Истекающий нежностью мужчина у моих ног — не Макс. Вижу его насквозь, как себя саму. То, что на поверхности — тепло и нежность — не имеют ничего общего с чёрным нутром Макса. Оно раскрывается подо мной, обнажая наше родство, нашу общую боль, и я вижу, с каким трудом достаётся Максу мягкий танец языка на моей плоти.　

Настоящий Макс не танцует. Не гладит. Не целует. Он заглатывает и клокочет от похоти. Швыряет на кровать и берёт. Отбирает. Не скользит, а вбивается. Рвёт простыни. Не кончает, а взрывается.　

Такова его тьма, таков он — настоящий. Но он сдерживает себя, потому что я — исключение. Потому что пытается подарить мне катарсис. Прячет свою тьму за ласковым трепетом языка.　

Если бы голова не гудела от нарастающего безумия, мне бы это понравилось. Я бы расслабилась, отклонила голову назад и застонала, как это делают другие женщины. Нормальные. Счастливые. Я бы раскрылась для его языка и рук, а не стояла, как истукан, пока он силится раздвинуть мои бёдра.　

Я бы не воспротивилась, позволила бы ему выпить отпущение его грехов.　

Если бы.　

Если бы я умела наслаждаться тем, что люди называют близостью.　

Если бы я была другой. Если бы Макс меня спас.　

Я не умею так, не умею нежно. Не могу быть рядом, не ненавидя.　

— Доверься мне, Лара, — просит Макс, и это — первая полная фраза с того момента, как я потёрлась о его грудь.　

Нет. Есть вещи, на которые я не способна. Я уже доверилась ему однажды. Впустую.　

Чтобы сделать остальное, я должна быть сверху. Иначе не получится, иначе я не смогу.　

Я отступаю на шаг, толкаю Макса в грудь, и он неохотно ложится на спину. Руки разведены, подальше от греха. Иначе сорвётся, скрутит меня и утопит в сексе, который создан для таких, как мы. Для людей, которыми правит тьма.　

Макс — как затаившийся зверь, распятый на полу. Он не из тех мужчин, кто позволяет женщине быть сверху, но делает для меня исключение, и, оседлав его, я повожу бёдрами. А вот это я умею — извиваться, тереться, как мартовская кошка. Научили. Противно, что он ловится на грубую подделку, на фарс, но он — всего лишь мужчина. С силой сжимает мои бёдра и шипит сквозь сжатые зубы. Я подаюсь назад, изгибаюсь, окунаюсь в тёплое масло лунного света и спускаю платье с плеч. Пойманный моей игрой, Макс заглатывает каждый жест, ласкает взглядом грудь, пока я, ничего не чувствуя, провожу по ней ладонями. Немая пустота.　

Макс уже не может терпеть, жадно шарит руками. Твердит моё имя, ломает о него голос. Настоящий Макс вырывается наружу, и тогда его руки причиняют боль. Сильные пальцы как наждак по коже. Беспорядочно гладят, хватают. Сжатые зубы цедят рык, чтобы не испугать, чтобы не выпустить зверя.　

Стоит ли хотеть женщину, с которой ты не можешь быть собой? Боишься. Запираешь чёрную похоть за пеленой сдержанной нежности.　

Я хочу его зверя. Хочу выпустить и возненавидеть его, снова.　

Макс на самой грани и тащит меня следом. Движения стали резкими, пальцы врываются в меня, и он горит и морщится от своей грубости.　

похотью и ненавидит её.　

Сейчас. Ещё несколько секунд — и всё. Он на краю. Готов наброситься на меня, трясёт головой, борясь с наваждением.　

Наклоняюсь и расстёгиваю зубами молнию, сталкивая Макса с края его выдержки. Медленно провожу языком, озвучивая собственную похоть стонами, и приникаю к жертве в предвкушении мести.　

И вот это случается. Моё имя соскальзывает с его губ, как предупреждение, и Макс переворачивает меня и наваливается сверху. Душит меня моей же страстью. Мы в темноте, на ковре у кровати.　

И вот тогда я торжествую.　

— Давай, возьми то, чего ты хотел с самой первой встречи.　

Мой голос, как скрежет металла, как мел по доске. Макс, всё ещё сметённый похотью, прислушивается к вибрации моей ненависти.　

Провожу языком по его губам, но уклоняюсь от поцелуя. Обхватываю его спину ногами и смеюсь, выгибаясь. Макс задыхается в животном порыве. Не в силах даже раздеть меня, сдвигает трусики, пристраивается…　

Часть меня, глубокая и незнакомая, просит замолчать, просит позволить ему сделать со мной то, что должно нравиться, что должно приносить счастье. Но я затыкаю её, грубо и быстро.　

— Скажи правду, Макс, ведь ты приехал сюда именно за этим. Ты хочешь получить то, что упустил в прошлый раз. Маленький долг Олави.　

Макс застыл, так и не толкнувшись в меня.　

— Давай же, забери старый должок. Что тебя останавливает? — скрежещу я, ослепшая от чуждого мне зла. От горькой отравы, которая пряталась внутри все эти годы. — Восемь лет назад ты собирался взять меня, как вещь, против моей воли. Чего ты хочешь сейчас? Трахнуть меня? Грубо? Ударить? Спустить в горло? Давай, не стесняйся. Бери то, что тебе задолжали.　

Я кричала громче и громче, дёргаясь, ударяя ногами по его спине, а Макс сжимал меня всё сильнее.　

