– Понятно. – Лиза замолчала в нерешительности.

– Дочка, что у тебя случилось?

– Пап, да ничего особенного. Просто я с мамой разговаривала утром и теперь не знаю, что делать.

– Ты о чем?

– Она против того, чтобы я шла работать в лабораторию.

– Почему?

– Она утверждает, что там нет будущего. Я там не смогу сделать карьеру. И не смогу зарабатывать деньги.

– Но она права, если я правильно понял, чем ты будешь заниматься.

– И что же мне делать?

– Сложный вопрос. Ну, участие в этой инициативе не предполагает автоматического согласия на пост заведующей. Но если ты ответила «да», отступать некрасиво. Ты же не можешь подвести людей?!

– Нет, конечно, не могу. А еще я не могу так жить, когда мне в тридцать лет стараются внушить, что я ничего в этой жизни не понимаю, когда мной пытаются руководить даже в мелочах, когда мне не доверяют ребенка…

– Это ты уже глупости говоришь, ты просто расстроена.

– Нет, папа, это не глупости. Мне надоело слышать каждое утро фразу: «Ксения, конечно, голодная пошла в сад!»

– Это фигура речи! Это внешняя форма беспокойства человека, к которому с детства были строги и который сам вырос строгим. Ты должна понимать это!

– Я не хочу понимать, я хочу от семьи слов поддержки и одобрения. Хотя бы иногда. В мелочах. Я не такая уж бездарная и не такая бестолковая. Мне хватило упрямства и напора отстоять то, что действительно интересно. Я всегда хотела быть врачом. Я с отличием окончила институт, получила прекрасное распределение, меня уважают в поликлинике! Чем это плохо?! Да, не так амбициозно, как хотела бы мама! Ты заметил, как она представляет меня незнакомым людям?! – Лиза перевела дух и продолжила: – Она обязательно скажет: «Моя дочь, пока еще педиатр, готовится с силами к научной работе». Папа, я не готовлюсь к научной работе и никогда не буду ею заниматься, зачем врать?! Зачем? Почему нельзя просто гордиться тем, что есть. И ведь это не так плохо?!

– Не кричи так, Ксению разбудишь! Да, мама, хотела большего для тебя…

– Но я этого не хотела! Мне нравится то, что я делаю, и делаю я это отлично!

– Прекрасно, но почему ты сердишься так на нее?! Только из-за этого?

– Да. Я была горда, что добилась открытия лаборатории, я даже расчеты сама делала, я нашла человека, который оборудование нам поставит, меня рекомендовали, а не я сама напросилась. Это тоже чего-то стоит. А теперь…

– Что же теперь?

– Теперь я думаю, что я опять сделала что-то не так. Что ошиблась, как ошиблась, по мнению мамы, с профессией. Что я не думаю о Ксении.

– Если ты так уверена в правильности своих поступков, зачем даешь волю сомнениям?! Делай, как решила. Не слушай никого.

– Папа, мама – это не «никто». Сложно не слушать собственную мать.

– Лиза, успокойся. Мама человек с амбициями и очень практична. Это нельзя считать недостатками, она любит подчинять себе. Но до сегодняшнего дня ты, прислушиваясь к ней, удачно противопоставляла ей свою логику. И у тебя ведь все получалось.

Лиза вдруг поняла, что отец улыбается. И действительно, как ни давила на нее Элалия Павловна, Лиза все делала по-своему. Просто это «по-своему», из-за вечного противостояния матери, давалось тяжело. Она рассмеялась:

– Ну да, так и есть. Просто мне еще захотелось официального признания.

– Этого ты никогда не дождешься, – хмыкнул отец.

– Целую тебя, пап. Спокойной ночи.

Лиза еще немножко посидела в кресле, прислушиваясь к сопению дочери: «Она простудилась. Так я и знала. Господи, надо опять больничный брать!» Лиза поморщилась, а потом вдруг подумала: «Нет, я не буду брать больничный. Пока я могу быть на работе неполный день. Съезжу к Бойко, там сделаю все дела, загляну к строителям в поликлинику, посмотрю, как продвигается работа, и вернусь домой. Буду Ксению лечить. Я теперь почти начальник и самостоятельно принимаю решения». Она потянулась, подхватила с кресла халат и пошла в душ.


Тихон Михайлович Бойко сидел с огромным списком и тихо злился. Вот уже второй час Елизавета Петровна мучила его вопросами. В этой внешне нерешительной молодой женщине была цепкость клеща.

– Понимаете, можно и такую конфигурацию сделать, – Бойко подкладывал все новые и новые листы с чертежами, – а можно и такую. По цене – одно и то же.

– Но почему они разные тогда? – недоумевала Лиза.

– Потому что тут две установки другого производителя.

– А если что-то выйдет из строя и придется искать замену, мы рискуем. Этот поставщик может и прекратить выпуск, и что-нибудь еще…

– Что что-нибудь еще? – не выдержал Бойко.

– Послушайте, не сердитесь. Мне за это всё отвечать, и мне с этим всем придется разбираться, я не хочу головной боли. Тем более я не совсем все понимаю. Надо же сделать так, чтобы все работало максимально долго и без проблем.

