— Зря ты на него злишься, — сказал Дима, когда мы расположились на тёплом песке.　

— Макс хороший.　

В ответ на это я смеюсь, почти до слёз. Макс хороший. Я зря на него злюсь. Ах да, Дима не видел, как Макс выкинул меня из дома. А ещё он не знает…

— Не смейся, Лара. Он действительно хороший. Просто он зол на мою маму, вот и перестал к нам приезжать. Когда родители погибли, я подслушал, как Макс ругался с бабушкой. Он сказал, что родители в горах травку курили, и что мама вообще всегда ходила обкуренная, и из-за этого они и погибли.　

Бросив на меня обиженный взгляд, Дима стрельнул ракушкой в моё колено. Я не отреагировала, слишком шокированная услышанным. Даже не знаю, нормально ли для ребёнка его возраста знать и говорить о таких вещах.　

— Папа был лучшим другом Макса, вот он и скучает. Ему непросто со мной. Мы раньше дружили, а теперь он редко приезжает. Говорит, работы много, но я думаю, что дело не в этом. Просто я очень похож на отца. — Не застревая на печальных мыслях, Дима повернулся ко мне, и его лицо засветилось гордостью. — Знаешь, какой Макс крутой? У него огромный бизнес по всему побережью! Бабушка ругается, что он нам даёт столько денег, что хоть закапывай. Он таких, как ты, и в Бруквин водит, и в Наутилус. В самые классные рестораны!　

«Таких, как я». Не думаю.　

Отвернувшись от него, я погрузила руку в песок. Лучше бы здесь была галька. Если сжать гальку в кулаке, станет больно, а на душе — легче. Но по гальке не поездишь, вот мы и сидим на песке. Я плачу, но под очками не видно. Всего в нескольких предложениях этот ребёнок развернул передо мной невероятную трагедию своей жизни. Просто, без пафоса. При этом он оправдывает поведение Макса с щемящей добротой и щедростью, которых тот не достоин.　

Макс. Чудовище.　

Макс водит «таких, как я» в классные рестораны.　

Нет, Дима, это не так. Таких, как я, он тащит за волосы и выбрасывает из окна.　

Мальчик боготворит этого… этого человека, а я сижу рядом и беззвучно плачу. Хорошо, что в очках не видно.　

— Теперь Макс вернулся, и всё будет в порядке. Мы снова станем друзьями. Пар, ты хорошая, но он для меня главный, — поясняет Дима сострадательно, не хочет ранить мои чувства, и я вдруг ощущаю себя жалкой. Прибилась к ребёнку, как водоросль к берегу, в поисках спасения расшатанной души. Дима позвал меня погулять для того, чтобы попрощаться, а я обрадовалась. Да ещё решила, что смогу отомстить, очернив Макса в глазах ребёнка.　

Мы молчим, засыпая песок в его шлем, потом я решаюсь.　

— Дим, я скоро уеду.　

— Знаю. Мы с тобой не друзья. — Он отметает все возможности, смело, с готовностью, как будто и не ждал ничего другого. Да и бывает ли, чтобы вот так сразу, с чужим человеком — и упасть в дружбу? — Самокат с собой возьми.　

— Не смогу. Позаботишься о нём?　

— Ладно.　

Сделав гимнастику, мы возвращаемся обратно. Дом пуст, и я снова могу дышать. Захожу на кухню, наливаю Диме лимонада, делаю бутерброд. Ставлю перед ним тарелку и радуюсь тишине. Я знаю, что Дима — не маленький, но не хочу оставлять его одного, поэтому жду возвращения Макса. Чувствую себя странно: хозяйка попросила меня о помощи, а её племянник выгнал меня из дома. Уйти или нет?　

— У нас есть душ прямо в саду, — заявляет Дима, глядя на сыплющийся с наших коленей песок. — Морская вода, очень здорово.　

Вспоминаю подобие душа в «виноградном домике» и морщу нос. Но не здесь же… нет.　

— Нет, спасибо.　

— Мой дядя ушёл. — Дима недовольно поджимает губы, догадываясь о причине моего отказа.　

После еды он показывает мне серую кабинку между деревьями, деловито заходит туда с полотенцем и машет рукой. На всякий случай снова проверяю дом, но в нём пусто. Зову Макса, слушаю тишину и отмечаю, что после его приезда эхо в доме стало совсем другим.　

Беру полотенце из своей бывшей комнаты и, дождавшись возвращения Димы, тоже иду в душ. Встаю на скользкий деревянный помост, включаю воду и наслаждаюсь. Хоть и в закрытой кабинке, но я — голая под идеально синим небом и взглядом ветвей, свисающих через край. Слизывая с губ морскую соль, улыбаюсь, смущаюсь, отдаю дань нудизму. Знаю, что потом придётся смывать, что кожу стянет и высушит, но наслаждаюсь, как будто никогда раньше не знала солёной воды. Встаю под струи с головой, полностью отсекаю звуки и теряюсь. Вода то тёплая, то холодная, наверное, заело клапан в бачке. Только привыкнешь к мягкому теплу — обожжёт холодом, собьёт дыхание. Как и в жизни: никогда не знаешь, что будет дальше. Шум воды заглушает мысли, и это настолько приятно, что не хочется выходить из-под солёных струй.　

Закончив, я отступаю в сторону, вытираю ладонью лицо и замираю. Кто-то приближается. Ветвь хлещет о кабинку, шаги затихают совсем рядом, у стены. Поскользнувшись на мокрых досках, я хватаюсь за скамейку, прикрываюсь полотенцем и слушаю. Ничего. Выключаю воду и в ужасе вижу, что кабинка накренилась, как будто на неё надавили с другой стороны.　

