— Никогда этого не произойдет, — пробурчал Масоа.

Я промолчал, а потом спросил у него:

— Вы не против, если я спрошу у вас одну вещь?

— О моей дочери?

— Да, и о вас тоже.

— Только после того, как ответишь на мой вопрос.

Рискованно.

— Конечно.

— Ну, спрашивай, — он ждал.

— Как вы поняли, что влюбились?

Масоа долго молчал.

— Извините, я не знаю, у кого еще спросить об этом. Моя мама, какой бы замечательной она ни была, не всегда может помочь.

— Разве ты уже не был практически женат? — спросил он.

Я выпрямился, опустив руки на колени.

— Да, но это не означает, что я должен был жениться. Я поставил себе цель — жениться и выбрал человека, который, как я думал, мне подходит. Но я никогда не спрашивал себя, люблю ли ее. Я думал, что у нас все хорошо, и она — именно та, кого я искал. Я сделал ей больно, и она ответила мне тем же.

Я заботился о Ханне. Я не мог лгать об этом, да и зачем? Но теперь все было по-другому. С Гвиневрой я чувствовал себя другим.

— Думаю, как раз тогда, когда ты начинаешь задумываться над этим вопросом, это и означает, что ты влюбился, — проговорил отец.

— Как вы поняли это про ее мать? Гвен сказала, вы сбежали, чтобы жениться, когда вам было всего лишь по восемнадцать лет.

И после стольких совместно прожитых лет они до сих пор держатся за руки!

Он улыбнулся, посмотрев на жену, которая сейчас разглядывала звездное небо в телескоп.

— Сначала я понял, что не хочу, чтобы она возвращалась обратно домой. Я хотел, чтобы мой дом стал ее домом. Затем я задумался о своей жизни через десять, двадцать лет, и она всегда была там, в моем будущем. Как только я получил ответы на эти вопросы, мне все стало ясно.

Я вспомнил нашу первую ночь с Гвиневрой. Тогда я сказал ей, что не хочу, чтобы она была развлечением на одну ночь, и попросил остаться. Но причина не в этом… Может быть, я тогда и не думал о том, чтобы мой дом стал ее домом, но у меня не возникло и мысли остановить ее, когда она принесла ко мне в ванную свою зубную щетку, фен, утюжок для волос... Я думал о том, что не могу спать на ее половине моей кровати, даже если она не со мной, потому что теперь это место принадлежит ей.

— Знаете, где я себя вижу через десять лет? — прошептал я ему, наблюдая, как Гвен повернулась к матери, тоже рассматривая небо.

— Нет, но уверен, ты мне сейчас все равно об этом скажешь.

Я повернулся и посмотрел на него.

— Через десять лет я вижу себя все еще старающимся вам понравиться.

— Ну, это займет больше, чем десять лет, — нахмурился Масоа, отпив пива. — Илай! — наконец он назвал меня по имени. Однако это не обрадовало его. — Она — моя маленькая дочка. Ради нее я пройду сквозь огонь и воду и не смогу вытерпеть, если она снова будет страдать.

— Я не обижу ее.

— В этом-то все и дело. Мы не обижаем людей, которыми дорожим, специально, мы просто делаем это. Ты знал, что она даже не рассказала нам, как закончилась ее помолвка? Она просто позвонила и сообщила, что свадьба отменяется. Мы клещами вытягивали правду у Стиви. И опять, я почувствовал, будто в этом была моя вина. Ведь я в свое время говорил ей не уезжать в Нью-Йорк, просил, уговаривал, настаивал, что этот город сожрет ее и выплюнет со всеми потрохами. Я говорил ей, что она может стать превосходным художником и здесь и преподавать в старших классах. У нас тогда разразился страшный скандал из-за этого. На следующее утро она и Стиви уже сидели в ее машине, и Гвен не разговаривала со мной до тех пор, пока не смогла мне с уверенностью сказать, что справилась. Она писала нам письма, звонила в те моменты, когда мы были на работе или очень заняты, чтобы ответить. Если мы все же отвечали, наш разговор длился не дольше пяти минут. Все потому, что она не хотела, чтобы я решил, что оказался прав. Поэтому я представления не имею, через что ей пришлось пройти в первый год в большом городе. Она не приняла бы от нас помощь в виде денег. Но в день, когда в газете было упомянуто ее имя как начинающего художника, она позвонила нам, и мы проболтали несколько часов.

— Она хотела доказать, что сможет, — заметил я.

Он кивнул.

— И вы вините себя в том, что долгое время не общались? Это напоминает вам о вашем сыне?

Его голова резко повернулась в мою сторону. Отец был шокирован, как будто хотел узнать, откуда мне об этом известно. Я лишь кивнул, отпив пива.

— Даже не могу поверить, что она тебе рассказала. Она никому это не доверяла.

— И об этом она тоже рассказала. У меня были некоторые проблемы с собственным братом, который вышел из-под контроля и решил пойти своей дорогой по жизни.

— К черту это, — вздохнул он, вставая. — Думаю, я привыкну к тебе. Привози ее сюда так часто, как сможешь. Я все еще не люблю тебя, но потерплю.

— С чего такая перемена? — спросил я, тоже вставая.

