Темп жизни, выбранный ею, не предполагал пауз. Более того, они были вредны, губительны для решимости и неизбежно выматывали бы пустыми вопросами: «Что со мной? Почему мне не повезло в семейной жизни и как сделать так, чтобы избежать ошибок?» В бессонные часы об этом размышлять было просто. Она вспоминала свою жизнь с Андреем, жизнь вполне благополучную, лишенную серьезных трудностей, почти бесконфликтную и тем не менее закончившуюся расставанием. О Тихоне она почти не думала – что-то неловкое было в воспоминаниях о собственной влюбленности в него, о готовности мириться с его недостатками. Лиза старалась не думать о том, что, поведи она себя в первые дни тогда более принципиально, что многое в его поведение недопустимо, может, их роман и не возник бы. Все закончилось бы деловой дружбой и редкими встречами. Не было бы отношений, возникших почти из ничего, из обычного человеческого интереса, искусно поддерживаемого ее женскими уловками. Не было бы этого романа, который, как вдруг внезапно поняла Лиза, для нее закончился в тот момент, когда Тихон ей сделал предложение. Это было удивительное и неожиданное открытие – Лиза стала вспоминать, что все происходившее после бракосочетания было уже не так интересно, местами натужно, через силу и против ее воли. Но она не могла позволить Тихону обнаружить этот остывший интерес – ей казалось, что тем самым она его обманет, подведет, предаст, бросит на произвол судьбы с его чувствами к ней. Она почему-то считала себя обязанной, как может быть обязан деловой компаньон. А потому она изо всех сил подыгрывала, изображая страсть. Сейчас она понимала, что в этом притворстве не было злого умысла или расчета, а была совестливость интеллигентного человека и жалость разлюбившей женщины.

Они могли бы прожить долго и в определенном смысле счастливо, опираясь на ее чувство вины и на его любовь к ней, если бы не поистине звериное чутье Тихона, если бы не его природная подозрительность и мстительность. «Он все понял. Понял почти сразу, но затаился, надеясь, что я изменюсь. Опять появится любовь. А убедившись, что это невозможно, – стал злиться, – думала Лиза. – Его можно понять, но нельзя оправдать!» Задним числом Лиза корила себя за то, что испортила жизнь и себе, и ему: «Но как это трудно отказаться от предложения руки и сердца! Особенно если от тебя ушел муж, ты одна, а человек, делающий это предложение, приятен, умен и явно влюблен!» В ночные часы о Тихоне она не думала, она думала о себе и о тех годах, что были потеряны в неприязни, злости и агрессии.

Несмотря на тяжелые раздумья, это время приносило ей успокоение. Исчезало ощущение суеты, бега – механического безрезультативного занятия, которое утомляло и не приносило никакого удовольствия. «Я – как паучок, у которого все время рвут паутину – я только мечусь из угла в угол, латая прорехи!» Лиза, конечно, думала о своей бедности, но в большей степени именно в эти часы ее волновало будущее – профессия, карьера. Она сейчас вдруг стала понимать, почему Элалия Павловна была так требовательна к ней в студенческие годы. «Что мне сейчас остается? Всю жизнь работать в поликлинике. Я же всегда этого хотела и сейчас не против. Мне работа нравится, но…» В этом «но» было заключено многое – и желание все-таки сделать карьеру, и досада на рабочую рутину, и понимание того, что времени для перемен остается не очень много. Лиза пыталась представить, что же можно изменить, но либо пускалась в пустые несбыточные мечтания, либо опять начинала корить себя за совершенные ошибки.

И все же она любила это время, когда можно было «договориться» с прошлым, провести «инвентаризацию» случившегося. Будущее же было притягательно тем, что могло быть любым, по выбору, – мечты ночью были яркими и принимали вид реальности. «В жизни нет ничего случайного, все так или иначе имеет свое продолжение. Ушел Андрей, я вышла замуж за Тихона, – думала она, и неглубокий женский фатализм у нее внезапно простирался на такое незначительное событие, как приобретение тарелки. – Или вот история с тарелкой… Хотела помочь этой старушке, а купила ценную тарелку…» Тут Лиза начинала волноваться и думать об аукционном доме: «У них столько всего там хранится, что немудрено будет, если что-то упадет, что-то опрокинут, заденут… Потом судись с ними!» Лиза прекрасно понимала, что судиться ни с кем не будет, но страх потерять такую находку был сильнее здравого смысла. Она вспоминала, как здесь, в этой кухне, рассматривала свое нечаянное приобретение, какое было у нее странное чувство, будто бы привалило редкое богатство. «Вот так начинают сходить с ума и собирать антиквариат! – думала Лиза. – Вот мне кажется, или на самом деле эта самая дама-эксперт слишком уж небрежно взяла тарелку, как будто встречает такие чуть ли не каждый день. И почему мне звонил какой-то Вадим Владиславович и пытался узнать, не продам ли я ее. Откуда у него мой телефон? Я ведь никому свой номер не давала, разве что в квитанции указала. Которую мне выдали в аукционном доме. Выходит, это дама ему рассказала о тарелке и еще телефон дала… Странно это как-то, – Лиза перевернулась на бок, – а вдруг они ее за эти самые тридцать тысяч и продадут. Или вообще желающих не найдется?!» Лиза, утомленная бессонной ночью, пила чай, смотрела в голубеющее утреннее окно и терялась в догадках. Спокойствия на душе не было – все, что было связано с этим случайным приобретением, не давало покоя. С приближением аукциона надежд почему-то было все меньше, а тревоги все больше.