— Дима, это ты? Дима? — голос выстреливает нотой паники. Натягиваю купальник, смотрю вверх, сразу во все стороны, боясь, что над кабинкой вот-вот появится ненавистное лицо. Как в фильме ужасов.　

Слышу дыхание с другой стороны.　

— Кто здесь?　

Ветвь хлестнула по кабинке со звуком выстрела, и я вскрикнула, хватаясь за скамейку в поисках хоть какой-нибудь защиты.　

Невдалеке слышу голоса, один из них — Димин. Он приближается, напевая мелодию популярной рекламы.　

— Пар, как тебе? Понравилось?　

— Да, — хриплю.　

Опускаюсь на скамью, дышу. Просто дышу.　

— Ладно, я пошёл. Максик вернулся, к нему сегодня друзья придут.　

Макс вернулся. А то я не догадалась! Хорошо хоть сдержался, не снёс меня вместе с кабинкой. В спешке одеваюсь, вешаю полотенце на верёвку и спешу к себе, ловя брошенную вдогонку просьбу Димы: — Зайдёшь вечером, чтобы сделать гимнастику и принять лекарства?　

Очень хочется съязвить, но в этот момент я чувствую на себе взгляд Макса и киваю. Диму так же сложно понять, как и меня саму. То он равнодушно прощается со мной, то снова просит о встрече. А ведь он сам прекрасно справляется с лекарствами и может научить Макса делать гимнастику. Дима манипулирует мной, а я с радостью соглашаюсь. Не могу отказаться. Меня прибило к нему, как водоросль к берегу, целиком и полностью, и пока он просит, пока я рядом, я не могу не согласиться. Знать бы, почему.　


****

К Максу действительно пришли друзья, но они разместились в беседке, не заходя в дом. Обычные посиделки нормальных людей, смех, разговоры, подколки. Я пробежала мимо, не поднимая взгляда, и спиной почувствовала их внимание. Стряхнула его в прихожей, как ненужный плед, и прошла на кухню.　

Доставая ингаляторы из пакета, я украдкой поглядывала в окно. Что, если я узнаю друзей Макса? Что, если они были на встрече с Олави восемь лет назад? Готова ли я к очередной конфронтации? Посмотрю им в глаза, выплюну накопившуюся ненависть и приму любые последствия, только бы освободиться от этого яда.　

Нет, не смогу. Знаю же, что они убьют меня без зазрения совести. Поэтому постыдно сбегу, сдавшись панике, а потом станет ещё хуже.　

Мы с Димой делаем гимнастику, пьём коктейль из мороженого, и он тихо хихикает, напоминая о том, как мы перехитрили Макса. Нет, Дима, ты сам перехитрил своего дядю. Ты, а не мы. Я на такое не способна.　

Дима желает мне спокойной ночи и поднимается к себе. Искоса поглядывая на друзей Макса, я иду домой, в «виноградный домик», когда меня настигает мужской свист.　

Противный, грубый, какой слышишь, проходя мимо пьяных сборищ по вечерам.　

— Оставь её, — категоричный голос Макса.　

— Как я могу её оставить? Ты её видел? У неё ноги от шеи растут!　

А ещё у меня курносый нос, но этого никто не замечает. Раз уж ноги «от шеи», остальное никого не интересует.　

Те самые «ноги от шеи» немеют, и я невольно замедляю шаг. Твержу себе, что не знаю этого мужчину, что он не желает мне зла, что это просто шутка, но спазм в горле мешает дышать. Тру рёбра костяшками пальцев и быстро моргаю, разгоняя чёрные точки.　

— Ларочка! — Из беседки тянется влажная, пухлая рука. — Давайте познакомимся!　

Мужчина пьян, он неловко сползает со скамьи и силится заглянуть мне в лицо. Его внешний вид недостоин описания. Как, впрочем, и его поведение.　

— Нет, — отступаю, смотрю на остальных. Не узнаю никого, кроме Макса. На столе — закуски и несколько бутылок. Над головами — жёлтый свет одинокой лампочки в облаке мошкары. Пятеро мужчин, четверо женщин, одна из них сидит у Макса на коленях и волнообразно двигается, прикрыв глаза. Не могут же они прямо здесь… при всех…　

— Дима в своей комнате, — сообщаю Максу и шагаю к калитке.　

Настойчивый мужчина выскакивает из беседки, настигает меня и хватает за плечи. Огромный жёлтый зверь в свете уличного фонаря.　

— Боже мой! Глаза! — говорит искренне, и уже не кажется пьяным. Скорее, обезоруженным. — Я никогда таких не видел. Лара, у тебя изумительные глаза…　

Умом я понимаю, что он не опасен, а просто пьян. Заигрывает без злых намерений. Однако он хватает меня за руку, тянет на себя, и этого достаточно, чтобы спустить курок паники. Несмотря на прошедшие годы, этот курок чувствительный, как никогда, и сейчас моё состояние никак, ну, никак не похоже на излечение.　

Я отступаю к дому, хлопаю мужчину по рукам, по лицу. Он отпускает, опешив, не ожидал такой бури. Пытается извиниться, но я зажмуриваюсь, кричу и вижу перед собой только чёрные глаза Макса, как во сне. Мужчина снова хватает меня за руку. Вполне возможно, что в этот раз он просто пытается меня успокоить, но меня не остановить, я уже вошла в штопор. Спотыкаюсь на крыльце, врываюсь в дом. За спиной шум, звуки ударов, плоть о плоть, и я кричу, чтобы не слышать, бегу. Не знаю, куда повернуть, где спрятаться от прошлого. Я посмела выжить, вернуться, нарушить покой чудовища и его друзей, и теперь они снова заметили меня и получат то, что не успели взять в прошлый раз. Дура, что вернулась. Дура, что поверила в катарсис. Дура, что пошла на конфронтацию. А ведь меня предупреждали.