– Конечно, конечно, – вынужденно согласился Тихон Михайлович и вкрадчиво заметил: – Вы ж будете у нас на гарантийном обслуживании. Все приборы, все установки, все колбочки, стеклышки, пипеточки и иголочки…

Лиза посмотрела на Бойко и рассмеялась:

– Будет вам, хорошо, только все-таки давайте возьмем всё одной фирмы.

– Договорились. Ну, всё?

– Вы спешите? – Лиза подняла глаза на Тихона Михайловича.

– Нет, то есть да. Спешу. Мне поручили, в кои-то веки, между нами, дочь отвезти. У нее какое-то прослушивание сегодня, а жена не может.

– Господи, так что же вы раньше не сказали, а я тут резину тяну?! Могли бы с вами и в другой день встретиться.

– Нет, откладывать уже нельзя, ремонт у вас почти закончен, Калюжный мне звонил, просил поторопиться, начальство с него спрашивает.

– Ну, тогда до свидания, буду ждать от вас звонка. Людей на работу я уже взяла. И лаборантов, и регистратора.

– Я вам позвоню обязательно. – Бойко подскочил и стал натягивать пиджак.


Тихон Михайлович позвонил в тот момент, когда Лиза наносила зубной щеткой краску «арктический блондин» на кончики челки.

– Вы что делаете? Я не поздно?

Лизе хотелось сказать, что не вовремя, что у нее в самом разгаре внезапные химические опыты. Но мужчине совершенно не объяснить, что решение перекрасить волосы может прийти в половине одиннадцатого вечера, во время просмотра мелодрамы, где главная героиня соблазняла героя ослепительно-белыми прядями. Мужчине не объяснишь, что решение было настолько твердым, а желание преобразиться таким сильным, что ждать утра и визита к парикмахеру не представлялось возможным. Мужчина также не понял бы нюансов – специально предназначенная для этих процедур щеточка была утеряна дочерью после долгих упражнений с акварельными красками, а ее роль теперь выполняла зубная щетка.

– О нет, нет, я – нормально, – по-дурацки ответила Лиза, стирая с носа голубоватую пену. С челки капало не только на нос, но и на футболку, раковину, пол.

– Как хорошо. А я так спешил, думал, вы уже спите. Я ведь только-только освободился, дочку домой отвез, сдал на руки жене.

– И как все прошло? – Лиза посмотрела на себя в зеркало одним глазом, второй вдруг защипало от аммиачных испарений.

– Она очень талантлива, очень! Думаю, поступать ей надо будет в театральный.

– Ну, ей же еще учиться лет пять, вы говорили. – Лиза оглянулась в поисках старого полотенца, чтобы стереть с себя это все капающее безобразие.

– Да, конечно, но это я так, с прицелом на будущее. Сейчас она поступала в театральную детскую студию.

– Я вас поздравляю.

– Лиза, а вы не хотите что-нибудь выпить, перекусить, я вот как выскочил из офиса, так ничего и не ел.

«А бывшая не могла покормить?!» Лиза вспомнила большие обеды, которые устраивала для Андрея, когда он навещал Ксению. Трапезы были веселые, обильные, дочка их обожала. Как и Андрей, судя по всему.

– Уже поздно… – произнесла она вслух.

– Еще одиннадцати нет!

– У меня дочь спит. Я не могу уехать.

– Жаль, очень жаль. Мне так поговорить хотелось. Вы знаете, мы только притворяемся, что нам никто не нужен. Знаете, как нужен?! Позарез. Даже если мы развелись, разругались и морду друг другу били. Я вот думал…

– Я вас поняла, – перебила его Лиза, поскольку голубая едкая пена теперь разъедала ее любимую футболку. – В моем доме есть «Шоколадница», на первом этаже, давайте там. Они круглосуточно работают. И я буду спокойна.

– Еду, – выпалил Бойко, и Лизу оглушили короткие гудки.

«Боже, что же делать! Он по вечерней Москве домчится за пять минут!» – Лиза посмотрела на посиневшие волосы.

В «Шоколадницу» она спустилась через полчаса, натянув на голову тонкую вязаную шапочку. Шапочка была шелковистая, из ниток «ирис», синего цвета. К ней Лиза прибегала, когда надо было выйти на улицу, а голова была не мыта. Единственный недостаток этого головного убора был в том, что он слегка подчеркивал чуть выпирающие уши. Ушки были тонкие, изящные, но чуть торчащие. Зато тонкий овал лица, тонкую, прозрачную кожу с точечками веснушек на переносице, темно-пепельные брови, темные ресницы и большие глаза эта шапочка подчеркивала идеально. А еще у Лизы был красивый подбородок – чуть острый, прекрасного рисунка, просто точеный. И с волосами, убранными под эту шапочку, подбородок и весь рисунок лица казался точеным. Лиза редко когда красилась – она была и так хороша – лицо, словно раскрашенное акварелью, было нежным.

– Послушайте, как вам идет вот это… – примчавшийся Бойко уставился на нее восхищенным взглядом. – Нет, с волосами, и с этим… самым, ну, что вы там себе закалываете на макушке…

– С пучком, – подсказала Лиза.

– Да, с ним тоже хорошо, но так… Да вы просто красавица. Вам вполне можно постричься налысо. Вы будете просто сногсшибательно эффектны.

– И моя мама сразу меня убьет.

– Почему?

– Она терпеть не может отступления от правил и норм.

– Ну, женская голова, лишенная волос, – это сейчас уже не что-то из ряда вон выходящее.