Проводив шары взглядом, мы вернулись на кухню. Да, так случается, что тебя прибивает к неизвестному берегу. Вот только на мне нет обратного адреса, поэтому вскоре придётся придумать для себя новую жизнь. Новое назначение.　

Пока я заваривала чай, Игорь бесстыдно шарил по мне взглядом, на стесняясь присутствия ребёнка. Он и раньше задавал слишком много вопросов, но в этот раз превзошёл самого себя.　

— Я не понимаю, почему ты всё ещё здесь, Лара? Ты же сказала, что уезжаешь? Ты сбросила звонок, не захотела со мной разговаривать. Почему? Почему ты не могла всё нормально объяснить? Почему ты вернулась?　

Вопросительный монолог длился нестерпимо долго. Наконец, Диме надоело слушать заунывные вопросы.　

— Лара здесь, потому что я болею. Ясно?　

— Ясно, — осёкся Игорь, но его взгляд транслировал противоположный ответ.　

Гости Макса расположились в беседке, как и пару дней назад, только в этот раз среди них не было женщин. Допив пиво, Макс зашёл на кухню и положил на стол меню.　

— Выбирайте, кто что будет на ужин, и я закажу.　

Дима схватил меню и радостно подпрыгнул на табуретке, предвкушая вкуснятину. Не думаю, что Людмила Михайловна часто разрешает ему заказывать пиццу. Игорь перевёл взгляд с меня на Макса и скрестил руки на груди. Невозможно не заметить, что мы старательно избегаем друг друга, и Игорь насторожился. Неправильная догадка зародилась в нём, тут же преображая добродушное лицо.　

Дима выбирает пиццу с острым перцем, и мы с Максом одновременно говорим: «Это слишком остро». Обычные люди засмеялись бы, но не мы. Мы морщимся от неловкости. Игорь чувствует напряжение, пытливо заглядывает в мои глаза и остаётся недоволен увиденным.　

— Я уехал всего на несколько дней, — злобно цедит он, и я притворяюсь, что эти слова обращены к кому-то другому. — Так успел же, гад…　

Макс не отвечает на обвинение, придвигает меню ближе ко мне, но я демонстративно отхожу к окну.　

Игорь грязно ругается и выходит из кухни.　

— Вымой рот с мылом! — кричит Дима ему вслед.　

Мужчины едят в беседке, а мы с Димой — на кухне. Я запекла рис с овощами и ем, прислонившись к холодильнику.　

— Стоя есть неприлично, — заявляет Дима, но я не двигаюсь. Отсюда мне видно беседку, тарелки с остатками пиццы, пустые бутылки на столе и Макса, который не сводит глаз с кухонного окна. Ему так же тяжело, как и мне, и это доставляет мне извращённую радость.　

После гимнастики и ингаляций Дима отправляется спать, а я стою на кухне, выключив свет. Теперь я могу смотреть на Макса, не боясь быть замеченной. Разглядывать, выискивая в нашей встрече моё спасение. За эти дни я настолько к нему привыкла, что его присутствие не пугает.　

Подхожу к раковине, чтобы вымыть бокал, и слышу глухой голос за спиной.　

— Любуешься на него? Мне шанс не дала, а ему — да?　

Я не успеваю обернуться, как Игорь подходит вплотную и придавливает меня к раковине. От него разит спиртным, смесью пива и водки, а бугор в штанах заявляет о намерениях, которые вызывают во мне ужас. Он трётся о моё бедро, потом устраивается сзади, пока я тщетно пытаюсь сделать вдох. Сжимает мои плечи, сопит, задирает платье.　

— Он тебя трахает, да? Прямо в этом доме? Что он даёт тебе такого, чего я не мог дать? Сука…　

Я ошиблась, решив, что он — хороший парень. Я ошиблась в очередной раз. Доверять нельзя никому.　

В голове — белый шум, слова Игоря растворяются в нём, я немею. С огромным усилием вытаскиваю себя из паники, разбиваю бокал о раковину и тыкаю осколком в его руку. Изо всех сил.　

Самое удивительное, что Игорь не кричит, а просто исчезает. Дёргается от чужого удара и оседает на пол с глухим стуком, как мешок картошки, оставляя меня окутанной запахом тёплой крови.　

— Тебя нельзя ни на минуту оставлять без присмотра.　

Макс протягивает руку, чтобы одёрнуть задранное платье, но, передумав, отступает. И вот тогда на меня наваливается паника. Жёсткая, нещадная, искры-в- глазах, лёд-на-коже паника. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Оседаю, хватаюсь за кран, хриплю, и тогда Макс подхватывает меня на руки, бормоча: «Да что ж ты, право слово». Несёт куда-то, не зажигая свет, потом останавливается.　

— Пахнет кровью. Ты ранена?　

Я не могу ответить.　

Макс включает свет и вскрикивает от ужаса. Зрелище ещё то: я вся в крови, хотя и не своей. Силюсь сделать вдох и тру шею и грудь окровавленными руками. Не удивлюсь, если эта сцена будет ему сниться. Что ж, как говорится, 1:1.　

Макс сажает меня на стол у раковины, удерживает одной рукой, а другой включает тёплую воду. Проверяет её температуру, как будто я — маленький ребёнок.　

