– И кого? – поинтересовался Кразман.

– Разумеется, Клаву Кэ. Помнишь, фильм такой был «В моей смерти прошу винить Клаву К.». И этой Клаве, мне кажется, очень выгодно, чтобы мне, пока мы с тобой не рассчитались, никакой камень на голову не свалился.

– Ох уж она эта Клава! Слушай, тебе часом, когда сиськи через клизьму накачивали, в голову ничего не подкачали? Вали, давай, отсюда, и чтоб я тебя до момента нашего расчета больше не видел. Через наш юротдел общаться будем. Совсем сбрендила! – Кразман развернулся и пошел в теплицу.

Обиделся что ли? Вот как тут, спрашивается, в себе обезьяну побеждать, когда никогда не знаешь, правильно она выскочила или нет? Но, так или иначе, обезьяна из Люськи выскочила, поэтому теперь придется ей соответствовать.

На следующий день, собрав нужные документы, Люська помчалась к Панкратьевой. Та находилась на каком-то очередном своем объекте, и Люська застукала ее, гуляющей в задумчивости по огромному застекленному ангару на верхнем этаже новомодного дома. Панкратьева в свое время ушла с работы и занялась собственным бизнесом. Она покупала квартиры, ремонтировала и перестраивала их, а потом продавала. К удивлению Люськи находились странные люди, которые эти квартиры с удовольствием покупали. Люське всегда казалось, что человеку гораздо интересней квартиру под свои цели приспосабливать, руководствуясь собственным вкусом. Оказалось, что некоторым это вовсе не интересно, да и заниматься этим некогда. Они приезжают, в большинстве своем из Москвы, смотрят Анькины квартиры, ахают, потом охают, в результате чего Панкратьева становится богаче и радостно бежит покупать новую квартиру, а то и не одну. Последнее время у нее в работе находилось, аж несколько квартир одновременно.

– Так вот он какой элитный пентхауз! – восхитилась Люська, разглядывая бетонный пол, с торчащими из него трубами. В помещении площадью не менее трехсот метров не было ни одной стенки, кроме небольшой, в которой находилась входная дверь. Остальные стены, отделявшие квартиру от улицы, были выполнены полностью из стекла от пола до потолка.

– А ты говоришь, чтоб я из Купчино в ваш центр переезжала. У нас там хоть стены есть и горшки расставлены. И как тебя угораздило в такой сарай вляпаться?

Люська подтянула свою узкую юбку повыше, изобразила два балетных прыжка и пропела «Люди гибнут за металл». По огромному помещению раскатилось гулкое эхо.

– Тут прямо концерты можно устраивать, ты где рояль-то установишь? Ой! Да тут роялем не обойдешься, целый оркестр можно разместить. Яму для оркестра копать будешь?

– Хорош прикалываться! Это не мой сарай, а моей клиентки, – Панкратьева задумчиво подошла к окну и чего-то записала у себя в блокноте.

– Клиентки? Вот оно как! Приплыли, называется. Ты ж клиентов не берешь. Неужто, так тебя гигантизм этот разобрал, что ты согласилась? – удивлению Люськи не было предела. Ведь Панкратьева принципиально не работала на заказ, объясняя это тем, что не сможет вынести дурной вкус и страсть к позолоте, поразившую в последнее время большинство богатых людей страны.

– Нет! Я человеку помогаю. Она подруга одной моей покупательницы. Тут свободная планировка предусмотрена, а она не знает, что с этим делать, – Панкратьева пнула ногой, торчащую из пола трубу. На работу Анька одевалась в скромный брезентовый комбинезон с карманами и ботинки на толстой подошве. Берегла гардеробчик, потому что все время ходила перепачканная в мелу и цементной пыли.

– У этой дамочки болезнь головы внезапно приключилась? В здравом уме такое прикупить – это постараться надо, – Люська встала в третью балетную позицию и обвела рукой стеклянный сарай.

– Да, ладно тебе. Тетка она хорошая, наш человек. Ее компаньон попутал. Ты ж знаешь, как эти компаньоны запутать могут.

– Ой! Кстати про компаньона! Я ж к тебе по делу! – за этими разговорами Люська чуть не забыла, зачем тащилась в столь ненавистный ею центр города.

– Неужели! – съязвила Панкратьева. – А я думала, что ты поиздеваться надо мной явилась

– Это я попутно, не могла удержаться, а дело вот какое – я от Кразмана ухожу.

– С ума сошла! А как же твоя доля? – удивленно поинтересовалась Панкратьева.

– Все здесь, – Люська достала из сумки толстую папку с документами. – Здесь оригиналы учредительского договора, устав на всякий случай. Расчет оценочной стоимости активов, расчет моей доли. Все есть. Тут вот я еще сделала у нотариуса завещание. На, отдай все своему Тимонину.

– Зачем это?

– Я его Ванькиным опекуном назначила. Тут все написано.

У Панкратьевой глаза полезли на лоб. Однако она послушно взяла папку и засунула ее себе в сумку.

– Люсь, ты часом не заболела? Может это у тебя болезнь головы приключилась?

– У меня наоборот приключилось прояснение рассудка. Теперь Кразману никакого смысла нет мне кердык делать. Я ему так и сказала, мол, у уважаемого человека будет вся информация, кто мне кирпич на голову положил, и сколько мне эта Клава Кэ должна денег.

