Иван в этот раз был так увлечен дуэлью с Джерматти, что даже не окинул взглядом зал: видел ли его Андре? Но это даже и хорошо: после того, что он написал в сообщении, ему было немножко неловко.

Переписка с Андре обернулась тем, что Иван снова практически признался парню в любви. И выболтал все свои тайные желания, которые совсем не подходили к образу жгучего и рокового мачо: в глубине души Иван был жутким романтиком, и именно сейчас, в самый неподходящий момент, это вылезло из него наружу в сообщении. Он даже сам не знал, был ли он готов признаваться в любви и желать романтики – но пальцы убежали вперед его мыслей, сообщение было отправлено, и после репетиции ему придется отдуваться за свое легкомыслие.

Погруженный в свои размышления, он уже почти автоматически прошел вторую репетицию, и когда девочка-администратор Кристи дернула его за руку, он оглянулся.

– Мсье Ифан, можно снимать костюм…

Мужчина переоделся в родные джинсы и пристально посмотрел в зеркало: будет огромной ошибкой не запечатлеть свой образ, по обыкновению, в зеркалах. Иван очень любил экспериментировать с зеркалами – с их бликами, многократным повторением, искажениями и тенями.

Он примерился, сфотографировал себя раз, другой, и когда от входа прозвучало: «Девочки, пошли!» понял, что опоздал выйти в зал.

Теперь посмотреть на Андре будет невозможно. Хотя…

Иван метнулся к выходу и встал за спиной «выпускающей» с фотоаппаратом наизготовку. Когда Андре, открывающий показ, в своем лососевого цвета платье, сделал шаг из пространства со зрителями за кулисы, Иван немедленно щелкнул затвором. В этот момент на лице Андре было выражение такой усталости, что эту фотографию можно было бы продавать желтой прессе. Ни в какие официальные источники это пойти не должно: слишком уж радовался Андре тому, что вернулся с подиума, что снимает платье, что может минутку передохнуть…

Иван сделал целую серию кадров – от входа парня за кулисы до выхода на следующий проход, со всеми мелочами: как бежал Андре, на ходу расстегивая платье, к костюмеру, готовому надеть на него турнюр; как одновременно два костюмера надевали турнюр и полосу, через ноги стаскивая лососевое платье; как цепляли шляпку, практически на бегу к выходу, как тут же освежали помаду, как практически уже на подиуме поправляли складки…

Видел Андре Ивана или нет, мужчина не понял. Понял в очередной раз только то, что парень – уникальный профессионал. Как он был собран и сконцентрирован! Как он быстро, но без суеты, менял вещи! Как четко и точно рассчитал время, чтобы подбежать к «выпускающей» ровно перед своим выходом – невзирая на не прикрепленную еще шляпку он, словно внутри у него зазвенел будильник, побежал к выходу, на ходу цепляя заколками головной убор… и все это – молча, состредоточенно, без паники.

Другие девушки, которых краем глаза замечал Иван, безумно паниковали, суетились, срывались на костюмерах. Андре же хотелось поставить в пример всем им – учитесь, девочки. Учитесь у звезды.

А Андре вернулся со своего второго прохода, и теперь череда девиц во главе с ним снова вышла на подиум – на финал. Музыка стихла, и Иван понял: маэстро недоволен, что-то решил изменить или заставить девушек пройтись еще разок. Из-за кулис ему не было видно, что происходит на подиуме, и слышно тоже было плохо: кто-то что-то глухо бубнил, не более. Наконец, девицы гуськом втянулись внутрь и раздраженно заговорили, все одновременно. Иван поискал глазами Андре: тот невозмутимо подошел к костюмеру, давая снять турнюр, и отпил из бутылки глоток воды. Иван подобрался поближе и сделал пару кадров: усталый Андре, припавший к бутылочке, суетящийся костюмер – и все это через зеркало, в отражении, в изломе… все, как любил Иван – с выдумкой, не напрямую. Андре заметил вспышку и через зеркало встретился с Иваном глазами.

«Я тут», – словно бы подтвердил ему Иван, слегка кивая.

Андре улыбнулся уголком рта и ответил беззвучно, артикулируя губами, по-русски:

«Я искал тебя в зале. Думал, что ты ушел».

Иван молча помотал головой и снова поднял камеру: теперь Андре смотрел прямо на него, и кадр получался удивительно искренний и откровенный. Другое лицо Андре Митчелла – так бы могли назвать этот снимок таблоиды.

Андре Митчелл, манерный, говорящий вычурным голосом и принимающий нарочитые позы, стоял перед зеркалом, устало опустив руки и глядя в объектив через зеркало просто и прямо. Без кокетства и жеманства, без игры и притворства – и сейчас в нем проступало что-то мужское, сильное, не скрытое даже макияжем.

«Не надо», глазами попросил парень, и Иван моментально камеру убрал. Лососевое платье тем временем снова было на Андре, и выпускающая готовилась повторить все заново. Иван выскользнул в зал и устроился среди своих коллег-фотографов, которые переговаривались, опустив камеры и ожидая нового этапа.

– … да брось ты, он транссексуал! – уловил он обрывок разговора неподалеку и поежился: речь явно шла об Андре, – не может мужик быть таким!

– Нее, транссексуалам и сиськи тоже делают, а у него сисек нет.

– Может, у него денег на сиськи не хватило?