По понедельникам Лизе не везло. Так было в детстве, когда Элалия Павловна вдруг решала отвезти дочь к стоматологу именно в начале рабочей недели. Так было в школе, когда после выходных, таких длинных для развлечений и таких коротких для занятий, ее вызывали к доске. Так было в институте, когда в понедельник она опаздывала и обязательно попадала на глаза кому-нибудь из деканата. «Вы же отличница! Как вы можете!» – неслось ей вслед. В этот понедельник она пришла на работу вовремя, переоделась в белый халат, разложила карты, поскольку медсестра опаздывала, и уже было приготовилась принимать пациентов, как вдруг в кабинет зашла приятельница – коллега из соседнего кабинета.

– Лиза, тебя искали. С самого утра.

– Это как – с самого утра? Без пятнадцати девять я была уже на месте. И потом, кто искал?

– Мужчина. Очень интересный. На дорогой машине.

– А как мужчина выглядел? Не лысый, часом? – Лиза понимала, что с Тихоном Бойко может произойти все на свете – он может похудеть, потолстеть, сгорбиться, окриветь, но вот только волосы у него вряд ли отрастут.

– Вот-вот, лысый. В восемь был уже здесь.

Уехал буквально за пять минут до твоего прихода. С кем-то по телефону разговаривал.

– Надя, если он меня будет спрашивать, соври что-нибудь. Только правдоподобное. Не хочу его видеть. Это мой бывший муж.

– А-а-а, – протянула Надя. – Может, ты зря так?

– Нет, не зря. – Лиза отвернулась к окну. Все, что напоминало о недавнем прошлом, доставляло неудобство. – Так ты говоришь, что он уехал?

– Да, вроде…

– К сожалению, нет. Он не уехал. Вот он идет. – Лиза указала на плотную фигуру, которая открывала дверь в поликлинику.

– Я ухожу. Слушай, ты не спеши с выводами, дай человеку шанс. – Надя улыбнулась. – У вас еще время есть – до начала приема двадцать минут.

Когда в дверь постучали, Лиза сосредоточенно разбирала стопку медицинских карт.

– Здравствуй. – На пороге появился Тихон Бойко.

– Добрый день, – ответила Лиза, не поворачивая головы.

– Вы, Елизавета Петровна, даже не удивлены.

– Меня предупредили, что ты здесь. И потом, я видела, как ты входил в поликлинику.

– Понятно. – Бойко потоптался у дверей.

– Зачем ты приехал? Не на прием же?

– Нет. – Тихон уж слишком радостно хохотнул. – Я поговорить.

– Говори. У тебя десять минут времени.

– Ты стала очень деловая.

– Не более, чем когда работала у тебя.

– Да, я помню. Ты хорошо работала.

– Да что ты?! – Лиза рассмеялась. – А мне казалось, что хуже меня только наш кот Ляпис работал. Кстати, как он там поживает?

– Ничего. Толстеет.

– Ну и хорошо. Так я тебя слушаю!

– Лиза, может, ты подумаешь? Может, можно как-то вернуть?..

– Что вернуть?

– Ну, ведь мы не очень плохо жили. Мы же не всегда ссорились… У нас были и хорошие времена…

– Это у тебя они были. У меня их не было. Как только я переехала к тебе и как только перешла к тебе на работу – ни одного хорошего дня. – Лиза вдруг почувствовала гнев. – Ты сейчас ничего не поймешь. Как не понимал тогда.

– Но ты же сама говорила, что любишь меня, была веселая, в доме жизнь же была нормальная…

– А ты знаешь, чего мне это стоило?! Ты даже представить не можешь! Ни разу за все это время я не поступила так, как бы мне хотелось. Ни разу я не рассмеялась от души, ни разу – ни я, ни моя дочь. Не лечь позже одиннадцати, не сварить холодец, потому что ты не любишь запах бульона, не сходить поздно в кино, поскольку ты соблюдаешь режим. Но это – ты! Ты соблюдаешь режим и не ешь холодец. А мы иногда любим есть холодец, сидеть за полночь, смотреть дурацкие мультфильмы и смеяться над глупыми шутками. А еще мы любим пироги и пирожные! Очень любим. Пироги с мясом и пирожные с жирным кремом! И печь это я все люблю тогда, когда мне захочется! Понимаешь, не когда муж скомандует: «Можно», а когда мне захочется это сделать!

– Лиза, ты послушай себя! О чем ты говоришь?!

– О холодце и пирожных. Я отлично понимаю, о чем я говорю! Но за этим стоит жизнь! Разговоры по душам, общие планы, мои друзья и подруги, которых ты выгнал из моей жизни.

– Никто не выгонял!

– Неправда. Я стояла перед выбором – встретиться с подругой и получить потом злобное хлопанье дверями, швыряние посуды в раковину и резкий грубый тон. А если учесть, что рядом жила моя дочь, которая всего этого боялась и которая все это могла перенять, я выбирала ее покой. Я выбирала покорность. Я не встречалась с подругами и друзьями, потому что это влекло за собой хамство с твоей стороны!