— Но как я смогу сделать это, — спросила Анна, — если соглашусь стать его любовницей?

Симонетта усмехнулась.

— Моя молодость далеко позади, vois-tu — sèche et laide[18]. Но когда-то я, как и ты, была молодой. У меня был друг, господин средних лет, и я смогла удерживать его очень много времени. Я старалась, чтобы он никогда не был полностью уверен во мне, полностью удовлетворен. Если бы я была так же красива, как ты… — Симонетта передернула плечами. — Кто знает, может быть, мне никогда не пришлось бы служить Болейнам и коротать свои дни вот так.

У Анны мелькнула мысль, что она давно подозревала что-то в этом роде. И, кажется, Джокунда также чувствовала, что здесь была какая-то тайна. Но стоило ли углубляться в это?

— Ты же знаешь, что я не красавица, — сказала Анна.

Расслабившись, Симонетта прислонилась к косяку окна. Половину сражения она уже выиграла.

— У тебя есть нечто большее, чем красота. То, что не оставляет равнодушным мужчин. Помнишь, Нэн, ту историю, которую мы с тобой переводили с греческого? Историю о Цирцее?

— Цирцея была волшебницей.

— Eh, bien?[19] Разве женщин, которые очаровывают мужчин, лишая их рассудка, нельзя назвать волшебницами?

Анна подумала о своем несчастном пальце и вспомнила, как король, ненавидевший болезни и уродство, нежно и любовно держал ее руку в своей, не обращая внимания на уродливый палец.

— Ты думаешь, я смогу поддерживать страсть короля долго? — задумчиво спросила она.

— В том случае, если будешь держать под контролем свои чувства, — улыбнулась Симонетта.

— Почему ты так говоришь? — воскликнула Анна, покраснев.

Глаза француженки лукаво блеснули.

— Он ведь тоже рыжий.

Анна знала, что Симонетта права. Рыжеволосые мужчины воспламеняли ее чувства. Она пристыженно молчала, не желая облекать в слова самое сокровенное, что было в ней. Вдруг почувствовав жажду, Анна подошла и залпом выпила уже остывшее молоко. Она стояла и задумчиво рассматривала жирный ободок, оставшийся на чашке.

— Симонетта, он обещал, что все мои желания будут исполняться, — сказала она наконец. — Как ты думаешь, он имел в виду украшения, наряды и все, что любят женщины? Или то, что ценят и мужчины, ну… более важные вещи, например, власть?

— Любящий мужчина подобен воску, — ответила француженка, думая со страхом о том, какой по-детски беззащитной кажется сейчас ее воспитанница, стоящая у своей белоснежной девичьей постели.

Но Анна не была беззащитным ребенком. И то, что она произнесла в следующую минуту, поразило ее наставницу:

— Ты думаешь, я могла бы настроить его против Уолси?

Даже хитрой и самолюбивой Симонетте не могло прийти такое в голову. Она соскочила с подоконника.

— Mon Dieu[20], детка, ты летаешь слишком высоко, — запротестовала она. — Уолси — почти что святой, папский легат и самый влиятельный человек в Европе.

— Ну и что? Я так ненавижу его!

Поучения Симонетты и откровенность, установившаяся между ними в этот вечер, помогли Анне облечь наконец в слова всю ту разъедающую душу ненависть, все те потаенные мысли, которые мучили ее в прошедшую зиму.

— Симонетта, я бы, кажется, душу отдала, только бы отомстить этому человеку. Отнять у него высокое положение, чтобы он не был таким самодовольным. Если я смогу, клянусь тебе, я растопчу его самоуверенность! Когда это свершится — не знаю, но я все сделаю для этого. И вот тогда мой возлюбленный, мой прекрасный Гарри Перси придет и увидит своего врага униженным, и будет отомщен за то, что вынужден был жениться на нелюбимой.

— Будь осторожна, Нэн! Король очень ценит Уолси, — поспешила предупредить Симонетта, услышав истерические нотки в голосе Анны.

Но Анна шагала по комнате, полная презрения к будущим опасностям.

— Какое мне до этого дело? — кричала она в возбуждении. — Самое страшное, чего я могу ждать, так это то, что король устанет от меня и бросит, как бросил Мэри. Но, может быть, когда такое случится, я буду сама рада этому? Я еще молода.

— Достаточно молода, чтобы выйти замуж, как Мэри?

— Возможно.

Анна с сожалением подумала о Томасе Уайетте. Нет, Томас Уайетт, несмотря на свое терпение и постоянство, едва ли возьмет ее после другого мужчины, пусть и короля. Затем она вновь вспомнила о сестре с удвоенной жалостью и презрением.

