– Мам, что ты там бормочешь? – спрашивает Мэри, убирая с террасы подносы, оставшиеся от завтрака.

– Что? – спрашивает Белинда, и лицо ее морщится от удивления.

– Ты бормочешь что-то, мам, это выглядело немного странно.

– Я бормотала?

– Да, – говорит Мэри, ставя на стол тяжелый поднос с приправами и соусами.

Яркая и свежая, Мэри, кажется, вовсе не обеспокоена встречей с Лорен. Прошлой ночью, пока мать поглощала граппу, она даже осмелилась утверждать, будто приезд Лорен в долину – благоприятное событие и что его надо отпраздновать: всегда приятно, когда поблизости есть еще женщины. Стоит ли говорить, что Белинда не разделила точку зрения дочери и снова напомнила ей, кто она вообще такая.

– Не знаю, зачем ты тратишь на это силы, – заявляет Мэри, убирая со стола банку с вареньем.

– На что ? – спрашивает Белинда, стоя руки в боки.

– Да на то, чтоб отпаривать этикетки с банок и клеить взамен рукописные. – Она подносит к свету остатки малинового варенья «Бон Маман». – Тебе никого не удается обдурить.

– Я не стараюсь обдурить людей, – возражает Белинда. – Просто это то, чего они ждут.

– Они ждут домашнего варенья.

– Оно домашнее, – парирует Белинда, – только не у меня дома было приготовлено.

– Ты обманываешь их.

– Нет. Я не могу исправить мысли людей, – говорит Белинда с натянутой улыбкой. – Кстати, разве тебе не пора пойти застелить постели? Мне нужно успеть немного порисовать до ленча.

Белинда берет с кухонного стола свой красный ящичек с красками, банку воды и блокнот рисовальной бумаги и направляется в самый дальний конец сада, откуда открывается видна «Casa Padronale».

По правде говоря, из всех пейзажей, которые Белинда могла изобразить этим воскресным утром, она выбрала, вероятно, самый малопривлекательный: слишком много идущих уступами полей, слишком мало кипарисов и довольно много белого шоссе. Но с другой стороны, это вряд ли так важно: тем, кто вздумает полюбоваться Белиндиными картинами, частенько трудно бывает определить, какой именно ракурс она запечатлела. Детали – не ее сильная сторона. Подписавшись на «Месячник акварелиста» – видимо, для того, чтобы получить бесплатно краски и халат художника, – она отменила заказ, когда с нее начали взимать плату за доставку по Европе и за упаковку. По времени это примерно совпало с тем периодом, когда журнал перешел от фона к переднему плану и пейзажным деталям. Уверенно сотворив полосы голубого неба и зеленых холмов, Белинда обычно творчески выдыхается, когда дело доходит до того, чтобы нанести окончательные штрихи. К счастью, утомление от переднего плана обычно одолевает ее ближе к часу дня – как раз накануне воскресного ленча у Джо-ванны.

Усевшись на траву на склоне холма, Белинда кладет альбом на колени и начинает рисовать. Ее кисточка зависла в воздухе, лоб напряжен, мысли сосредоточены на происходящем внизу.

Синий джип ездил все утро туда-сюда, пролетая мимо «Casa Mia», как какая-нибудь девочка-подросток, которую отпустили ночью погулять с друзьями. Белинда уже успела возненавидеть его элегантный силуэт и то, как он скользит вверх-вниз по холму со всей полноприводной уверенностью в себе.

Тем временем внизу, в долине, отчетливо видна чистая белая рубашка Лорен, которая стрелой носится по рубежам своих владений, переговариваясь с появившимися накануне вечером рабочими. Кажется, их там сотни; они копошатся, как личинки мух на разлагающемся теле.

Они расчищают чрезмерно разросшийся сад, спиливают старые деревья и складывают все валяющиеся на дороге камни в кузов желтого грузовичка. Их веселая, добродушная болтовня разносится вверх по склонам долины. Белинда готова поклясться, что слышит носовой выговор Лорен и ее странный ломкий смех; вместе с ней смеется также мужчина в бейсбольной кепке. Все это происходит слишком быстро, и потому не может ей нравиться.

Она энергично болтает кисточкой в банке, стуча по ее краям, как председатель, объявляющий очередного оратора, и окунает эту толстую, мокрую кисточку в ящик с красками. Белинда так сосредоточена на происходящем внизу, что невнимательно смотрит на палитру. Смелыми, широкими мазками водит кистью по небу, и комки черного вмешиваются в бледно-голубое, омрачая весь вид.

– Черт! – вскрикивает она, взглянув на получившееся подобие надвигающейся грозы. Черная краска стекает на голубое небо, затопляя его, поглощая и разрушая зеленую долину, изображенную ниже. – Этого только мне не хватало, черт бы побрал! – Она вырывает лист из альбома и комкает его. – Наверняка уже настало время ленча, – бормочет она. Поднимается на ноги и выливает черную, как туча, воду из банки прямо на склон холма. – Я с ней позже разберусь.

***

Белинда и Мэри приехали к ленчу на полчаса раньше, но никто, кажется, не возражает, и меньше всех Джованна, которая суетится вокруг них. Широкая улыбка сияет на ее маленьком розовом, морщинистом лице, которое, мягко говоря, слишком много времени провело возле раскаленной духовки, где она печет пиццу.

