— Мне никогда не понять подобной помощи! Лучше бросим этот разговор! — сказала презрительно Тамара. — Я должна предупредить тебя об одной очень важной вещи. Нянька Лизы — женщина, не заслуживающая твоего доверия. Она любезничает с солдатом под воротами, бросая ребенка на произвол судьбы. Я была свидетельницей, как она дурно обращается с девочкой и даже бьет ее.

— Ах, оставь, ради Бога! — сказала Кулибина с видимым неудовольствием. — Агафья прекрасная девушка, и я ею очень довольна. Лиза страшно капризна, и у нее невыносимый характер, так что она легко может вывести из терпения свою няню.

— Конечно, я замолчу, если ты сама позволяешь прислуге так дурно обращаться со своими детьми.

— Боже мой! Что же я могу еще сделать? Ведь дети не брошены: у Лизы своя няня, а у Миши своя кормилица, следовательно, дети присмотрены. Сама же я не могу сидеть с ними с утра до ночи. Я должна поддерживать знакомства и ужасно устаю!

— И как только муж позволяет тебе вечно разъезжать по знакомым?

— Хотела бы я посмотреть, как бы он запретил мне это! Впрочем, мы очень редко видимся. Когда он уходит в министерство, я еще сплю. После обеда он отдыхает, а вечером или работает в своем кабинете, или отправляется играть в карты. Когда же я возвращаюсь домой в три, четыре часа утра, он уже спит.

Тамара неодобрительно покачала головой.

— Какая печальная жизнь! И совсем не упрекает тебя, что ты, разъезжая по гостям и предаваясь всевозможным развлечениям, не находишь времени позаботиться о муже и о воспитании детей?

— Перестань, ради Бога!.. Довольно нравоучений! — вскричала Надя, затыкая уши. — С меня достаточно проклятий Петра!.. Его проповеди кончаются обыкновенно целой бурей, и он, хлопнув дверью, уходит рассерженный, как черт, после чего целых восемь дней дуется на меня.

— Скажи же по совести, не прав ли он, высказывая свое неудовольствие?

— Для его удовольствия я не могу жить как наседка в курятнике! Но прошу тебя, оставим это! Лучше скажи мне, зачем ты так упорно удаляешься от общества? Ведь ты могла бы постоянно бывать в концертах, театрах… Счастливица! У тебя нет недостатка в деньгах для этого.

— Без сомнения, могла бы, если бы согласилась пользоваться развлечениями, недоступными Магнусу. Его болезненное состояние делает неудобным всякие выезды, а привлекать к себе внимание праздных людей ему противно! Впрочем, по его желанию я раз в неделю бываю в каком-нибудь театре. Оставлять же его каждый вечер я не могу!

Быстро вбежавшая горничная перебила слова баронессы. Красная и явно взволнованная, она бросилась к своей госпоже.

— Сударыня… — бормотала она. — Граф в кабинете и… и он не хочет…

Горничная умолкла, так как в эту минуту раздались три нетерпеливых удара в дверь спальни.

— Это граф Ружемон!.. Ради самого Создателя, прими его, Тамара!.. Ведь вы знакомы? Через пять минут я выйду к вам, — прошептала Кулибина, покраснев, как вишня.

Спрыгнув с кровати, она стала поспешно одеваться.

Крайне удивленная Тамара, ничего не понимая в происходившем на ее глазах, тем не менее согласилась на просьбу своей подруги и направилась к двери в кабинет. Открыв ее, она почти столкнулась с графом, который, наклонясь вперед, по-видимому, подслушивал, о чем говорилось в спальне. При виде баронессы он быстро выпрямился, и сильное смущение отразилось на его лице. У Тамары мелькнула мысль, что граф не верил, что в спальне Нади была она. Неужели он имел право ревновать? Фамильярность, с какой он, человек посторонний, только что стучался в дверь спальни замужней женщины, почти подтверждала эту догадку.

Охваченная неприятным чувством, Тамара окинула холодным и испытующим взглядом этого красивого и изящного молодого человека, который со сконфуженным видом отвесил ей низкий поклон:

— Садитесь, граф, — сказала баронесса, указывая на стул. — Надя извиняется, что заставит вас немного подождать. Впрочем, теперь еще очень рано, и она присоединится к нам через пять минут.

К графу уже вернулся его обычный апломб. Поставив на стол принесенную с собой большую бонбоньерку, он с улыбкой ответил Тамаре:

— Для вас, баронесса, этот час, может быть, и кажется слишком ранним — это, конечно, зависит от привычек, но, смею вас уверить, госпожа Кулибина очень часто принимала меня в такое время.

— О! Что касается меня, то я всегда бываю готова к десяти часам, так что ничего не могло помешать бы мне принять, если бы я принимала. Говоря о раннем визите, я имела в виду Надю. Она приобрела дурную привычку вставать после полудня, и для нее этот час должен казаться еще слишком ранним для визитов. Конечно, за исключением старых подруг вроде меня…

— Простите меня, баронесса!.. Я в отчаянии, что помешал вашему свиданию…

Появление в кабинете Нади оборвало его речь. Свежая, причесанная, в изящном домашнем костюме, вошла молодая женщина в комнату. Пылкий и выразительный взгляд, которым она обменялась с графом, окончательно убедил Тамару в справедливости ее подозрений. Снова чувство отвращения охватило баронессу. Граф, видимо, был не в духе, и Тамара, чувствуя себя лишней, поднялась со своего места и стала прощаться. Кулибина была до такой степени погружена в свои дела, что даже и не пыталась удержать ее. Обе подруги расстались на этот раз гораздо холоднее обычного.