— Прекрати! — потребовал он, но я не остановилась. Он приказал ещё раз, ещё, громче, стараясь меня перекричать. Повторяя одно и то же слово, сотканное из чистого бешенства.　

— Давай, чего же ты медлишь! Бери то, за чем пришёл!　

Откатившись в сторону, Макс застегнул джинсы и вышел из номера, хлопнув дверью.　

А я так и лежала на потёртом ковре, проклиная момент, когда поняла, что неравнодушна к его запаху.　

Моё чёрное нутро вылетело криком, и я осталась смиренной, опустошённой и бесконечно жалкой. Я выгнала единственного человека, который попытался мне помочь. Я свершила месть, которой жаждала так давно, и которая в один момент отбросила меня в прошлое. Разрушила всё хорошее, что только начало прорастать во мне сквозь асфальт времени.　


********

Утро пульсировало во мне нарывом. Я пряталась под подушкой, надеясь снова заснуть, но не тут-то было. Зло исчезло, но, к сожалению, память осталась на месте. Мысли болели, как раны. Если бы я могла изменить прошлое, то стёрла бы вчерашний вечер. Да, именно так. Не то, что случилось восемь лет назад, а вчерашнюю грязную месть. Незаслуженную.　

Соскребла себя с постели и пошла к Максу извиняться. С трудом нашла подходящие слова и записала на обрывке газеты, чтобы не сбиться и не забыть.　

«Прости меня за незаслуженное зло. Если ты считал себя виноватым и пытался заслужить прощение, ты этого добился. Теперь я буду вспоминать о тебе с благодарностью».　

Чувствую, что Макс приехал именно для этого, и хочу подарить ему прощение. Чтобы одному из нас стало легче. Чтобы он смог забыть и вернуться домой.　

Потому что, если он останется рядом, я захочу большего, того самого, на которое не способна.　

У дверей его номера стояла горничная, перебирая полотенца. Поздоровавшись, я заглянула через её плечо в пустую комнату.　

Макс уехал. И правильно сделал.　

Обняла себя, чтобы удержать сожаление и стыд, чтобы оставить их под кожей.　

— Это к лучшему, — сказала я горничной, уверенно и громко.　

Ничуть не удивившись, она закрутила завязки на мешке с мусором и кивнула:　

— Говорят, что всё, что случается, — к лучшему.　

В это верится с трудом, но я не стану объяснять ей, что именно подкосило мою веру.　

Макс уехал, думая, что я его ненавижу, что я долго и целенаправленно планировала месть, мечтала выкрикнуть свою боль в его потемневшее от страсти лицо.　

Это — неправда. Так нельзя. Я, знающая цену прощению, не могу допустить такую несправедливость.　

Набираю сообщение Диме. Ответ приходит сразу, так как он никогда не расстаётся с телефоном. Справляюсь о его здоровье и получаю в ответ ряд смайликов. Чувствует себя отлично, но скучает. Тогда я сообщаю ему, что Макс уехал.　

«Он тебе помог?» — спрашивает ребёнок, который лучше меня знал, что мне нужно. Вернее, кто.　

«Очень. Передай ему кое-что?»　

«А чё сама не можешь»　

«Нет его телефона»　

«Я дам»　

«Передай, а? Тебе трудно, что ли?»　

«Ладно»　

«Передай ему «спасибо»»　

«ЛОЛ»　

«Что ЛОЛ?»　

«Смеюсь»　

«Почему?»　

«Ты трусиха всё я пошёл напиши когда будет скайп»　

Трусиха? Не то слово.　

Мама позвонила в полдень, долго говорила о мелочах, вокруг да около, потом, исчерпав бытовые темы, попросила:　

— Потерпи немного, ладно? Дай отцу подумать, свыкнуться с мыслью. Он созреет, вот увидишь. А вы пока с Максом отдохните, погуляйте по городу. Погода-то хорошая. Или если хочешь, я могу с вами пройтись.　

Последняя фраза прозвучала неуверенно, то ли потому, что мама боялась реакции отца, то ли не хотела мешать.　

— Я бы с удовольствием… погуляла… — горло перехватило посередине фразы.　

Мы встретились на детской площадке, и мама сразу оглянулась в поисках Макса. Поймав её взгляд, я пожала плечами, не объясняя, что он уехал. И без него хватает неловкости, говорить-то не о чем. Вернее, в мыслях крутится слишком много тем, но про себя рассказать не могу ничего, кроме горстки сухих фактов. Живу одна, работаю медсестрой, больше не фотографируюсь, есть друзья (отвожу глаза, так как это — ложь), живу хорошо (снова отвожу глаза).　

— Ты живёшь в Финляндии!? Как тебя туда занесло? — удивилась мама, взяв меня под руку и выводя на боковую аллею.　

Если бы она знала.　

— Модельный бизнес заставил, — соврала я. Не придумала ничего лучше и не сдержалась. От неловкости, от комка в горле. Обвинила Макса во вранье, а сама хуже него.　

Мама вскинула брови и кивнула. С уважением. Этим вечером она расскажет отцу, что я — настоящая модель с зарубежными контрактами. От этой мысли меня тошнит. Мама уважает меня за то, чем я не являюсь.　

— Пар, я знаю, что мы решили не говорить о прошлом, но… — Мама обняла себя руками и сгорбилась, неловко водя подошвой по пыльной земле.