– Ciao, Белинда. Ciao, la bella 73 Мария! – говорит она, потряхивая плотными пуделиными кудряшками в подтверждение своих слов. Она по очереди берет их за плечи своими костлявыми пальцами и приветствует долгим поцелуем.

В противоположность своему круглому, тучному мужу Джованна вся – кожа да кости. Ну и еще волосы на лице. Сгусток нервов и энергии, она готовит, как колдунья порхая от стола к столу в обеденном зале и безостановочно разговаривая с таким сильным тосканским акцентом, что почти никто, кроме мужа, ее не понимает. Вместе они составляют чрезвычайно колоритную пару. Некоторые шутят на их счет – дескать, противоположности сходятся. Иные бормочут себе под нос, что он вполне может раздавить ее в постели: он такой большой, и толстый, и тяжелый. Как только она жива остается? Некоторые туристы, приезжающие в долину, даже сомневаются, удавалось ли им вообще когда-нибудь этим заняться. Но Джованна может гордиться: она – мать шестерых сыновей, которых произвела на свет одного за другим, по одному каждую весну в первые шесть лет их брака. С тех пор все они покинули семейное гнездо и разъехались по разным городам – по всей Италии, от Милана до Флоренции. Но когда они возвращаются, по всей долине слышны песни и танцы.

Джованна спешит подать Белинде ее графин холодного белого вина, а Мэри – бутылку газированной воды, пока они усаживаются за длинный стол посреди ресторана. Он накрыт на шесть персон: белые бумажные салфетки и бледно-розовая скатерть – воскресный ленч носит более формальный характер, чем любая другая еда, подаваемая в ресторане. Зонтики с надписью «Кампари» сдвинули вместе, чтобы обеспечить тень всему столу. Другой длинный стол, на десять персон, установлен в тени виноградных кустов, столик на двоих помещен в углу возле стены. Белинда устраивается в середине центрального стола и начинает отламывать маленькие кусочки от ломтя хлеба, который лежит в коричневой пластмассовой корзинке.

– Похоже, Бьянки заказали столик, – говорит она, кивая в сторону большого стола, накрытого на десятерых, который стоит под виноградным кустом. – Интересно, кто те двое? – спрашивает она, жуя корочку.

– Вероятно, какие-нибудь туристы, – предполагает Мэри, делая глоток воды. Ее глаза слегка увлажняются, когда пузырьки ударяют в нос.

– Мм-м… – мычит ее мать, соглашаясь, и делает глоток вина. – Утром все было в порядке? Ничего ужасного в спальне?

– Я ничего такого не заметила, – говорит Мэри.

Меня всегда забавляли люди, которые ворочаются. – Белинда макает хлеб в оливковое масло, которое налила в пепельницу. – Часто бывает, что самые утонченные натуры сминают простыни.

– Мам! – говорит Мэри, горбя плечи от неловкости.

– Меня это нисколько не беспокоит, дорогая, – улыбается Белинда. – Ты с этим имеешь дело, не я.

– Неужели обязательно разговаривать об этом?

– Я просто говорила, что. ..И в любом случае, – фыркает Белинда, – здесь никто не говорит по-английски.

– Но это не тема для разговора.

– Ох, заткнись. – Белинда зевает и поворачивается лицом к входу. – О, buon giorno, Хоуард. Buon giorno! – восклицает она громко, воркующим голосом, улыбаясь и поднимаясь со своего места. – Как дела? Come va? – спрашивает она, лицо ее напрягается в ожидании, пока ее обнимут.

– По большей части все осталось так же, как при прошлой нашей встрече, – говорит Хоуард, тут же запечатлев на щеках Белинды два довольно мокрых поцелуя. – Я на ногах с семи часов и все утро занимался тем, что пытался разбудить своего героя, – говорит он, кивая Мэри; та садится. – Бутылка вина, которую я выпил в десять тридцать, не принесла ни малейших изменений.

– Ну, ничего, ничего, – говорит Белинда, наливая ему в бокал белого вина из графина. – У меня есть несколько сплетен, которые наверняка тебя развлекут.

– Правда? – спрашивает Хоуард нагибаясь через стол и забирая графин, чтобы доверху наполнить свой бокал. – Звучит интригующе, – говорит он, разевая рот цвета бургундского и выливая вино в явно пересохшее горло.

– Ну, – начинает Белинда, втягивая голову в плечи от воодушевления. – Я познакомилась с americano, который купил «Casa Padronale», и… на самом деле она americana!

– Ах вот как? – откликается Хоуард, снова откидываясь на спинку кресла. – Это мило.

Это не совсем та реакция, которую ожидала Белинда. Прежде чем ей удается осознать, что внутри нее, как дитя, зародилась ярость, в ресторан легкой походкой входят Дерек и Барбара с дружелюбными улыбками на безразличных лицах.

– У вас тут все в порядке, Контесса? – спрашивает Дерек, на ходу поправляя большими пальцами ремень своих бежевых обтягивающих брюк.

– Да, Дерек, просто сказочно, – улыбается Белинда, повеселев. – У нас тут полно сплетен.

– О-о-о, сплетни! – вступает в разговор Барбара, сведя вместе кончики своих длинных серебристо-розовых ногтей. – Звучит интересно.