— Ради нее. Потому что она любит тебя. Я предполагал, что ты всего лишь на время, как и тот, предыдущий. Но если она готова наломать дров, лишь бы помочь тебе, тогда мне тут нечего сказать и нечего делать, — ответил он, собираясь подойти к костру.

— Могу я задать еще один вопрос?

— Парень, ты нейрохирург или психиатр?

Игнорируя его замечание, я спросил:

— Как ваше сердце? Я не скажу ей, если вы считаете, что ей не нужно об этом знать. Ответьте честно, как вы себя чувствуете?

— Стараюсь поддерживать холестерин и кровяное давление низкими. Ты мне все равно не поможешь своими расспросами. Еще что-то?

Я поднял руки в знак отказа от дальнейших расспросов. Он подошел к своей жене. Гвиневра что-то шепнула матери, подбежала ко мне и взяла меня за руку.

— Привет, — я улыбнулся ей.

— Ну же! — Она потащила меня назад к дому, и никто — ни ее отец, ни мать даже не обернулись. Они держали друг друга в крепких объятиях. Это скорее напоминало некий танец.

Держа фонарик, она уводила меня все дальше и дальше по тропинке.

— Куда мы идем?

— Ш-ш-ш, ты все испортишь, — прошептала она.

Мы прошли еще немного, пока не оказались на нашей прежней поляне. Она негромко свистнула, и эхо отразилось от деревьев. Один светлячок пролетел над самыми нашими головами, потом еще один, и в следующее мгновение все пространство в темноте засветилось от светлячков. Они были повсюду, как будто вокруг нас зажглось множество рождественских огоньков.

— Я хотела показать тебе это место до отъезда. Когда я была еще ребенком, думала, что у меня получится дрессировать их, заставить светиться в такт мелодии, которую буду насвистывать. Это не сработало, конечно, но зато теперь они всегда появляются, стоит мне засвистеть.

Отойдя от меня, она попыталась поймать одного светлячка. На секунду ее ладошки закрылись, а затем она медленно раскрыла их, но светлячка там не оказалось.

— Как вышло, что после стольких лет у меня не получается поймать светлячка в пространстве, наполненном ими? — улыбнулась она.

Опустив фонарик, я подошел к ней, обнял и ласково прижал к себе. Почувствовав тепло ее тела, я прислонился лицом к ее лицу и поднял вверх наши руки.

— Давай поймаем их вместе, — тихо прошептал я ей на ухо.

Она откинулась на меня.

— Давай.

— Замри и жди.

Она раскрыла свои ладони, положила их на мои, и мы застыли. Мы дышали в унисон, наши сердца бились в такт. И потом светлячок, скорее всего принявший нас за еще одно дерево в лесу, прилетел и сел на ее ладонь, а за ним последовали еще несколько.

В этот момент мне хотелось закричать на весь мир, но я только смог сказать это самому себе:

«Я люблю тебя, Гвиневра».

Гвиневра

К тому времени как мы оказались дома, убегая от ливня, который внезапным, почти мистическим образом залил весь Сайпресс, легкие горели огнем, и каждый вдох давался мне с трудом. Я ушла в свою комнату и все еще мокрая рухнула на кровать. Мое сердце билось так, будто хотело вырваться из груди. Я полежала какое-то мгновенье, разглядывая потолок, где все еще висел мой старый постер с изображением Орландо Блума. Я чувствовала себя совсем другой. Человек, из-за которого я была опьянена, находился в нескольких ступенях от меня.

Я хочу его видеть!

Я только что видела его и хотела видеть его снова. Мой мозг не работал ясно. Я открыла дверь как раз тогда, когда мама проходила мимо. Она остановилась и повернулась ко мне.

— Спокойной ночи, — сказала я ей.

— Иди, — она кивнула мне. — Если отец спросит, я позабочусь об этом. Иди.

— Мам…

— Ну, если ты не хочешь…

— Спасибо, — прошептала я и прошла мимо нее дальше по коридору.

Затаив дыхание, я шла, стараясь как можно тише наступать на края досок, чтобы они не скрипели. Когда мои ноги достигли ковра, я увидела его, сидевшего на краю кровати без рубашки с полотенцем на голове и смотрящего на ожерелье из чайных капелек. Благодаря продолжающемуся дождю свет едва пробивался в комнату через окно над кроватью.

— Красиво, — прошептала я.

Он застыл на мгновенье, вскинув голову.

Его волосы были мокрыми, как и мои.

— Это для кого?

— Для тебя, — прошептал он, не двигаясь. Его взгляд был прикован ко мне. — Я купил его сегодня в городе, когда мы туда ездили, и все думал, когда же его тебе подарить. Но дождь убил момент.

— А сейчас — подходящий момент?

Илай встал, подошел ко мне, и я повернулась к нему спиной. Он откинул мои волосы на бок и застегнул ожерелье у меня на шее. Я повернулась к нему лицом, и он расправил ожерелье на моей груди.

Не отводя взгляда от Илая, я сняла рубашку и бросила ее у ног.

— Не соблазняй меня, потому что я проиграю. — Он положил руку на бретельку бюстгальтера.

Обойдя его и встав у кровати, я отстегнула ее, и кровать опустилась на пол.