— Но все это ничто в сравнении с тем, что случилось с княгиней Флуреско! Если бы я осмелилась рассказать вам про это, вы, барыня, были бы страшно удивлены, — прибавила смущенно Фанни.

— Рассказывай свои новости, — сказала, смеясь, Тамара. — Но откуда ты знаешь, что делается у Нины Александровны?

— Через Машу, сестру Фредерика; она служит камеристкой у княгини. Мы очень дружны с ней, и она рассказывает мне все. О! У Флуреско много делается такого, что не нравится Маше, так как она честная девушка. Ей давно хочется отказаться от места, но большое жалованье и великолепные подарки удерживают ее.

— Итак, Маша рассказала тебе что-нибудь особенное?

— Когда вы узнаете, барыня, вы будете поражены. В конце зимы княгиня очень интересовалась господином Виндельбаумом, доктором — евреем, в то время лечившим ее. Он очень красивый и ученый человек. В деревне же она увлеклась одним актером, распевавшим на открытой сцене романсы и игравшим в оперетке. Говорили, что он француз, но Маша уверяет, что скорее богемец. Этот актер очень некрасив: маленького роста, цвет лица коричневый. Просто непонятно, что в нем могло понравиться княгине! Сначала она бегала на все представления, где только он участвовал, затем Гастини стал бывать у Нины Александровны и часто оставался ужинать.

— Что ты говоришь, Фанни? Актер приходил ужинать, и князь позволял это?

— Он всегда приходил в отсутствие князя, который часто пропадал целыми ночами. Когда князь не бывает дома — это праздник для всех, до такой степени он придирчив! Если же он пьян, начинается настоящее светопреставление: он шумит, заводит скандал и даже иногда портит мебель и ковры.

— Фи! Побереги для себя все эти подробности, — заметила с отвращением Тамара.

— Однажды князь уехал куда-то с друзьями, рассчитывая вернуться не раньше следующего дня. Около одиннадцати часов вечера пришел певец, и Нина Александровна провела его в свой будуар.

«Я вместе с Варварой была в гардеробной, — рассказывала мне Маша. — Вспомнив, что нужно перешить ленту на пеньюар княгини, я пошла за ним в спальню… Я уже сняла платье с вешалки, когда услыхала легкий шорох… Я оглянулась… и замерла на месте!.. Князь выглянул из двери, ведущей в гардеробную, и затем запер ее на ключ!.. Вероятно, он меня не заметил… Минут через пять в спальню прибежал бледный и расстроенный Гастини. Найдя дверь гардеробной запертой, он спрятался за кровать. Я прикрыла его ковром. Будучи заперта в спальне, я подкралась к двери в будуар и стала смотреть в замочную скважину».

Маша увидела князя, сидящего за бюро с хлыстом в руках. На этот раз он не был пьян, но взгляд у него был такой жесткий и злой, что Маша почувствовала, как мурашки забегали по спине. Княгиня тоже, по-видимому, была страшно испугана, так как стояла бледная, как смерть.

«Я, кажется, не вовремя вернулся? — спросил насмешливо князь. — Впрочем, мои труды не пропали даром. Ваш любовник — актер Гастини — спрятался в соседней комнате. Не пытайтесь оправдываться: улика налицо — вот шляпа этого негодяя».

Ударом хлыста он сбросил шляпу со стула на пол.

«Сначала я отстегаю хлыстом этого комедианта и устрою ему такой блестящий выход, какого он никогда еще не видал на сцене. А затем уже мы потолкуем с тобой!»

«Ты не смеешь меня бить!.. Если ты будешь дурно обращаться со мной, я подам жалобу в суд».

«Отлично!.. Потом ты можешь жаловаться кому угодно… Но только то, что ты сейчас получишь, никто не отнимет у тебя! А! Теперь ты боишься, дрожишь!» — Затем он употребил такое грубое выражение, что я не смею его передать вам. — «Впрочем, я укажу тебе возможность выйти из твоего неприятного положения: выдай мне чек на двадцать тысяч рублей, и я плюну на тебя. Выбирай одно из двух: чек или хлыст! Даю тебе пять минут на размышление».

«Княгиня, — рассказывала Маша, — в один прыжок очутилась у своего бюро, выхватила из ящика чековую книжку и, написав несколько слов, подала оторванный листок князю. Тот внимательно прочел его.

«Этот чек не очень-то изящен; на нем такая масса чернильных пятен! Но чернильные пятна, я думаю, все-таки лучше синяков, княгиня? А теперь запомните хорошенько мои слова: всякий раз, как я застану у вас какого-нибудь любовника, вы будете платить мне, или я изобью вас хлыстом».

Он положил чек в бумажник и вышел, напевая шансонетку. Что же касается Гастини, то он был перепуган до такой степени, что тотчас же удрал, не слушая убеждений княгини».

Тамара не сказала ни слова и знаком отпустила Фанни. Простой и правдивый рассказ камеристки произвел на нее глубокое впечатление. Какая ужасная, отвратительная жизнь раскрылась перед ее глазами! Ей вспомнился скандал в доме Угариных. Итак, вот какова интимная жизнь блестящих героев гостиных! Она умерла бы или убежала, если бы ей пришлось вечно быть в обществе пьяного и грубого человека. А как близка она была к подобной участи! Влюбленная до ослепления, она считала высшим счастьем сделаться женой Арсения Борисовича, и какая ужасная жизнь предстояла бы ей, если бы случай не открыл глаза на Угарина! Молодая женщина всем существом своим возмущалась при мысли, сколько неприятностей ей пришлось бы тогда переносить. От глубины души благодарила она Провидение, избавившее от искательств светских молодых людей и внушившее избрать Магнуса, доброго и деликатного человека, ни разу не причинившего ей ни малейшей неприятности.

