт. – Мой бойфренд. Во всяком случае, я думаю, что он мой бойфренд. Сам он еще этого не говорил, но я решила, что если он согласится сюда прийти – клянусь, я его не заставляла, – то, значит, считает себя моим бойфрендом. Иначе зачем приходить? – Она указала на гостиную: престарелые родители Сьюзи сидели на диване, смущенно держа в руках бумажные тарелки с сандвичами.

Эдриан и Майя прошли за Кэт в кухню, где бойфренд Кэт, Дьюк, наливал себе водку с тоником. Там же находились лучшая подруга Кэт Бонни и девушка Люка Шарлотта. Кэт представила Эдриана и Майю Дьюку, Майя расцеловалась с Бонни и Шарлоттой. Майе вдруг остро расхотелось быть здесь. Кэт налила ей большой бокал вина, и Майя жадно выпила. Раз здесь Шарлотта, значит, Люк тоже здесь.

Молодежь (Майя не знала, относится ли она в свои 32 года к молодежи: когда тебе за тридцать, возникают сомнения) громко болтала, хохотала, беспрерывно жала кнопки на телефонах. Кэт, Бонни и Шарлотта, отчаянно гримасничая, фотографировались на смартфон Кэт. Майя задумалась: когда гримасы заменили улыбки в роли естественной реакции на наведенный объектив? Прибежала Сьюзи в бесформенном цветастом платье, безвкусных леггинсах и уггах, с волосами, убранными назад при помощи девчачьих заколок. Ее можно было принять за пациентку, отпущенную на день из больницы.

– Я угадала, что это ваши голоса! – Она набросилась на Эдриана и Майю с поцелуями и объятиями. – Какие вы оба молодцы, что приехали! Уже пьете? Вот и славно! В гостиной тонны еды. Никто почему-то не ест. Обычно первого января люди умирают от голода. Надеюсь, хотя бы вы двое поедите, иначе в отходы уйдет на полсотни фунтов съестного. Вы уже познакомились с Дьюком? – Она подтолкнула к ним бойфренда Кэт и схватила его за плечо.

Эдриан и Майя ответили, что уже имели это удовольствие.

– Он эффектный, правда? – не унималась Сьюзи. – Вы только взгляните на эти татуировки! Обожаю татуированных мужчин!

Потом она потащила их в гостиную. Люк сидел на табурете перед пианино и вел вежливую беседу с незнакомым Майе крупным мужчиной в жилетке. Сначала Люк не заметил Майю, а когда заметил, то сначала вытаращил глаза, а потом изобразил на лице нечто среднее между улыбкой и гримасой. Майя тоже улыбнулась и тихо поздоровалась. Люк попытался снова сосредоточиться на своем собеседнике, поймать нить беседы, но ему уже было не до того: он выглядел скованным, стеснялся, белая шея покрылась красными пятнами.

Майя отвернулась. В углу красовался стол с угощениями. Она была не голодна: они с Эдрианом купили на вокзале багеты. Но чем-то надо было себя занять. Она набрала на бумажную тарелку еды, хотя аппетита не было. Люк куда-то скрылся, Эдриан, беседовавший со «старым приятелем», поманил жену. Старый приятель оказался тощим мужчиной за пятьдесят, в футболке и черных кедах. Он чем-то смахивал на змею и нервировал Майю своим видом, ей хотелось сравнить его с хулиганствующей мисс Хэвишем[7]. Говорить с ним у Майи не было никакого желания. Она заранее знала, что не может иметь с ним ничего общего, что ей нечего ему сказать, а он непременно доведет ее до слез какой-нибудь скабрезной историей из их с Эдрианом молодости. Все друзья Эдриана, словно сговорившись, всегда пытались пускать «девочке» пыль в глаза. Все они были неестественны, все либо корчили из себя стариков, либо упорно доказывали ей, что тоже были когда-то молоды.

Вспомнив молодежь в кухне, их татуировки, пирсинг, смартфоны и гримасы, она замерла посреди гостиной, вцепившись в бумажную тарелку и боясь упасть. Майя сделала пронзительное, страшное открытие: она чужая и здесь, и там. А ей всегда так хотелось влиться во все это, она столько месяцев наблюдала за устройством этой жизни, восхищаясь ее волшебным свечением: таунхаус в Айлингтоне, трофейные жены и очаровательные дети, отдых по выходным всей толпой, неуклюжие вечеринки, легенды, традиции, восторженные рассказы о них всех и об их несчетных друзьях и родственниках… Майя все это видела, обоняла и жаждала. Что ж, теперь это все ее. Она добилась этого, как безделушки, восхитительно смотревшейся в витрине за зеркальным стеклом, но утратившей все очарование, попав ей в руки.