– Зачем ты все нюхаешь? – не выдерживал Эдриан.

– Не знаю, – получал он туманный ответ. – Из-за запаха. Вся квартира провоняла. Запашок!

«Запашок… – безутешно думал Эдриан. – Столько денег на частную школу, и вот результат: безработный зазнайка, употребляющий словечко “запашок”».

В четверг вечером он откупорил бутылку вина и попытался опять прочистить каналы связи, так поспешно закрывшиеся после откровенности в пабе.

– Та девушка… – начал он. – Та, что разбила тебе сердце. Какая она была?

Люк, слепо смотревший в телеэкран, ответил, не взглянув на него:

– Не хочу об этом говорить.

Поэтому в субботу утром Эдриан покинул квартиру с чувством облегчения, как беглец из тюрьмы. Лето, начавшееся так хорошо, пока что разочаровывало сыростью. Небо было серое и промокшее, на тротуаре остались лужи от ночного ливня. Но перспектива уик-энда в Айлингтоне вызывала радостное предвкушение: густая листва в узком подъемном окне; шум, поднимаемый детьми, мотающимися из комнаты в комнату и снующими вверх и вниз по лестнице; лай и прочие звуки, издаваемые смешными собачонками Кэролайн. Он соскучился даже по собакам.

В дверях его встретила Кэт. Его опять неприятно поразила ее полнота. Она набрала еще веса и уже перешагнула границу между пухлостью и неряшливой запущенностью. Впечатление усугубляли тесные джинсы и черная футболка, оставшаяся со времен, когда она была гораздо стройнее. Кэт крепко обняла отца и отвела в комнату, выделенную ему на этот уик-энд. Это была не комната Кэролайн – понятно, почему: раньше комната Кэролайн была их комнатой, там они спали вместе, занимались любовью, зачинали детей. А теперь Кэролайн, наверное, занималась в ней сексом со своим новым любовником. Эдриану было предложено спать в кабинете, на раскладном диване, на одном этаже с Кэт и Отисом. Отис сидел на вращающемся стуле и, похоже, занимался на компьютере чем-то тайным, не предназначенным для чужих глаз: услышав шаги, он выключил все экраны.

– Привет, красавчик, – сказал Эдриан, ероша ему волосы.

– Привет, – скучным голосом отозвался Отис.

Раньше, подумал Эдриан, Отис скакал по комнате, как веселый щенок, предвкушая приезд ненаглядного папочки на уик-энд. Теперь присутствие папочки почти не замечалось.

– Где Перл и Бью?

– Перл катается, Бью с ними.

– С кем?

– С мамой и с Полом.

– Вот как! Когда они вернутся?

Отис пожал плечами.

– Скоро, наверное. Они рано ушли.

– Чем же ты занимался совсем один?

– Компьютером, и вообще.

Кэт стояла в двери на одной босой ноге, другой упершись в косяк.

– Он подсел на компьютер. Больше ничего не желает видеть.

– Это не так, когда с ним я, – возразил Эдриан.

– Когда с ним ты, возникают другие дела. А здесь одно фигурное катание.

– Ага, – не оборачиваясь, подхватил Отис. – А еще Пол, Пол, Пол.

– Пойдем вниз, – предложила Кэт. – Сваришь мне кофе. А ему сделаешь молочный коктейль. – Она указала на Отиса, который соизволил улыбнуться и выключил компьютер.

В кухне на первом этаже дочь села на барный табурет и стала наблюдать, как Эдриан выгребает из кофеварки старый кофе.

– Ну, как ты уживаешься с мистером Высокие Эксплуатационные Расходы?

– Я даже не знал, что все так запущено. Раньше он был такой веселый!

– Так то раньше. А теперь он свихнулся из-за девчонки.

– Как это?

Кэт пожала плечами.

– Сама не знаю. Девчонка, и все. Элитная школа для мальчиков, в которую вы с мамой его засунули, совершенно не помогла.

Эдриан вздохнул. Идея частной школы принадлежала Сьюзи. Это она решила, что там Люку самое место, с его высокооктановой личностью и сверхинтеллектом. Простушка Кэт, образцовая ученица, посещала обыкновенную местную школу и до сих пор не могла с этим примириться.

– Мне жаль женщину, которая с ним свяжется, – сказал Эдриан, засыпая в кофеварку свежий кофе.

– Такая вряд ли вообще существует.

Из-за двери послышались возня, собачий лай, шаги по деревянным ступенькам.

– Я не вхожу! – крикнула сверху Кэролайн. – Привела тебе еще парочку. Увидимся завтра вечером!

Дверь захлопнулась, лай стих, Перл и Бью кубарем скатились с лестницы и радостно бросились к Эдриану в объятия. Он сделал коктейль для всех троих детей и поставил стаканы на обеденный стол у двери, выходившей в сад. Отдал Кэт ее капучино, положил сахар в свой двойной эспрессо и сел у кухонной стойки, любуясь всей картиной. Вот, значит, чего он был лишен каждое субботнее утро на протяжении последних четырех лет. Вот как выглядит жизнь, от которой он отказался. Перл с горящими после тренировки щеками, Отис, не снявший пижаму в 11 утра, Бью с выпачканным коктейлем ртом, болтающий ногами под столом и улыбающийся сам себе. Вот оно как!