Этот визит оставил в Тамаре до такой степени неприятное впечатление, что она стала по мере сил избегать встреч с Кулибиной. Убеждение, что ее старая подруга по пансиону изменяет своим обязанностям жены и матери, огорчало ее и отталкивало от Нади. Поэтому, когда наступила весна, она по возможности ускорила свой отъезд и отправилась с Магнусом в финское имение.

В середине августа молодых супругов навестил адмирал, приехавший на две недели отдохнуть перед дальней поездкой, вовсе не улыбавшейся ему.

С первого же вечера Тамара заметила отвратительное настроение своего крестного отца. Расспросив, она узнала, что ему навязали опеку, от которой он никак не мог отказаться. Старый друг его отца, которому и он сам лично был многим обязан, умер, оставив единственной наследницей своего громадного состояния (он владел золотыми россыпями в Сибири) свою девятнадцатилетнюю внучку. Потеряв всех близких родственников, он указал как на своего душеприказчика на адмирала Колтовского, сына своего лучшего друга, пользовавшегося его полным доверием. Адмирал собирался ехать в Екатеринбург за этой молодой девушкой, бывшей к тому же еще его крестницей. Мысль принять в своем доме девушку, присутствие которой, естественно, должно нарушить все его привычки, положительно приводила в отчаяние старого холостяка.

— Не отчаивайся, крестный!.. Неужели ты думаешь, что я не помогу твоему горю? — сказала, смеясь, Тамара. — Привози свою воспитанницу ко мне. Ведь ты знаешь, что в этом случае можешь смело положиться на меня! Таким образом, дело уладится, и тебе не придется менять своих дорогих привычек.

— Ах, дорогое дитя мое! Ты просто снимаешь у меня петлю с шеи! — вскричал в восторге адмирал. — Но мне, право, совестно принять твое предложение! Я знаю, что у Нины отвратительный характер. Ее воспитанием непростительно пренебрегали, а дедушка страшно баловал. Прибавь к этому, что она никогда никуда не выезжала из провинции.

— Не бойся, крестный! Поверь, я сумею заставить эту маленькую провинциалку уважать себя. К тому же она недолго пробудет у меня. Ты говорил, что у нее пятьдесят тысяч годового дохода, следовательно, от женихов отбою не будет.

Когда этот вопрос был окончательно улажен, адмирал уехал с легким сердцем. В конце сентября, через несколько дней после возвращения Лилиенштернов в Петербург, Сергей Иванович привез к ним свою воспитанницу, поселившуюся с этого времени у Тамары.

Нина Александровна Муратова была красивая, пикантная брюнетка. Манеры ее были лишены изящества и отличались самоуверенностью богатой наследницы.

Пустая кокетка, Нина была без ума от нарядов, и траур, мешавший ей посещать балы и собрания, приводил ее в отчаяние. Со встречавшимися мужчинами она держала себя очень свободно и принимала вызывающий вид. Вообще обращение ее с ними носило характер дурного тона, что страшно шокировало Тамару. Добрая и великодушная по природе, молодая женщина старалась по мере сил повлиять на свою протеже с целью внушить ей хорошие манеры, указать все неприличие ее поведения. Одаренная умом, Нина понимала добрые намерения Тамары, а так как аристократическое изящество баронессы, в связи с ее громадным богатством, производило на нее подавляющее впечатление, она старалась во всем покориться ей.

Присутствие в доме богатой наследницы заставило Тамару временно отказаться от своего уединения. Не желая открывать своих гостиных для больших собраний, она сочла, тем не менее, своим долгом принимать избранное общество, чтобы дать возможность молодым людям познакомиться с Ниной и искать ее руки.

Итак, раз в неделю, в назначенный день, у нее стал собираться небольшой кружок знакомых. Среди мужчин, особенно усердно посещавших четверги баронессы Лилиенштерн, находились князь Флуреско и граф Ружемон. Последний даже, казалось, интересовался больше самой хозяйкой, чем ее протеже. Несмотря на тайное отвращение, внушаемое им Тамаре, граф все-таки сумел занять по отношению к Лилиенштернам положение близкого знакомого. Он приходил к ним запросто выпить чашку чая, сыграть партию в шахматы с Магнусом или заняться музыкой с Ниной. Что же касается Флуреско, то молодая девушка так открыто отличала его перед другими, что не было ни малейшего сомнения в том, что все шансы на успех на его стороне. Поэтому частые визиты князя не удивляли никого. Тем не менее отношения между молодыми людьми были чрезвычайно странны. Несмотря на роль претендента, Флуреско никогда не менял своего ледяного самодовольного вида и, так сказать, позволял ухаживать за собой Нине, страшно кокетничавшей с ним и явно оказывавшей ему предпочтение. Впрочем, трудно сказать, было ли такое ее поведение следствием любви к князю Флуреско, или ее просто привлекал титул, и она хотела играть в свете такую же роль, как Екатерина Мигусова.