– Ваше Величество, моя золовка Сара Леннокс несколько дней тому назад вышла замуж.

Георг почувствовал, что краснеет.

– О… Неужели?!

– Да, сир. Памятуя о том, что Ваше Величество настолько любезны, что проявили интерес к ней, я подумал, что вы пожелаете узнать об этом.

– Хм… о, да!

– Они тихо обвенчались в часовне Холланд-хауса. Возможно, это и не блестящая партия, но…

– Кто жених? – быстро спросил Георг.

– Банбери, сир, Томас Чарлз Банбери. Ему повезло. Он, конечно, не богат, но унаследует титул барона. Она сделала свой выбор, и Ваше Величество согласится со мной, что не в богатстве счастье.

– Хм, – хмыкнул Георг и отвернувшись, заговорил с кем-то другим. Но он не слышал, что ему говорили, думал о Саре, которая теперь вышла замуж на кого-то другого, а ведь могла бы быть его женой.


Король возвратился в Ричмонд. Как же некрасива Шарлотта, а сейчас и того хуже со своим огромным животом. Весь ее облик был просто гротескным. Он вспомнил Сару, как она учила его этому танцу с глупым названием «Бетти Блю», кажется так? Сару смеющуюся и дразнящую, переворачивающую все вверх дном в парке Холланд-хауса. Он бросил Сару ради Шарлотты, а теперь у Сары другой возлюбленный – какой-то Банбери.

Что за глупое имя, сердито подумал Георг. Кто такой этот Банбери? Жалкий баронет… хотя даже еще и не баронет, пока не умрет его отец… и никакого состояния. Но Сару никогда не интересовали ни титулы, ни богатство. Если бы она стремилась к этому, то разве отказала бы королю? А эта девушка отказала ему однажды… хотя позднее и проявила к нему благосклонность. А затем его убедили вместо нее взять в жены Шарлотту. Он мог бы любить Сару… а он теперь вынужден довольствоваться Шарлоттой.

В Ричмонде его уже больше не посетило чувство удовлетворенности. Невыносимо было смотреть на Шарлотту, когда его душа и тело взывали к Саре, и куда бы он не глядел, ему всюду представлялась она… с этим Банбери.

Казалось, даже стены давили на него. Он не мог находиться в помещении и пошел прогуляться пешком. Начался проливной дождь, но он продолжал идти. Дождь несколько отвлек его от душевных страданий, но зато промочил насквозь, в сапогах хлюпала вода, но он не обращал на это внимания.

В таком дискомфорте он находил спасительное облегчение. Георг промерз и дрожал, когда вернулся домой. Его лихорадило и он отчаянно чихал.


Король страдал от инфлуэнцы в острой форме; он бредил, и, к ужасу лечивших его врачей, грудь его покрылась сыпью, которую они не смогли идентифицировать как симптом какой-нибудь известной им болезни.

Шарлотта настояла на том, чтобы самой ухаживать за ним. Она была в отчаянии, потому что, когда пригласили врачей, чтобы сделать ему кровопускание, он кричал, что не желает их видеть, не хочет, чтобы хоть кто-то притрагивался к нему. Его поведение казалось весьма странным; он не был теперь похож на того благоразумного, сговорчивого молодого человека, которого все знали прежде.

– Убирайтесь! Убирайтесь! – кричал он. – Оставьте меня в покое… все вы!

Двор оцепенел от ужаса, все думали, что король может умереть. А что тогда? Регентство? Что за странное стечение обстоятельств? Молодого короля внезапно сражает болезнь, а наследник трона еще не рожден!

На удивление окружающим Шарлотта в этих условиях проявила силу своего характера. Это снова была та молодая женщина, которая осмелилась написать письмо Фридриху Прусскому. Никто не мог уговорить ее уйти из комнаты больного – ни мать короля, ни лорд Бьют. Она – его жена, и ее место здесь.

Она приказала врачам сделать королю кровопускание; к этому времени король уже настолько ослаб, что не мог протестовать. Шарлотта проводила в комнате больного дни и ночи, и никто не мог заставить ее покинуть мужа.

Благодаря ее заботам и стараниям докторов, Георг начал поправляться, и, наконец, настал день, когда он сел в кровати и попросил немного поесть; его уже больше не мучила лихорадка, и ум его прояснился.

– Скоро ты совсем поправишься, – сказала ему Шарлотта.

– Так и должно быть, ведь у меня накопилось много нерешенных дел.

– О, но ты не встанешь с постели, пока не наберешься сил. Это я тебе обещаю.

Король ощутил, как в нем поднялась волна негодования. Он не мог допустить, чтобы это неуклюжее маленькое создание указывало, что ему делать. Если она так думает, то следует поскорее разрушить ее иллюзии.

– Завтра я встану, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Шарлотта ласково посмотрела на него и покачала головой.

Как смеет она, не такая красивая как Сара, как она только смеет командовать им.

Услышав от врачей, что королева оказалась прекрасной сиделкой, и что никто не смог бы проявить большую преданность, он несколько смягчился по отношению к ней. Шарлотта – добрая женщина, и не ее вина, что она некрасива; ее нельзя винить за то, что прекрасная Сара вышла замуж за этого Банбери.