Да, она была счастлива, не послушавшись голоса сердца и добровольно избегая света. Но, несмотря на все эти соображения, только что рассказанная Фанни история до такой степени взволновала ее, что только несколько часов спустя ей удалось заснуть.

На следующий день приехал Угарин и застал Тамару с мужем в ее ателье. Несмотря на благоразумную сдержанность молодой женщины и стакан холодной воды, так кстати предложенный ему, Арсений Борисович продолжал часто бывать у Лилиенштернов. Непобедимые чары неудержимо влекли его к этому мирному очагу. Страстные распущенные женщины, жадно добивавшиеся его любви, стали ему противны. Ни одна из них не возбуждала в нем того смешанного чувства страсти и ревности, которое заставляло его сердце усиленно биться в присутствии Тамары. Не раз улыбающийся и как бы ободряющий взгляд молодой женщины окончательно опьянял князя, и он почти готов был на признание. Большого труда стоило ему сдерживать себя; но он отлично знал, как обманчив этот чарующий взгляд, сулящий на вид райское блаженство, а на самом деле дающий только стакан холодной воды.

— Вы настоящая Цирцея, — сказал однажды Угарин баронессе.

Тамара с улыбкой покачала головой.

— Увы, князь! Мне недостает самого драгоценного дара Цирцеи: обращать встречающихся мне распущенных людей в мирных и полезных четвероногих.

Пораженный ответом князь с минуту смотрел на нее пылающим взором.

— Успокойтесь, кузина! Вы вполне владеете этим чудным даром. Вы ясно даете чувствовать людям их сходство с теми милыми животными, которых вы называете полезными. О! Вы обладаете необыкновенной способностью подмечать людские слабости и с утонченной жестокостью осмеивать их. Я до тонкости изучил вас и по выражению ваших глаз узнаю, что вы нашли слабую сторону человека. Тогда вы бросаетесь в атаку… и горе несчастным! Вы очень напоминаете сирен. Они тоже обольстительными чарами привлекали неосторожных и затем губили их.

— Постойте, постойте, кузен!.. В настоящую минуту вы с редким ожесточением преследуете и обвиняете меня. Хоть я и сирена, я еще не погубила ни одной жертвы. В наш практический век честной женщине нельзя заняться ремеслом сирен, так как она сама не отдается страсти и не может внушить ее другим. В наше время мужчины разоряются, кончают жизнь самоубийством и спускаются до самой низшей ступени социальной лестницы исключительно благодаря куртизанкам. Среди женщин этой категории следует искать современных сирен. Я же не больше как безвредный блуждающий огонек, пугающий запоздавших путников, но никому не делающий зла.

Несмотря на подобные горячие стычки, Арсений Борисович не прекращал своих частых визитов. Общество Тамары сделалось для него необходимым. Если он долго не видал ее, ему чего-то недоставало. В тот день, когда он застал Тамару с мужем в ателье, князь был в каком-то особенно хорошем расположении духа. Передав молодой женщине роскошную бонбоньерку — проигранное пари, князь сел рядом с ней у венецианского окна.

— Взгляните! Вот проезжает в коляске Нина Александровна с каким-то господином в гражданском платье. Кто это такой? — спросила Тамара, смотревшая в эту минуту в окно.

— Это доктор Виндельбаум. Право, удивляюсь, как Эмилий Феликсович позволяет своей жене повсюду таскать с собой этого господина. Если не из ревности, то оберегая свою честь он должен был бы запретить ей это, — сказал Угарин, взглянув на улицу.

При имени князя Флуреско перед глазами молодой женщины встала сцена, рассказанная вчера Фанни.

— Трудно оберегать то, чего нет! — сказала она, и в ее голосе звучало отвращение, смешанное с презрением.

Арсений Борисович с удивлением посмотрел на нее.

— Как жестоко, кузина, ваше лаконичное осуждение! Бедный Эмилий! Если бы только он знал, как беспощадно вы судите его — он, который всегда так высокомерно и презрительно относится ко всем, что даже товарищи обвиняют его за подобное обращение!

— Вероятно, чтобы избежать этого обвинения, он и дает такую свободу Нине, — возразила Тамара.

Угарин весело рассмеялся, а Магнус, молча работавший над гравюрой, заметил:

— Оставь в покое Флуреско и не раздражайся при виде чужих отношений. Какое нам дело до них!

— Конечно, конечно, кузина, оставим в покое бедного Флуреско! Лучше скажите, что вы хотите нарисовать на громадном полотне, стоящем на мольберте, и с какой целью так старательно изучаете бесчисленные эскизы, разложенные на столе.

— Я хочу написать картину распятия Спасителя для алтаря одной бедной финской церкви. Сначала я думала просто скопировать чью-нибудь, но затем решила сама попытаться скомпоновать картину. Если мне это не удастся, я всегда могу вернуться к своему первому решению.