Наталия Миронина - Третий брак бедной Лизы

– Да, мне иногда мешает даже скрип двери. – Элалия Павловна возмущенно посмотрела на мужа.

– Хорошо, я смажу петли… – Петр Васильевич понял все правильно.

– Одни обещания, – пожала плечами жена. – Ты даже лампочку поменять без напоминания не можешь!

– Мам, я очень боюсь, что при моем заработке врача-педиатра, а скорее всего я этим буду заниматься, хотя и постараюсь найти что-нибудь более денежное, заработать на квартиру я не смогу. Сами знаете, какие сейчас цены на недвижимость. Но мне хотелось бы жить нормально, чтобы и Ксения имела свой угол, она уже подрастает.

– Ты к чему клонишь? – Элалия Павловна посмотрела на дочь.

– Я не клоню, я прямо спрашиваю: как можно решить вопрос с моей квартирой? Сейчас. Ведь Борис, который въехал в мою квартиру…

Элалия Павловна перебила ее на полуслове:

– Ты Бориса не трогай. Он будет жить там. Он привел квартиру в порядок, сделал ремонт.

– Странно, зачем делать ремонт в квартире, в которой живешь временно? – Лиза развела руками.

– Почему – временно?

– Потому что, когда я давала ему ключи, он сказал, что поживет некоторое время.

– Не знаю, а почему он должен сейчас съезжать только потому, что ты очередной раз развелась?! Он вообще-то там прописан!

– Послушай, Элалия… – откашлялся Петр Васильевич. – Что-то здесь не так. Выходит, что если бы Лиза уехала в длительную служебную командировку, то автоматически лишалась бы места жительства? Не прописки, не собственности, а места жительства?! Потом в нашей семье две отличные квартиры. Эта и на «Соколе». Можно их продать и купить три. И тоже очень хорошие, и в хороших районах.

– Об этом не может быть и речи! Эту квартиру трогать никто не будет! Сдохну, тогда продавайте, меняйте…

– Элалия, перспектива безнравственная, – Петр Васильевич повысил голос, что ему было не свойственно. – В этом случае слово «дождалась» имеет слишком некрасивое значение. Надеюсь, что мы с тобой уйдем в мир иной не раньше, чем у нашей дочери появятся седые волосы. Так что же ей ютиться по съемным углам, когда семья владеет в общей сложности тремястами квадратными метрами?! Не лучше ли поступиться амбициями и гордостью, но устроить так, чтобы все жили нормально. Лиза права – она на квартиру не заработает! А жить надо, дочь растить надо, на мужей нынче рассчитывать нельзя.

– Я уже все сказала! – Элалия Павловна почти кричала. – При мне этого не будет! Ишь чего захотела! Один раз замуж сходила – развелась, второй раз сходила – развелась…

– Мама, он бил меня. Ты же знаешь об этом…

– В семье виноваты оба!

– Я это уже слышала. Но, боюсь, согласиться с тобой не могу.

– А мне и не нужно твоего согласия. Не жди ничего. Не надо было выходить замуж и уезжать с «Сокола»! Борис будет жить там, где живет, эту квартиру мы трогать не будем!

– Ты не права, Элалия. – Петр Васильевич обвел рукой вокруг. – Это всего лишь стены. Да, в шикарном известном доме. Можно гордиться этим родовым гнездом, можно выслушивать бесконечные комплименты и восхищение гостей. Можно небрежно ронять: «Я живу в доме Нирнзее», а можно поддержать дочь. Элалия, ведь она имеет право жить в своей квартире, как жила до замужества. Ты лишаешь ее этого права только потому, что она вышла замуж?! Это более чем странно! И досталось ей порядочно. И она не виновата, что этот дурак так воспитан, что поднимает руку на женщин. И очень жаль, что ты, Элалия, мне ничего не сказала об этой истории… Иначе…

– Что – иначе? – Жена посмотрела на него. – Тоже мордобой устроил бы?! Опустился бы до этого?!

– Да, я дал бы ему в морду. Я бы не позволил так обращаться со своей дочерью. И если бы я знал об этом, то никаких твоих разговоров с ним по телефону о Верди не было бы…

– Не тебе решать! Вы, те самые Чердынцевы, никогда не могли понять!

– Элалия, раз и навсегда прекрати обсуждать «моих Чердынцевых». И ответь, почему нет Бориса, который один живет в большой двухкомнатной квартире? Он же и мне говорил, что переселяется временно, на полгода… И почему Борис, я об этом тоже узнал только сейчас, отказал ей, когда она попросилась переночевать? Он – неблагодарный. Если бы не Лиза, он бы сейчас снимал жилье. А она жила бы на «Соколе»! Почему он так поступил?! Почему ты мне об этом не сказала?! Она же его просила в такой ситуации!

– Значит, так просила…

– Как тебе не стыдно!..

– Разговор окончен. Все остается как есть! Хочешь, – Элалия Павловна обратилась к дочери, – живи здесь, но беспорядка я не потерплю, мне надо работать… Сдохну, – она с каким-то наслаждением произнесла это слово, – тогда делай что хочешь, квартира – твоя.

Лиза слушала мать, отца, который, пожалуй, первый раз в жизни восстал против жены, и жалела его: «Папа, ты ничего не сделаешь, как не сделаю я. Нам никто ничем не обязан. Ничего страшного. Я справлюсь».

Она встала и вышла из кухни.

– Мама, почему мы не можем жить у бабушки? Или там, в старой квартире? – Ксения задавала эти вопросы осторожно, и именно из них Лиза поняла, что переход в новую школу был болезненным.

