Ты знаешь, почему я сейчас заговорила о деньгах? Потому что я не завишу от тебя, я справляюсь без твоей помощи, я самостоятельна, но при этом ты требуешь от меня тупого повиновения и позволяешь себе оскорблять меня. Словно я у тебя в рабстве! Если ты свободен от обязательств, то и я от них свободна. Запомним это и будем жить, уважая друг друга.

– Так я и думал – главная речь – о деньгах!

– Да! Я устала деликатничать! Я работаю, как вол, получаю мало, ты постоянно унижаешь меня на работе, давая понять, что я плохой сотрудник. Ты оскорбляешь меня дома! Как ни посмотри, я всегда виновата или чего-то не понимаю! Но, как правильно ты заметил, считать я умею! Наша компания хорошо зарабатывает. Так что заработанные деньги – это и мои деньги! Я тебя за язык не тянула, ты сам мне это сказал, когда уговаривал перейти к тебе, и ты ввел меня в соучредители. Тихон, ты загоняешь меня в угол! Я не стала возражать, когда ты не разрешил мне переставлять посуду, книги, делать уборку по моему усмотрению, я промолчала, когда ты запретил приглашать гостей! Я не спорила с тобой, когда ты стал единолично решать, куда нам ходить и куда ездить! Но я не выдержала и сделала тебе замечание, когда ты стал кричать на Ксению. Я попыталась по-хорошему решить вопрос с деньгами – если ты не можешь мне платить обещанные деньги, я вынуждена буду уйти. Ты отлично знаешь, что мне надо растить дочь! Для этого нужны деньги, представь себе! Я все думаю, что ты одумаешься, перестанешь придираться ко мне по пустякам, злиться, а начнешь, наконец, строить нормальные отношения. И что случилось такого, что ты так изменился? Ты разлюбил меня? Я тебя обидела чем-то? Чем вызвана эта перемена? Заметь, я не спрашиваю, почему я не имею права хозяйничать в нашем доме, я понимаю истоки этой проблемы. Я смирилась с этой особенностью твоего характера, ведь ты – единоличник, сам по себе, но при этом понимаешь, что в одиночестве тебе будет плохо. Я давно поняла, что тебя раздирают противоречия – страшно делиться с людьми чувствами, мыслями, но тогда на кого скинуть бремя сомнений, огорчений и тех же самых редких радостей? Редких, потому что ты даже в них найдешь что-нибудь подозрительное. Я вышла замуж за тебя по любви, но ты ведешь себя так, что даже от обычной привязанности может ничего не остаться. Мне трудно с тобой, но я всегда знала, что любовь в семье – это работа, тяжелая и неблагодарная, как уход за тяжелобольным капризным человеком. Пойми, мои силы на исходе, моего оптимизма и благодушия на нас двоих не хватит. Прошу, не разрушай то, что начиналось так хорошо!

– Очень впечатляет. Говорить ты умеешь!

– Да, умею. Я многое умею, в том числе – быть терпеливой. Жаль, что ты не можешь это оценить.

– Было бы что! На твоем месте любая другая… И вообще, как считаю нужным, так и веду себя!

Лиза задохнулась от гнева. В глубине души она знала, что он говорит так специально, чтобы разозлить ее, уколоть, обидеть. Обычно она не поддавалась на эти уловки, обходила стороной, но сейчас…

– Что я тебе такого сделала? За что ты так со мной обращаешься?!

– Прекрати истерику!

– Я ее еще не начинала! Я очень спокойно поинтересовалась, почему ты так ведешь себя? Если ты меня не любишь – давай разведемся! Только скажи! Но так же не может продолжаться! Нельзя разговаривать с человеком таким тоном, нельзя его оскорблять, нельзя унижать.

– Кому нужно тебя унижать! Тебе просто сделали замечание!

– Нет, ты оскорбил меня, ты был груб! Ты хочешь, чтобы мы сейчас пошли на концерт? Так знай, я никуда не пойду! Я не желаю никуда идти с тобой, пока ты не извинишься!

– Перестань истерить! Напугала! Ты что тут себе позволяешь!

Тихон подошел к Лизе и помахал перед ее лицом пальцем:

– Не забывайся…

– Ты это о чем?! – Лиза отшатнулась, но в этот момент на нее обрушился удар. Он был не сильный и пришелся по уху. Она машинально одной рукой прикрыла лицо, а другой попыталась отвести руку мужа. Этот жест подействовал на него как сигнал к атаке. Он со всей силы толкнул Лизу, она не устояла на высоченных каблуках, запуталась в длинном платье и, падая, ударилась плечом об угол дивана. Тихон схватил рукой тонкую ткань, приподнял за платье Лизу и кулаком ударил ее по голове. За этим ударом последовал следующий. Он бил ее безостановочно – она пыталась свернуться клубочком, закрывая лицо, а он наносил удары вслепую, молча, только тяжело дышал. Лиза пыталась кричать, но за каждый возглас ее наказывали следующим ударом, и она замолчала, только плакала, пытаясь увернуться от тяжелых кулаков.

Только когда за соседней стеной кто-то внезапно громко включил музыку, Тихон очнулся. Тяжело дыша, прошел в ванную и подставил под струю воды опухшие руки. Лиза попыталась подняться с пола, но мешало порванное платье. Наконец она встала на колени, подобрала туфли, лоскуты ткани и, шатаясь, пробралась в свою комнату. Там она дрожащими руками, стараясь не задумываться, что с ней сейчас случилось, достала небольшую сумку бросила туда какие-то вещи, морщась от боли – ныло плечо и кружилась голова, – переоделась в джинсы и джемпер, сунула ноги в спортивные туфли и затаив дыхание кинулась из квартиры.

