— На чём мы остановились? — интересуюсь почти дружелюбно. Это — часть истерики. Мышцы напряжены так, что трудно говорить, и даже скальп свело судорогой, от которой немеет лицо.　

— Я пообещал, что не причиню тебе вреда.　

Я молча пила чай, зная, что необязательно поддерживать беседу. Макс и сам скажет то, для чего пришёл.　

— Ненавидишь меня? — спросил он, сделав глоток кофе.　

Меня колотит, как в лихорадке, даже плечи трясутся. Киваю в ответ на его вопрос и тут же добавляю, на случай, если кивка недостаточно:　

— Очень.　

Он снова отпивает кофе, молчит. Скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинки, на бёдра. Меня мутит, перед глазами масляные пятна. Обжигающий глоток становится временным спасением.　

— Я не собиралась тебя убивать, — поясняю, на всякий случай. Жить-то, как ни странно, хочется. Вроде мучаюсь, страдаю, а всё равно обожаю жизнь. Всю её, вплоть до самых примитивных вещей, вплоть до биения собственного сердца. Глядя в чёрные глаза, спешно добавляю: — Хотя, если предложишь варианты, я их рассмотрю.　

Макс смеётся — коротко, сухо — потом залпом допивает кофе.　

— Я предчувствовал, что ты будешь мстить, но не догадался, что станешь действовать через Диму.　

Я набрала полные лёгкие воздуха, чтобы протестовать, но опомнилась и с силой прикусила язык. Молчать, Лара. Речь идёт о твоём спасении. Пусть Макс ходит по лезвию, пусть думает, что угодно. Даже то, что я способна обидеть ребёнка. Пусть боится.　

— Зачем ты пришёл?　

— Чтобы задать один вопрос.　

— Задал?　

— Нет.　

— Вперёд.　

Выдохнув, он поставил чашку на стол и упёрся локтями в колени. — Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше?　

Не этого я ждала, совсем не этого. Закипавшая во мне ненависть рассеялась с жалким хлопком. Чашка клацнула о блюдце, выдавая мою дрожь, поэтому я залпом допила чай и поставила её на постель.　

«Харакири», — очень хотела ответить я. Очень. Чтобы напугать, чтобы донести всю глубину моей ненависти, моего вынужденного «не-существования».　

— Я не знаю.　

Я дала ему честный ответ в надежде, что он предложит варианты.　

— Не может быть. Ты приехала в Анапу с определённой целью. Отомстить.　

— Нет. — Дрожь унялась, и я обняла колени в попытке согреться. Как объяснить, зачем я приехала, если я и сама толком этого не понимаю? — Я приехала не из-за мести, я надеялась на катарсис, на забвение. Думала, увижу тебя — и станет легче, кошмары прекратятся. Надеялась убедиться, что ты меня не узнаешь, и тогда я поверю, что мне ничего не грозит.　

— Тебе ничего не грозит.　

— Я верю.　

— Не веришь.　

— Не верю.　

— Я сразу тебя узнал.　

Я вспомнила нашу встречу на кухне и то. как Макс напрягся, заглянув мне в лицо. Теперь понятно, почему он выгнал меня из дома и не хотел пускать обратно.　

Он думал, что я причиню вред ребёнку. Он считает, что я такая, как он.　

— Ты решил, что я собираюсь обидеть Диму.　

— Да.　

— Поэтому и выгнал.　

— Поэтому и выгнал, — подтвердил он, и я не стала разубеждать его в возможности такого сценария. Пусть ходит по краю, пусть мучается и ищет следы преступления. Вдруг я уже навредила Диме? Поменяла лекарства, дала опасный совет или просто рассказала ему правду о Максе. Последнее стало бы отличной местью.　

Макс провёл рукой по волосам и дёрнул плечами. Волнуется. Это хорошо.　

— Когда я увидел вас с Димой на кухне, то испугался и не успел толком подумать. Не догадался, что ты не сможешь обидеть ребёнка. Не ты. Не Диму.　

Я подавилась собственным дыханием и застыла, молча теребя покрывало. Вот и конец моей мести. Макс прочитал мою слабость по дрожащим рукам и распахнутым глазам. Он прав — я не смогу обидеть Диму.　

Пристальный взгляд Макса больше не вызывал панику. Вот она, «иерархия страха» в действии: я привыкла к чудовищу всего за несколько встреч. Только вот всё это совсем, ну, совсем не похоже на катарсис.　

— Что я должен сделать, чтобы тебе стало лучше? — снова повторил Макс.　

Подобрав колени поближе к груди, я отрицательно покачала головой. Чудовище раскаивается? Я этого не хочу. Не знаю, что с этим делать. В мире не существует такого лёгкого прощения, по крайней мере, не в моём.　

Он поднялся с кресла и подошёл к двери. Провёл костяшками пальцев по дереву, дёрнул за цепочку.　

— Я хотел, чтобы ты меня нашла. Чтобы убедиться, что ты жива.　


****

Он ушёл, а я осталась. Труднее тем, кто остаётся. Уходящим легче, для них что-то меняется, а для остающихся — нет. Особенно если они понимают, что допустили ошибку. Большую.　

Я надеялась, что ненависть приведёт меня к спасению.　

Дура.　

Я лежала, уставившись в потолок, пока не зазвонил телефон. Тот, который я вроде бы выключила.　

Экран оповестил, что сейчас ровно восемь утра, и что мне звонит Игорь.　