– Понимаешь, бабушка очень много работает, к ней приходят люди, они музыканты, им нужна тишина… Понимаешь, она же не ходит на работу, как я, а рабочее место у нее дома. За письменным столом, за роялем. – Лиза помолчала. – Ну, офис у нее дома. А в офисах никто не живет. И потом ты часто там бываешь, вы гуляете, дедушка тебя балует, да?

Лиза изо всех сил старалась, чтобы дочь, бабушка и дедушка сохранили хорошие отношения.

– Да, с дедом хорошо. – Ксения вздохнула. – Но мне так не нравится школа!

– Почему?

– Мальчишки там дразнятся, а девчонки задаются.

– Ксюша, но ты старайся не обращать внимания.

– Я стараюсь… – Дочь зашмыгала носом.

– Так, – Лиза остановилась, – рассказывай, в чем дело? Почему ты так расстроена?

Дочь упрямо нагнула голову и молчала.

– Ксюша, я не смогу тебе помочь, если ты будешь молчать!

– Из-за доклада.

– Какого? Который мы писали вчера?

– Да. – На глазах у дочери показались слезы.

Вчера вечером они вдвоем писали о Черном море.

– Ну, так мы же написали все! Что же ты расстраиваешься?!

– Все будут смеяться – я пишу, а никогда там не была. А все уже были не только на море, но и в разных странах.

– Господи, Ксюша, какие глупости. Вот завтра вам скажут написать сочинение о Луне, и вы все будете писать, хотя там никто из вас не был. Это всего лишь домашнее задание! И ты о чем хочешь, о том и пишешь.

– Но я же там все равно не была. – Губы дочери дрогнули.

– Да, Ксюша, пока не были. Раньше – времени не хватало, ты помнишь, как я работала много. Сейчас нет ни времени, ни денег. Но они будут. Обязательно, и мы с тобой отправимся в настоящее путешествие. По странам, морям, горам. Я тебе обещаю. Только сейчас нам надо с тобой немного потерпеть. Согласна?

– А мы точно поедем?

– Точно.

– Мам, а можно мне больше не носить те футболки, которые ты принесла!

– Какие?

– В красном пакете.

– Это еще почему?

– Они чужие. Это футболки Лены Ковалевой. Она их узнала. На них еще метки сохранились.

Лизу бросило в жар. Да, тот самый пакет с футболками ей передали из родительского комитета. Лиза сначала даже не поняла, что это, когда классная руководительница очень деликатно вручила этот пластиковый мешочек.

– Елизавета Петровна, вот возьмите, авось пригодится, дети так быстро растут, а вещи хорошие. Жалко… Вы не думайте…

Лиза не думала, но все сразу поняла, а посмотрев дома, расстроилась: «Спасибо, конечно, но как-то быстрее надо вылезать из этой ямы! От безденежья просто голова пухнет!» Перестирав аккуратные футболочки, она сложила их на полку дочери. Та пошла в одной из них на физкультуру, и вот на тебе…

– Хорошо, если не хочешь – не носи. Я тебе завтра обязательно куплю новые.

Ксения вздохнула с облегчением, и они продолжили путь.

А жила теперь Лиза тяжело. То бедственное положение, которое было у нее после первого развода, теперь казалось почти баснословным богатством. С Тихоном Бойко она развелась, подав заявление и указав причину «Агрессивность и нанесение телесных повреждений».

– Вы бы заявление в милицию написали! – посоветовали ей в суде.

– Не буду. Я даже слышать о нем не хочу.

Лиза действительно все сделала так, чтобы о бывшем муже больше ничего не слышать. Она ни до развода, ни после ни разу не появилась в том доме, где они жили. Не забрала оттуда ни единой мелочи. Она оставила все, что может накопить обычный человек за пять лет жизни, считающий, что живет в родном доме, – случайно приобретенные предметы, дорогие красивые вещи и памятные безделушки. Она оставила все детские вещи Ксении, ее игрушки и книги. Она оставила все, уйдя в легком платье и с маленькой сумочкой через плечо. Но Лиза забрала главное, и эту пропажу ее муж обнаружил очень быстро – она забрала свою душу, свое тепло, готовность простить и, что самое главное, надежность.

– Так нельзя! Что ты разбрасываешься! Это вещи дочери, ее книги, игрушки! Хотя бы их забери! – Элалия Павловна выговаривала дочери. – Кстати, он звонил.

– Ну, вы с ним поговорили о Верди? – съязвила Лиза.

– Не будь злой, – по привычке одернула ее мать.

– Мама, ты не видела злых людей, уверяю тебя. А вещи я не заберу.

Лизе уже звонили соседки и рассказывали, что в тот же день, разъяренный уходом жены, Тихон выбросил все вещи на лестничную площадку, а потом, ночью, когда его никто не мог видеть, собирал, складывал в сумки. «Он совсем ничего не может делать руками, пальцы-то забинтованы, Лиза, ты пойми!» Соседка притворно вздохнула. У нее самой была дочь на выданье, и Бойко она обхаживала как могла.

– Я ничем не могу помочь ему. Вещи пусть продаст. – Лиза повесила трубку и внесла телефон соседки в черный список.

Именно в этот период Лиза порадовалась, что всегда была, по выражению Элалии Павловны, барахольщицей. Оказывается, что в Большом Гнездниковском и на «Соколе» осталась какая-то одежда и обувь, так что голой ходить не придется. «Ну, без норковых шуб придется прожить!» – мысленно воскликнула она и совсем не огорчилась из-за этой мысли. Состояние свободы, в котором она пребывала сейчас, не могло сравниться ни с какими трудностями. Одежку подрастающей Ксении подкинули подруги, что-то она купила на деньги, которые привезла бухгалтер.