– Я слышал, что из тебя получилась хорошая сиделка, – сказал он ей. Он должен попытаться полюбить ее. Все-таки она носит под сердцем его ребенка, который, возможно, станет наследником трона, если родится мальчик, а если девочка, и если детей больше не будет, то и она может стать королевой. Ему следует быть добрым к Шарлотте. Он должен забыть Сару Леннокс и любить свою жену.

– Конечно же, я была твоей сиделкой. Неужели я бы позволила кому-нибудь еще ухаживать за тобой.

Шарлотта изменилась, стала менее застенчивой; какое-то время она тут заправляла всеми делами. Стоит ей позволить, и его жена с готовностью давала бы ему советы и наставляла его. Такого не должно случиться. Он не позволит ни одной женщине руководить им, а особенно той, которая не смогла очаровать его.

– Ты останешься в постели, пока не будешь чувствовать себя совсем хорошо, – сказала она с милой настойчивостью.

– Я встану завтра, – спокойно и решительно повторил он.

И он сделал это. Шарлотта протестовала, но Георг отмел все ее протесты.

Никто не смеет ему диктовать, как ему поступить. Он – король, и сам будет принимать решения.

Говорили, что король слишком быстро поднялся после своей тяжелой болезни, и порой Георг чувствовал, что это действительно так, но он не собирался позволять Шарлотте решать за него.


Наступил август, и приблизилось время, когда королева должна была рожать. Однажды утром, за завтраком, Георг сказал ей:

– Наследник трона должен появиться на свет в Лондоне.

– О, но здесь в Ричмонде гораздо спокойнее, – воскликнула Шарлотта.

– Возможно и так, но это одна из наших традиций. Шарлотта опечалилась. Последние недели были такими приятными. Она полюбила Ричмонд и всегда будет вспоминать о нем, как о месте, где познала величайшее счастье в своей жизни.

Однако вернуться в Букингемский дворец было бы не так уж плохо. Конечно, слишком близко к Сент-Джеймсу, но гораздо приятнее, чем этот старый, мрачный дворец, который ей всегда напоминал тюрьму.

– Мы возвращаемся в новый дом? – спросила она. Но Георг покачал головой.

– Он не будет готов. Ты должна сказать своим фрейлинам, чтобы они подготовились к возвращению в Сент-Джеймс. Думаю, нам не стоит затягивать с переездом.

Шарлотта начала было возражать, но Георг пресек все ее попытки.

Георг становился чересчур упрямым, и хотя лорд Бьют и его мать еще могли убедить его изменить свое мнение по некоторым вопросам, у Шарлотты этого не получалось.

Он дал ей возможность высказать все, что она думает, пока потягивал свой чай, а затем сказал так, словно она и не упоминала о том, что ей не нравится Сент-Джеймс:

– Моя дорогая, прошу тебя, передай своим фрейлинам, что мы должны уехать… на этой неделе, я полагаю.

Ей ничего не оставалось делать, как подчиниться. Все это неважно, успокаивала она себя. Скоро у нее появится ребенок, и она привезет его в Ричмонд.

Шарлотта с нетерпением ждала своего первенца. Она хотела написать домой, рассказать им, что испытываешь, когда готовишься стать матерью. Но это было бы слишком жестоко… для бедной Кристины.

Поэтому Шарлотта смиренно дала указание своим фрейлинам готовиться к отъезду, а через некоторое время ее водворили в этот мрачный старый Сент-Джеймс дворец, где ей предстояло ожидать желаемого события.


Утро одиннадцатого августа выдалось светлым и теплым. Всем в окружении королевы, было ясно, что она вот-вот должна родить.

Швелленбург, давно забывшая повеление королевы вести себя с меньшей заносчивостью, взяла все под свой контроль и так застращала бедную Хаггердон, что та запуталась, в какую сторону ей бежать.

– Созовите всех фрейлин, – скомандовала она, – время родов королевы приближается.

Хаггердон быстро подняла всех на ноги и дворец загудел, как растревоженный улей. На улицах начали собираться толпы людей. Это был первый ребенок короля, и если родится мальчик, он станет принцем Уэльским, то есть наследником трона. А будет девочка, то все равно есть повод для радости, поскольку это очень добрая примета. Ведь королева так быстро показала, что может рожать детей. Вышла замуж в сентябре 1761 года, а первый ребенок появился в августе 1762 года. Что может быть лучше? Не все могут посоперничать с ней в такой быстроте.

Вскоре в толпе заметили, что карета вдовствующей принцессы направляется в Сент-Джеймс. В этот день люди на улицах, казалось, стали добрее к ней и встречали лишь холодным молчанием. Никто не напоминал ей, как обычно они любили это делать, о безнравственной жизни, которую она ведет. Даже вдогонку карете лорда Бьюта не слышалось обычных угроз и насмешек.

Никакой злобы в тот час, когда рождается член королевской семьи.

Начали прибывать министры: Эгремонт, Девоншир, Джордж Гренвил, Галифакс и остальные. Затем приехал архиепископ Кентерберийский. Возбуждение нарастало с каждым часом.

Фрейлинам, собравшимся в приемной перед спальней королевы, не позволили заходить туда, к большому неудовольствию мадам фон Швелленбург. Даже министров не допускали; и только архиепископ Кентерберийский удостоился этой привилегии.