После минутного размышления Тамара согласилась. Она не жалела труда, лишь бы только создать себе имя и добиться независимого положения.

Все остальное было условлено через посредство баронессы, и в назначенный для первого сеанса день Тамара отправилась к Хлапониной. Ящик с красками и другие принадлежности она отослала еще накануне вечером. Хлапонина имела роскошную квартиру на Литейном. Это была высокая толстая немка лет сорока с очень обыкновенным лицом, но множеством претензий. Она встретила Тамару в домашнем костюме и тотчас же провела ее в просторную гостиную, которая должна была служить мастерской. Здесь, на небольшом возвышении, покрытом ковром, неподалеку от большого венецианского окна, освобожденного от занавесок и цветов, был приготовлен мольберт. С изумлением увидела молодая девушка огромный холст, натянутый на деревянную рамку.

— Этот холст слишком велик для обыкновенного портрета, — сказала Тамара. — Чтобы заполнить его, нужно нарисовать портрет в натуральную величину.

— А что, вы хотели написать одну только голову, и то в уменьшенном размере? — вскричала, вспыхнув, Хлапонина. — А я нарочно выбрала для себя роскошный костюм и приготовила такой большой холст, чтобы дать вам возможность выказать во всей силе вашу технику в изображении материи! Для этого нужно, чтобы была видна часть моей юбки. Кроме того, большая картина всегда скорее обращает на себя внимание на выставке.

Подавив свое неудовольствие, молодая девушка не сделала ни одного возражения и остановила поток слов просьбой поскорее начать сеанс. Очень довольная Хлапонина ушла переодеваться, обещая с ужимками молодой девушки быть готовой через полчаса. Грустная и задумчивая Тамара бросилась в кресло и погрузилась в свои печальные мысли.

Чьи-то шаги и звон шпор в соседней комнате оторвали ее от размышлений. Она обернулась и сквозь открытую дверь увидела какого-то офицера, который ходил по комнате, останавливаясь перед всеми зеркалами и каждый раз поправляя что-нибудь на себе. Через несколько минут он вошел в комнату, где у мольберта сидела Тамара, и, не обращая ни малейшего внимания на молодую художницу, сел в кресло, удобно вытянув ноги.

Этот недостаток самой обыкновенной вежливости заставил сильно забиться сердце молодой двушки, и очаровательное личико ее страшно побледнело. Поспешно схватив какой-то иллюстрированный журнал, она сделала вид, что очень занята чтением, хотя сама не сводила глаз с зеркала, в котором отражалась фигура офицера.

Это был высокий худой молодой человек восточного типа, его длинное бледное лицо было обрамлено небольшой темной бородкой, а голова выстрижена под гребенку; маленькие черные глаза светились холодным самодовольством. Вся его фигура выражала какое-то высокомерное презрение.

Сложенные на груди руки были костлявы и некрасивы, но зато ноги, обутые в блестящие сапоги, аристократически изящны и, видимо, составляли предмет его гордости. В общем, это был очень красивый мужчина, хоть и отличавшийся усталым видом и казавшийся старше своих лет.

Со своей стороны, офицер тоже с любопытством рассматривал девушку в трауре, бесстрастное лицо которой отличалось большим достоинством. Хлапонина наговорила ему, что из филантропических побуждений заказала свой портрет одной бедной художнице, чтобы дать ей заработать денег и создать себе имя. Она не назвала Тамару и даже не замечала, что открыто эксплуатирует безвыходность молодой девушки.

Шелест шелкового платья и восторженные восклицания положили конец молчанию, царствовавшему в мастерской. Протянув обе руки, Хлапонина подошла к офицеру. Тот не обратил никакого внимания на ее восторженное состояние и небрежно поцеловал протянутую ему руку.

— Я к вашим услугам, — сказала она, обращаясь к Тамаре. — Кажется, вы еще не знакомы? Князь Эмилий Феликсович Флуреско. Тамара Ардатова.

Они сдержанно поклонились друг другу. Имя Флуреско было совершенно не знакомо молодой девушке. Что же касается князя, то ему была известна история Ардатова, которого он не раз встречал в кругу богатых финансистов.

«А! Так вот его дочь, — подумал он, — вынуждена пользоваться своим талантом, чтобы зарабатывать хлеб».

Между тем Хлапонина села в приготовленное кресло и заняла кокетливую позу. При первом взгляде на нее какая-то внутренняя дрожь охватила Тамару. Всеми фибрами своей артистической души возмущалась она этой моделью, так и напрашивавшейся на карикатуру.

Хлапонина нарядилась в атласное платье изумрудного цвета, которое очень не шло к оливковому цвету ее лица. Декольтированный до последней степени приличия корсаж открывал мясистую шею и толстую спину, страшно стянутую корсетом; гирлянда водяных цветов спускалась с плеча и проходила наискосок через весь корсаж, что еще более увеличивало размеры и без того уже чересчур развитого бюста. Шелковый бантик, заменявший рукава, оставлял обнаженными толстые руки, испещренные синими жилами и красными пятнами. Одетая в скромное платье, эта женщина могла еще иметь приличный вид, но в роскошном бальном туалете она была просто отвратительна. Хлапонина ничего об этом не подозревала и считала себя очаровательной.