– А он что?

– Обиделся.

– Правильно сделал. По-моему, ты детективов начиталась.

– Нет. Я телевизора насмотрелась, да на кладбище теперь на похороны разные хожу чаще, чем в молодости на свадьбы.

– Дура! Кразман хороший и честный мужик. Вы же с ним вроде бы друзья-полюбовники были.

– Ага. Пока делить нечего было.

– Тогда чего он тебе раньше по башке твоей вредной не настучал? Давно б уже избавился.

– Это точно. Только он про это ни фига не думал, а тут я сама ему эту мысль подкинула, на блюдечке с голубой каемочкой. Он так и сказал, что хорошая мысль. Язык мой – враг мой.

– Это точно.

– Да, ладно! Береженого бог бережет. А я, когда все закончится, у Миши прощенья попрошу, поцелую его. Он добрый и меня простит. Слушай, а ты не боишься, что эта твоя клиентка капризничать начнет, скажет, что хотела фонтан с русалками позолоченными, а ты ей бассейн с металлическими дельфинами учинила?

– Это ты так разговор в сторону уводишь, не хочешь неприятные вещи про себя слушать, – сказала Панкратьева с укоризной в голосе.

– Ага. Не ругай меня, я сама переживаю, но что сделано, то сделано, – повинилась Люська. – Так как насчет русалок?

– Ну, во-первых, клиентка моя баба нормальная, без прибамбасов, не то, что ты. А, во-вторых, у меня в контракте написано, что она мою фантазию никак не ограничивает. Бюджет, кстати, тоже полностью на моей совести.

– Умеешь же ты, Нюра, устраиваться! Это ж надо! Ей бешеные деньги платят, чтоб она со своей фантазией в этом сарае изгалялась!

– Просто, Люся, это говорит о том, что мои фантазии полезные, поэтому денег стоят, а вот твои, наоборот, все как-то против тебя работают. Вредные они у тебя какие-то. Что не фантазия, то все тебе через нее какашка какая-нибудь случается.

– Это ты сейчас на Гвоздева намекаешь?

– Почему только на Гвоздева? И на Кразмана тоже, и на Ашота, и на Славика. Придумываешь себе чего-то, а потом удивляешься, что мир твоей придумке не соответствует.

– Славик-то тут при чем?

– Как при чем? Ты ж придумала себе, что он тебя любит, а потом удивилась, что он все больше упитанных селянок предпочитает!

– Не издевайся. Как там Гвоздев? Слышно что-нибудь про него?

– Говорят, изумрудами торгует. Не бережет себя парень.

– Это почему?

– Потому что, Люся, это дело очень опасное. Контрабанда называется, или как говорят знающие люди – контрабас. Вот до чего ты нормального человека своими фантазиями довести можешь!

– Правда, что ли? Тебе Тимонин сказал про изумруды? – Люська захлопала глазами, пытаясь удержать навернувшуюся слезу. Последнее время любое упоминание о Гвоздеве вызывала у нее щекотку в носу.

– Нет, неправда, это я выдумала для красного словца! Извини, – Панкратьева обняла Люську и поцеловала ее в щеку.

– Дура какая!

– Такая же, как и ты!

Андрей Федоров

Когда к Федорову с предложением возглавить Альбатрос обратился его старый знакомый Сема Каменецкий, Андрей Иванович откровенно растерялся. С одной стороны вроде бы сбывалась его мечта о работе на предприятии сферы услуг, где он мог бы максимально использовать свое бизнес-образование, а с другой стороны существовало огромное искушение в виде спокойной и отлаженной работы на уже ставшем для Федорова родным заводе медицинского оборудования. Платили ему хорошо, отношения с владельцем были прекрасные, производственный процесс не требовал от директора сверхурочной работы, соответственно, он мог много времени посвящать семье. Маринка была довольна и привыкла уже два раза в год семейно отдыхать заграницей. Но Альбатрос в свое время был в городе Ленинграде очень престижным брендом, и слава эта сопутствовала ему до сих пор. Многие знакомые Федоровых отправляли туда детей вместе с бабушками и нянями на зимние и летние каникулы, многие организовывали там корпоративные праздники. То есть, Альбатрос, как был, так и остался Альбатросом, и стать его директором означало сделать себе имя. В результате взвешивания всех этих «за» и «против» Федоров маялся и не спал ночами. Кроме того, в Альбатросе намечалась глобальная реконструкция, и Каменецкий намекал на то, что был бы заинтересован в том, чтобы Андрей Иванович, как бывший строитель, проследил за тем, чтобы деньги акционеров не ушли бы на сторону.

– Андрюш, я понимаю, что срываю тебя с насиженного места, но мы вопрос с твоим хозяином решим. Он будет не в обиде, да и тебе достойную компенсацию организуем, – уговаривал его Каменецкий.

Больше всего Федорова волновало, что скажет Марина. Без ее согласия он с места не сдвинется. Однако, на семейном совете Маринка показала себя настоящим другом и бойцом.

– Да, что я не вижу, Дюня, как ты маешься! – сказала она. – Мальчикам надо в мальчуковые игры играть, а не штаны просиживать. Тебе же на твоем заводе скучно уже до невозможности.

– С чего это ты взяла? – Федоров очень удивился. Интересно, откуда Марише это может быть известно, ведь он никогда ей ничего такого не говорил.