Он посмотрел на Кэт, одной рукой добавляющую в капучино сахар, а другой пишущую в телефоне эсэмэс, с огромной грудью, с трудом помещавшейся в кофточке, с оливковым лицом, обрамленным черными волосами. Потом оглядел комнату, которую сам когда-то создал, соединив четыре сырые комнатушки нижнего этажа. Он трудился тогда именно ради всего этого: ради ленивого субботнего утра, ради молочных коктейлей и капучино, ради детей и их вещичек по углам. Это он все это начертил, построил, наполнил трогательным шумом и неповторимостью. А потом сбежал.

Бью тогда был еще младенцем.

Эдриан почувствовал в горле ком.

Будь Майя жива, он бы по-прежнему считал, что поступил правильно. Но ее не стало, и во всех сосудах его тела бурлило сомнение.

Он уже открыл рот, чтобы сказать то, что вертелось на языке, отчаянно просилось наружу: «Хотели бы вы, чтобы папа вернулся, чтобы снова жил с мамой?» Но, еще раз посмотрев на своих детей, промолчал.

14

Услышав, как за отцом захлопнулась дверь, Люк подошел к окну и проводил его взглядом. До чего он себя довел! Отец выглядел старым, тощим, обтрепанным. Задержался бы на углу – и ему стали бы бросать милостыню. Люк, сам далеко не толстяк, запахнулся в шелковый халат и отправился в ванную. До чего же хорошо было остаться одному! Он задыхался в тесноте квартиры. Углов и то нет, совершенно негде спрятаться! Его комната была сущим издевательством: двухъярусная кровать, это в двадцать три-то года! Никакой гостиной: она объединена с кухней, и все вместе имеет площадь каких-нибудь 20 квадратных футов. Люку нравилось жить дома, с матерью, потому что там у них обоих было собственное жизненное пространство.

Люк уставился на себя в зеркало над раковиной, изучил щетину на лице. Он отращивал бороду. Она получалась темноватой и немного курчавой, это ему не нравилось. На днях он видел парня, похожего на него, с гладкой темно-русой бородой – вот это вид! А Люк начинал смахивать на капитана буксира, а не на крутого городского хипстера – свой идеал внешности. Он вздохнул и решил подождать еще пару дней: если вид не улучшится, он сбреет свою щетину.

На то, чтобы принять душ, погладить рубашку и брюки, одеться, ушел целый час. Еще двадцать минут ушли на прическу. С волосами приходилось возиться: местами они кудрявились, и это было проклятьем, а может, удачей – в зависимости от того, как волосы примялись во сне. А еще влажность… В этот раз – проклятье.

Справившись с волосами, он четверть часа разочарованно изучал содержимое отцовской кухни и холодильника. Хотелось есть, но трудно было решить, что бы такое проглотить. Больше всего ему хотелось свежеиспеченный шоколадный круассан из кондитерской «Pret a Manger», на Норд-стрит в Брайтоне, где работал его дружок Джейк. Но на это можно было не рассчитывать. Папаша оставил ему всего-навсего сухой батон хлеба и прогорклый джем. Еще хлопья, но это для малышни. Еще нечто гнусно-органическое на «натуральном сахаре». Где свежее молоко? Нашлась упаковка яиц, но Люк не мог заставить себя готовить. Пришлось довольствоваться крекерами и перезрелым бананом. Давясь тем и другим за кухонной стойкой, он тупо смотрел в окно, на улицу.

Вот когда он по-настоящему осознал свое одиночество. От этого, как от порыва свежего воздуха, даже на мгновение поднялось настроение. Он налил себе стакан виноградного сока, открыл отцовский ноутбук и зашел на Фейсбук. Этот мир остался неизменным, в отличие от его собственного мирка, ставшего неузнаваемым. Здесь все его друзья пребывали в том же порядке и состоянии, в которых он оставил их неделю назад, при переезде; они слали ему сообщения из пабов и баров, куда он сам любил захаживать, обнимались на фото с его знакомыми, улыбались ему так, как будто он никуда не делся. От зависти у Люка свело живот. Он не ценил эту жизнь, когда она была его; бездельничал, скулил, отправлялся в паб не по своей воле, болтал с этими людьми по необходимости. У него всегда было ощущение, что он должен быть не таким, должен иметь других друзей, жить какой-то другой, потрясающей жизнью. А теперь, когда он угодил в другую жизнь, та, с которой он расстался, вдруг замерцала, как россыпь алмазов.

Сообщение от Шарлотты Эванс: «Привет, красавчик! Куда подевался? Столкнулась вчера с Остином, и он сказал, что ты исчез в дыму???»

Люк вздохнул. Из всех заметивших его отсутствие Шарлотта была последней, с кем ему хотелось переписываться. В 2010-м они с перерывами встречались почти год. Она была невероятно горяча. Одну безумную неделю, когда солнце сияло, как бешеное, он воображал, что влюблен в нее. А потом охладел. Избавился от наваждения на три месяца позже, чем следовало бы, поэтому она орала, лупила его кулаками в грудь, всячески обзывала; у него до сих пор была травмирована психика. В конце концов она тоже перегорела и предложила просто дружить, а он ответил: «Как хочешь». Она иногда заглядывала в паб и писала ему сообщения, слала свои фотографии, на которых красовалась полуодетой. Никуда не денешься, такова обратная сторона современной технологии. Отделываться от людей стало не в пример труднее. Сначала он думал проигнорировать написанное ею, но потом подумал со вздохом: «Брошу ей кость, может, она кинется за ней с обрыва».