Фотографы заржали. Третий откуда-то сбоку влился в беседу:

– Может, у него и то, и другое хозяйство в наличии? А что, удобно!

– Зачем ему мужское-то оставлять, все равно с мужиками спит!

– У него вроде баба была. Эта, как ее… ну, которая на мужика похожа.

Фотографы снова заржали. Иван прислушался, напрягшись: про «бабу» в жизни Андре он пока еще не слышал.

– Прекрасная парочка: она на мужика похожа, а он – на бабу!

– Да это рекламный проект, – вклинился четвертый, – это ж утка,  только для подиума! А вы поверили, что ли? Вот лохи! По жизни он мужиков любит. Я слышал, мне один знакомый говорил: его знакомый с этим Андре спал. Ничего особенного, и хозяйство на месте.

– Я б с ним тоже не отказался, – заржал первый, – лицо-то у него вполне женское! А хозяйство можно и прикрыть чем-нибудь!

Ударила в уши музыка, прерывая разговор, и Иван вскинул камеру, пытаясь отделаться от мерзкого привкуса: у него возникло ощущение, что он отхлебнул из «помойного» ведра.

 В детстве маленький Ваня с бабушкой ездили на родину бабушки, к ее сестре Антонине, в деревню. Это была самая настоящая деревня: с «уборной» во дворе, с печью и рукомойником, в который вода наливалась из колодезного ведра. Там не было никакой канализации. Отходы, грязная вода, картофельные очистки, грязные тряпки – все это выбрасывалось в «помои»: в ведро, которое, по мере наполнения,  выносилось в «помойную яму». Вот сейчас у Ивана возникла стойкая ассоциация с помоями: грязная вода, с плавающими в ней огрызками от яблок, яичной скорлупой, бумажками и прокисшим молоком… все это во время перерыва смаковали фотографы, а на Ивана, оказавшегося рядом, случайно брызнуло. Да так брызнуло, что привкус теперь ничем не забьешь…

А ведь я один из них, – мелькнуло у Ивана, – один из тех, кто «тоже бы не отказался». Увиваюсь вокруг парня, терзаю его sms-ками про любовь, а сам в глубине души точно так же, как вся эта братия, сожалею, что у него нет женских сисек. Тьфу… как это мерзко…

Андре уже шел по подиуму, и фотографы, обсуждавшие его «хозяйство», сверкали вспышками. Иван сделал для порядка пару фотографий, но, даже не заглядывая на экран фотоаппарата, заранее знал: не то. Неинтересно. Без вдохновения. Заурядные фотографии. Стереть и забыть.

Вдохновение не возвращалось, и Иван ощутил, что он устал. Усталость навалилась так внезапно, что глаза едва не закрылись сами собой. Долгий перелет, нервное напряжение от первого в его жизни показа, бесконечные аутотренинги перед выходом на подиум – все это измотало неприспособленного к модельным реалиям мужчину. Он понял, что больше всего на свете ему сейчас хочется лечь на диван в своем номере – и уснуть. А ведь он хотел еше поговорить с Андре…

 Андре снова показался на подиуме, и уже знакомое восхищение помимо воли вспыхнуло внутри: красивая. Не из этого мира, восхитительная, нежная и утонченная. Богиня.

В порыве этого восхищения Иван поймал два потрясающих кадра: Андре, видимо, на секунду потерял равновесие на своих безумных каблуках, и непроизвольно вздрогнул. Нет, он сохранил и ритм походки, и прямую осанку, но мелькнувший в глазах на секунду испуг и приоткрытые губы прекрасно запечатлелись на Ивановом фотоаппарате. В момент поворота Андре стрельнул глазами куда-то вбок – судя по всему, на Джерматти – и Иван совершенно для себя неожиданно успел этот кадр ухватить: полуоборот, руки, словно бы летящие в этом обороте, и устремленные куда-то в неизвестность глаза.

На сегодня достаточно, решил Иван, убирая фотоаппарат. У меня уже руки дрожат и ноги не держат. Если, как говорил Андре, еще и фотосессия – меня точно не хватит вечером даже на простенькое «Спокойной ночи».

5.

… Фотосессия действительно была.

Иван отработал ее на каком-то втором дыхании – пожилой фотограф, рядом с которым стоял сам Маэстро и руководил съемкой, очень Ивана хвалил: «Ифан» прекрасно знал свои удачные ракурсы (не зря он экспериментировал с самим собой, зеркалом и фотоаппаратом!), лучше опытных моделей понимал, где свет, как выгоднее показать одежду и в какую сторону при этом смотреть.

Джерматти при этом  изучал его так пристально, словно прикидывал на должность собственного заместителя.

Андре снимали отдельно. В отличие от других, снимаемых по очереди и делавших по десятку кадров, у него была полноценная персональная фотосессия: уже успел закончиться фотосет для всех мальчиков и девочек, а Андре все снимали, снимали, переодевали, меняли головные уборы…  Иван устроился неподалеку и расслабленно вытянул ноги: ему хотелось спать. Уснуть прямо здесь, прямо на этом стуле, в обнимку со своей сумкой.

Усталость была совсем иного рода, не такой, как после спектакля, не такой, как после репетиции в театре… это была какая-то другая усталость – усталость куклы, которую одевали и раздевали туда-сюда, перемещали по подиуму, ставили в разные места, сгибали и разгибали руки-ноги без всякого смысла… бессмысленность – вот то определение, которые бы дал Иван всем своим сегодняшним действиям.