С глубоким вздохом Тамара принялась за работу, тогда как Хлапонина с воодушевлением стала беседовать с князем. Погруженная в свое занятие, молодая девушка не вникала в их разговор, но скоро невозможно стало не обращать внимания на то, о чем они так оживленно беседовали. Краска стыда залила ее щеки. Князь и Хлапонина с колкостью, достойной Ювенала, перебирали последние сплетни. Беззастенчивые рассказы, сопровождавшиеся сомнительными шуточками, безостановочно следовали друг за другом. Тамара почувствовала истинное облегчение, когда сеанс, наконец, закончился и она могла остаться одна.

Во все последующие дни работы над портретом князь аккуратно являлся к каждому сеансу. Вызывающее кокетство Хлапониной и вольное обращение с ней князя скоро дали понять Тамаре, какого рода отношения существовали между ними. Ее присутствия нисколько не стеснялись, совершенно забыв про молодую художницу, по-видимому, ничего не замечавшую и никогда не вмешивавшуюся в их разговор; но Тамара страшно страдала от такого отношения к себе, и ею иногда овладевало страстное желание бросить кисти и работу и бежать отсюда прочь. Смотря на князя Флуреско, молодая девушка часто спрашивала себя, как этот молодой и красивый мужчина мог полюбить такую вульгарную женщину, с губ которой никогда не срывалось ни одного умного слова и как нравственные, так и физические качества которой оскорбляли всякое эстетическое чувство. А между тем ее общество, несомненно, нравилось ему, так как он целые часы проводил в разговоре с ней.

Тамаре еще ни разу не приходилось встречать подобных людей — настоящий продукт так называемого большого света. Она — тщеславная, чувственная натура, без всяких принципов, видящая одну цель в жизни — удовольствия; он — усталый, холодный, стремящийся к пороку, который один только еще развлекал его.

Ни титул, ни происхождение не могут сохранить благородства души. Оставаясь наедине с Тамарой, князь молчал и старательно избегал ее чистого и гордого взгляда. С ней он не находил темы для разговора.

Часто изучая свою модель, на лице которой отражались животные чувства, Тамара передала на портрете это сходство, причем настолько сохранила чувство меры, что сатира не бросалась в глаза, хотя и не ускользала от внимательного наблюдателя.

Молодая девушка почувствовала большое облегчение, когда портрет был окончен, но не так-то легко было отделаться от Хлапониной, которая, не замечая, как ее охарактеризовали, была в восторге от своего изображения. Шелк на платье блестел, цветы были как живые, а вызывающий страстный взгляд казался ей очаровательным. Под влиянием первого впечатления она решила написать подобный портрет князя Флуреско. Тамара начала было отказываться, но Хлапонина настояла на своем, и девушка вынуждена была уступить.

— Хорошо, — сказала она, — я напишу портрет князя, если вы этого так желаете, но прошу: в моем присутствии выбирайте, пожалуйста, темы для разговора.

Хлапонина рассмеялась.

— Боже мой, что за щепетильность! В наше время в приличном обществе молодые девушки зачитываются романами Золя и восторгаются натуралистическим направлением литературы. Теперь совсем не принято разыгрывать из себя наивную девочку, но раз вы этого желаете, мы будем разговаривать как дети.

— Я буду очень признательна вам за это, — ответила с улыбкой молодая девушка.

Скрепя сердце начала Тамара портрет князя, который был ей антипатичен, и на этот раз уже намеренно придала ему самодовольное выражение сатира, появлявшееся на его лице во время болтовни с Хлапониной. Ей даже удалось передать нервное подергивание рта — следствие сильных нервных головных болей, которыми так часто страдал князь.

Когда оба портрета были окончены, адмирал и баронесса приехали посмотреть на них. Долго и внимательно рассматривали они работу Тамары и, наконец, с улыбкой переглянулись. Вечером за чаем у баронессы Рабен Сергей Иванович заметил, смеясь:

— Ах, Тамара, ты великая, но злая художница!.. Ха-ха-ха!.. Ведь ты нарисовала сатира и вакханку! Но только когда твои модели поймут, как отлично ты их охарактеризовала, вряд ли они останутся довольны!

— Боже мой, крестный! Это вовсе не я, а моя кисть, возмущенная подобными моделями, изобразила их в таком виде, — возразила Тамара, не разделяя веселого настроения своего крестного отца. — Только признаюсь тебе, что создавать себе имя такой ценой в тысячу раз тяжелей, чем быть поденщицей или судомойкой.

Молодая девушка постоянно была озабочена и грустна. Большая работа, только что оконченная, не принесла ей пока еще ничего, кроме усталости, так как, чтобы не терять бесполезно время и приобрести необходимые для жизни деньги, она должна была посвящать все вечера и часть ночей переводам. Правда, портрет князя Флуреско должен был быть оплачен, но роковая случайность помешала Тамаре получить условленные 150 рублей. Произошло это таким образом: когда князь принес деньги Хлапониной, чтобы она передала их молодой художнице, та была сама стеснена в денежном отношении. Ее модистка настойчиво потребовала уплаты, хоть и по частям, отказываясь в противном случае закончить костюм, который был необходим для костюмированного бала. Недолго думая, Хлапонина отдала модистке деньги, предназначенные для Тамары, рассчитывая их возвратить, как только муж пришлет обычную сумму… Не беда, если художница и подождет несколько недель.