Она слышала, как из ванной выскочил Тихон, шумно топая, заметался по комнатам, как хлопнула входная дверь и кто-то вызвал лифт. «Это он. Как хорошо, что я не поехала на лифте. – Лиза почти не дышала. – Я немного посижу на пожарной лестнице, а выйду через черный ход». Она спустилась на два пролета и стала ждать. Гулкие звуки наполняли лестницу, пробегал сквозняк, слышались голоса. Лиза, обхватив сумку, сидела на ступеньке и дрожащими руками ощупывала голову. «Как это он меня не убил! – Она поглаживала огромную шишку на макушке и пыталась прикрыть царапину на лбу. – Так, он сейчас вернется, он далеко не уйдет, на машине не поедет. Когда он поднимется, я спущусь». Лиза вдруг с ужасом поняла, что денег на дорогу у нее нет. Как нет документов и ключей. «Господи! Что же делать? – Она постаралась не впадать в панику, – в конце концов, не в Африке. – Сейчас выберусь отсюда и решу, что делать». Лиза еще не знала, что предпринять, но уже точно решила, что домой к родителям не поедет. Ей было стыдно и страшно. Она не знала, как объяснит родителям, а вернее, матери, что с ней случилось. Что с ней происходило эти годы. Она, Лиза, почему-то чувствовала и стыд, и вину за произошедшее. «Господи! Борька! Я сегодня переночую у Борьки, в нашей квартире на «Соколе»! – от этой мысли вдруг стало легко, словно вот оно, спасение от страшного сна. – Поговорю с Борисом обо всем! И мы решим. Он поможет! И что это я?! Мне есть куда уйти!» Лиза прислушалась – в подъезде сначала было тихо, а потом раздался звук поднимающегося лифта и знакомый характерный звон ключей.

«Вот он вернулся, можно уходить!» Она тихо встала и осторожно пошла вниз по ступенькам.


– Вы можете мне одолжить телефон – я свой дома забыла, а мне надо срочно позвонить! – Лиза уже минут десять металась у метро. Она впопыхах забыла не только деньги и документы, но и мобильник.

– Пожалуйста. – Пожилой человек протянул ей телефон.

– Спасибо, я – одну минуту! – обрадовалась Лиза и набрала телефон брата.

Борис ответил сразу:

– Алло!

– Борь, это ты?

– Лиза?

– Да, Борь, это чужой телефон! Я свой дома забыла. Я сейчас к тебе приеду – у меня большие проблемы дома! Очень большие. Я буду минут через сорок…

Борис кашлем перебил сестру, а потом произнес:

– Нет, ты знаешь, сегодня не получится, извини…

Брат повесил трубку, а Лиза растерянно посмотрела на прохожего, который дал ей свой телефон.

– Ну что? Все нормально? – Тот уставился на Лизу.

– Да, спасибо, нормально! Это брат мой… Все нормально… – Лиза сделала над собой усилие и пошла по переходу. Выйдя на улицу, она добралась до ближайшей скамейки, упала на нее и заплакала. Она плакала не потому, что муж избил ее, а она, Лиза Чердынцева, выросшая в семье, где никто никого и пальцем не трогал, вынуждена была сейчас прятать лицо от прохожих, чтобы не пугать их наливающимся синяком и кровоточащими царапинами, она плакала, потому что в этот самый тяжелый момент ее жизни рядом с ней никого не было. Она плакала от одиночества и от осознания того, что она вернется в этот самый дом, к этому человеку. Ибо решимости и смелости рассказать кому-либо о своей жизни у нее нет и не будет.


Стемнело и стало прохладно. Лиза огляделась и увидела в гуще боярышника еще одну маленькую скамейку. Скамейка выглядела уютной – только одна сторона ее выходила во двор жилого дома. Лиза подумала, потом подхватила сумку и пошла к ней. «Здесь я не на виду, прохожих мало, но и не так пустынно – светятся окна домов. Если что – можно будет закричать, и меня услышат. Хорошее место». Она достала из сумки плотную толстовку с капюшоном, оделась и сунула озябшие руки в карманы. Что-то маленькое попалось ей под пальцы, и она вытащила конфетку. Маленький барбарисовый леденец в мятой бумажке. «И от голода не умру!» Лиза засунула за щеку карамельку, ощутила кисленький вкус и опять заплакала. Здесь, в окружении пахучих кустов, в тени наступающего вечера, она на секунду почувствовала себя защищенной, словно в маленьком уютном шалаше, на секунду вдруг ей стало совсем не страшно, словно ночь не наступит, словно не сидит она, избитая молодая женщина, в опасных сумерках. Эта радость обманчивого спокойствия длилась мгновение, потом на смену этому чувству пришли растерянность и горе брошенного человека. Лиза плакала, и вкус слез смешивался с кислинкой барбарисовой конфетки. «Он же брат. Он должен был… И Тихон! Как он мог, какой он страшный…» – рыдала она. В воздухе пахло летним вечером, едой, за окнами суетились люди или уютно голубел телевизор – этот контраст с ее положением добавил горя, и она заплакала почти в голос. В этом плаче слышались и боль, и обида, и стыд, и страх потери.

– Это ты? Лиза, я тебя искал! Я обегал все дворы, я был у соседей… Я понимал, что ты не могла далеко уйти! – Откуда-то из темноты появилась большая фигура, и Лиза узнала Тихона. Он кинулся к ней. – Лиза прости меня, пожалуйста, я очень тебя прошу, прости! На меня нашло что-то! Такое отчаяние, такая безысходность, понимаешь, я даже не могу тебе объяснить! Мне так плохо в последнее время! Все эта работа! Деньги, постоянный напряг, что не справимся, не вырулим, что люди уйдут… Лиза, прости меня, я сволочь, я понимаю это! Прости только! Я обещаю тебе, что никогда…