— Лара, объясни мне, что происходит! — Игорь бесновался, как будто имел на это право. — Людмила Михайловна позвонила домой, и Дима сказал, что не разговариваете Максом, но отказался объяснять, почему. Ей нельзя волноваться, а Макс не отвечает на звонки.　

— Я-то тут при чём?　

— Я не говорю, что это связано с тобой, а просто пытаюсь разобраться, что происходит. Пойми, что я тоже сторонний человек, который случайно оказался ввязанным в их дела.　

Вот же, скотина. Втолкнул меня в незнакомую семью, а теперь притворяется, что он　

— сторонний человек.　

— Ты ввязал меня в это дело по своей собственной инициативе. А теперь я уехала, так что больше мне не звони. Никогда. Если есть вопросы, ищи Макса.　

Отбросив телефон, я поплелась в душ. Плакала, пока тёплая вода струилась по лицу. Плакала, пока одевала футболку и шорты. Плакала, пока давилась шоколадом из гостиничного холодильника. Потом привела себя в порядок и вызвала такси.　

Знаю, что рискую. Знаю, что Дима — не моя ответственность. Но не могу всё так оставить, не собираюсь портить его и так слишком сложную жизнь. Не оставлю за собой след ненависти. Я разорвала связь крови, причинила ребёнку боль, и от этого мне плохо. Я должна сказать ему, что Макс меня не обидел. Не в этот раз.　

Дима сидел на кухне, уставившись в планшет. В дом я не зашла, а просто заглянула в окно и помахала рукой в сторону пляжа. Он тут же соскочил с табуретки и появился в дверях, держа в руках шлем.　

— Уже девять утра! — пробурчал он, тщательно скрывая радость и удивление.　

— И это — нормальное человеческое время, — ответила в тон ему. — Оставь дяде записку, чтобы не волновался.　

Дима неохотно потоптался на месте, но послушался. Вернулся через пару минут и запер за собой дверь.　

— Я думал, что ты уехала.　

— Уехала.　

— Так зачем вернулась?　

— Как зачем? Ты же мой гид.　

— Ты живёшь в гостинице?　

— И что? Я и подальше уеду, если понадобится, чтобы ты не будил меня в шесть утра, — напряжённо отшутилась я. — А вот девять — самое то.　

По пляжу покататься не удалось, а вот по улочкам — да. Мы заехали невесть куда и долго ловили сигнал, чтобы найти карту города в телефоне. Перекусили в кафе, поругались по поводу меню, а потом уселись на детской площадке с бутылками лимонада.　

— К твоему дяде приходили друзья, — начала я, и Дима напрягся, вцепившись в бутылку. Чуть утолщённые кончики пальцев посинели от напряжения.　

— Знаю.　

— Среди них был противный мужик, лет под сорок, с жирными волосами цвета детской неожиданности.　

— Видел. — Дима проглотил смешок.　

— Он ко мне приставал, а Макс ему врезал. Кажется, даже сломал нос. Я очень испугалась и побежала в дом, а твой дядя пытался меня успокоить. Он не хотел, чтобы ты услышал, как я кричу, поэтому и удерживал. Ты застал нас как раз в тот момент. Спасибо, что пытался меня защитить.　

— Не за что, — буркнул Дима. — Значит, Макс к тебе не приставал?　

— Нет. Он меня защитил.　

Дима выдохнул. Худощавое тельце расслабилось настолько, что даже уши дёрнулись.　

— Я же говорил, что он хороший. — В голосе дрогнули слёзы и обида. На меня! Он обиделся на меня за то, что я заставила его усомниться в Максе, в узах крови.　

Глоток. Затяжной. Лимонад пенится в глотке. Хочу подавиться, закашляться, чтобы не отвечать, но мне не везёт.　

— Да. Говорил.　

Дыши, Лара. Просто дыши и молчи. Ты делаешь это для Димы, и Макс тут ни при чём. Дыши.　

Я вернулась только для того, чтобы восстановить узы крови, которые я же и порвала. Чтобы помирить Диму с Максом. На этом — всё, ведь мы уже попрощались. Однако эта встреча не похожа на прощание, и я чувствую, как моя душа прогибается, впуская слабость и непонятную нужду в этом ребёнке.　

— Завтра придёшь? — спросил Дима, когда мы вернулись домой. Ковыряет ступеньку носком кроссовки и упорно смотрит под ноги. Руки в карманах шуршат старыми фантиками и спрятанными чувствами.　

Пытаюсь улыбнуться.　

— Куда ж я денусь? Других гидов у меня нет.　

Как и планов. Как и сил.　

— Гид! — фыркнул Дима. — Тоже мне! Мы ещё нигде не были.　

— Так придумай, куда поехать, составь план. Гид ты или где. Зря только деньги перевожу. — Отшучиваюсь, хрипло и устало. Если у моей души есть руки, они держатся за этого ребёнка.　

— Ты мне ещё не платила!　

— И не заплачу, если будешь отлынивать.　

— А ты… — Дима наклонился, чтобы снять наколенники, — ты только по утрам свободна?　

Не хочу заходить в их дом, топчусь на крыльце. Надо попрощаться и уехать. Отшутиться поудачнее, заплатить Диме за наши прогулки — и всё. Чувствую же, что несусь по наклонной плоскости, но ничего не могу с собой поделать. Ускоряюсь, нарочно. Падаю в непрочный союз с ребёнком, который сильнее меня. Намного.