— Опять ты бьёшь в раковине стекло. У тебя что, хобби такое? — мягко усмехается он, оправившись от шока. Я не отвечаю, а смотрю в его глаза, потому что в этот момент они — якорь. Без его взгляда меня совсем снесёт паникой. Макс чувствует мой ужас и легко поглаживает запястье большим пальцем. «Шшш», — в полуулыбке прикрывает глаза, успокаивает, выжимает полотенце и стирает кровь с шеи и рук. Проверяет каждый пальчик, находит порезы, осторожно прислоняет меня к окну и достаёт пластыри. Я слежу за ним так внимательно, что глазам становится больно. Всё смешалось в моей голове, я больше не знаю, чего и кого бояться.　

Закончив, Макс поворачивается и отталкивает неподвижное тело Игоря ногой.　

Вот такой он — нежность и убийственная холодность в одном человеке, и мне теперь знакома вся эта смесь.　

— Вроде заклеил все царапины, — говорит Макс и смотрит на меня, оценивающе и сурово. Видит распахнутые глаза с остатками паники, искусанные губы и растрёпанные мысли. Мне хочется что-то предпринять, очень решительное, но я не знаю, что. Поблагодарить его за спасение? Убить за прошлое?　

— Он жив? — умудряюсь спросить я, кивая в сторону Игоря. Всё-таки я — медработник.　

— К сожалению, да. Он оклемается через пару минут, так что пойдём.　

Макс бросает неуверенный взгляд в сторону моей комнаты, потом кивает своим мыслям и несёт меня наверх, в детскую. Усаживает в кресло рядом с Диминой кроватью, закрывает пледом, несмотря на жару, и наклоняется к самому уху, чтобы не разбудить племянника.　

— Я попрощаюсь с ребятами и вернусь. Пока ты здесь, я буду прямо за дверью, так что спи и ничего не бойся.　

Ничего не бойся.　

От моей жизни можно сойти с ума.　

Я раздумываю о его словах, когда слышу рядом возню и шорох простыней. Дима сонно потягивается и дёргает меня за руку.　

— Он тебя спас?　

— Что? — не понимаю я.　

— Я слышал крики и шум на кухне. Максик тебя спас, да?　

— Да.　

Да, он меня спас.　

— Вот видишь! — удовлетворённо сопит Дима и снова засыпает. Нет. Нет. Нет. Это не считается.　

Я дремлю в кресле, поджав ноги, и размышляю о том, что мне совсем не страшно. Меня не волнует, что случилось с Игорем, несмотря на то, что Макс его ударил, причём очень сильно. Судя по крикам, которые долетают до детской, Игорь жив и очень зол, но эта мысль не задерживается в моём сознании.　

Я больше не боюсь чёрного взгляда Макса, его давящего присутствия и даже того, что ждёт меня дальше. Я больше не боюсь. Может, это и есть катарсис?　

Когда я отправилась в свою комнату, было уже за полночь. Как и обещал, Макс сидел в кресле в комнате напротив и читал газету. Кивнув ему, я прошла мимо, не спрашивая об Игоре. Мой сосед по вагону остался в прошлом, как и всё остальное.　


**********　

…- Двигайся! Слышишь, что говорю? А ну быстро пошла, а то убью! — Взбешённый шёпот, тычок под рёбра, и Олави тащит меня за волосы.　

Ноги не слушаются, я всё ещё чувствую на себе взгляд чудовища. Только бы он меня не нашёл! Только бы не выбежал в сад, чтобы забрать меня себе.　

— Я его боюсь! — шепчу в ответ, и Олави больно дёргает меня за волосы и волочит по низкому кустарнику.

— Быстро! Меня надо бояться, а не его! Поднимайся!　

Карабкаюсь на ноги, хватаюсь за его брюки и тут же получаю весомый удар в лицо.　

— Совсем дура, что ли, ты чего встала в полный рост? Молчи и быстро двигайся за мной. Если нас остановят, скажешь, что мы просто гуляем. Поняла?　

Да.　

Просто гуляем. Я полураздета, вымазана в земле, вся в занозах, с разводами косметики на лице.　

Мы бежим вдоль заборов на полусогнутых ногах. Ремешок босоножки цепляется за куст и лопается, но у нас нет времени на остановку. Я хромаю, но стараюсь не отставать. Прямо «Золушка» на новый лад. Олави заталкивает меня в машину и бьёт наотмашь. Я покорно принимаю наказание, потому что за эти несколько дней привыкла к тому, что он винит меня во всём. Отлетаю к противоположной двери, прикусываю язык и сжимаюсь в комок, надеясь стать невидимой.　

Олави поворачивается к водителю и кратко объясняет: — Нас подставили. Ребята меня прикрыли, но их взяли, и машина срывается с места. Убедившись, что за нами нет погони, Олави снова занялся мной. — Дура! Ты зачем орала? — Когда он входит в раж, то кажется невменяемым. Разительный контраст с холёной внешностью успешного мужчины. — Совсем свихнулась? Только пискни, я тебя… — Перед глазами блестит нож. Олави нравится угрожать мне ножом, он наклоняется ближе, усмехается, впитывая мой страх. Задирает юбку, смотрит на трусики и довольно улыбается. — Он не успел тебя трахнуть, да? Вот же, мудак…　

Снова бьёт, но уже не так больно.　

— Приведи себя в порядок, и чтобы ни звука, пока не окажемся в поезде. Поняла?

Кто-то оборачивается с переднего сидения и протягивает Олави таблетку. Он пытается впихнуть её между моих сжатых губ, потом нажимает на щёки, и я открываю рот, невольно заглатывая горечь. Олави смеётся, и я изо всех сил кусаю его за палец. Вкладываю в укус всю свою ненависть. Олави грязно ругается и бьёт меня по щекам, по груди, куда попало.