— Выйду я замуж или нет, но, во всяком случае, не буду жалкой и беспомощной.

— Значит, ты все-таки собираешься принять предложение короля? — спросила Симонетта, стараясь казаться равнодушной.

Анна подошла к окну. Свет в спальне короля погас, и вид этих темных оконных проемов как будто сразу отрезвил ее.

— Если еще не поздно, — ответила она.

— А Его Величество, что он сказал… в том случае, если ты передумаешь?

— Он сказал, что, когда мое холодное сердце оттает, я могу послать ему какой-нибудь знак.

Симонетта сразу же засуетилась. Забыв о том, что леди Болейн приказала ей уложить Анну в постель, она зажгла все свечи и стала перебирать в комоде безделушки в поисках чего-нибудь подходящего.

— Какой браслет привез тебе король! Я видела, как твой отец унес его к себе в кабинет. Mon Dieu, какие в нем рубины! — воскликнула она, не переставая рыться в ящиках. — Почему ты смеешься, Нэн?

— Бесподобная ты моя Симонетта! Я вспомнила тот день, когда пришло письмо от отца и я должна была впервые появиться при дворе. Ты тогда точно так же перетряхивала все шкафы и комоды, чтобы достойно нарядить меня. Выпускала меня в большую жизнь.

— Ну, теперь у нас стрела подлиннее, и полетит она повыше, — пробормотала Симонетта, открывая следующий ящик. — Смотри, кажется, я нашла. Конечно, этот медальон не сравнится с подарком короля по ценности, но в нем что-то есть.

— А, этот! Почти что детская игрушка.

— Не важно. Ne vois-tu pas[21], Нэн? Здесь нарисована девушка, одна в лодке среди бушующего моря. Она протягивает руки к прекрасному рыцарю, стоящему на берегу, умоляет о помощи. Если Генрих Тюдор сообразителен, он поймет, в чем ценность этой безделушки.

Анна склонилась над медальоном.

— Смотри, здесь моя монограмма.

— Если бы мы смогли передать его твоему брату в Вестминстер…

— Хэл Норрис возьмет его. Он для меня все сделает.

Симонетта опустила медальон себе в карман, чтобы Анна за ночь не передумала.

— Джордж выберет подходящую минуту и передаст его королю, — торжественно заявила она.

— Пусть будет так, Симонетта. — Анна старалась говорить равнодушно, но ее темные глаза горели, а в голосе слышался еле сдерживаемый возбужденный смех. — Хотя если Его Величество все так же горит тем желанием, с каким он целовал меня сегодня в зале, то и пуговицы с моей сорочки будет достаточно, чтобы он был у моих ног.

Глава 20

В один из холодных ноябрьских дней король охотился в Кентском лесу. Свежие лошади были посланы ему вдогонку и ждали короля и сопровождавших его охотников между Эльтамом и Эллингтоном. И, как всегда, он измучил и лошадей, и свою свиту. Когда в последний раз король остановился, чтобы пустить стрелу, это было на вершине лесистого холма недалеко от Хевера.

Анна услышала повелительные звуки его рога и выехала навстречу охотникам. Ее лошадь, Бон Ами, поднимала всадницу вверх по крутой, поросшей папоротником тропинке, и Анна думала, что выбранная ею жизненная дорога вот так же трудна и полна неожиданностей. Нет, она не настолько глупа, чтобы не понимать, что легким ее путь не будет. Ее ждут и тайные угрызения совести, и расплата за королевские милости, и людская зависть и ненависть. И хотя вся свита тепло приветствовала ее, когда она добралась до вершины холма, а Норрис, Бриртон и Уэстон бросились на перегонки, чтобы помочь ей спешиться, от Анны не ускользнули и полные ненависти взгляды многих из тех, кто окружал Генриха Тюдора.

Она обвела взглядом их всех — друзей и недругов — и остановилась на короле. Он стоял с непокрытой головой под старой большой березой и разделывал убитого им оленя. Развесистые ветви дерева образовывали над ним плотный навес из желтых листьев, которые были ярче, чем блеклое, похожее на пузырь ноябрьское солнце, висевшее на сером, затуманенном небе. Теплая желтизна листьев бросала отсвет на Генриха, золотя его волосы, высвечивая всю его красивую статную фигуру.

Грубовато и в то же время ласково он отгонял исходивших слюной гончих, которые вертелись вокруг короля в ожидании потрохов. Временами его даже не было видно за их рыжевато-коричневыми прыгающими телами. Но он стоял среди них, этот одетый в зеленое платье человек, самый могущественный среди всех тварей земных: зверей и людей, живущих на этом свете.

Что-то простое и грубое шевельнулось в душе Анны при виде его. Как бы там ни было, но он был настоящим мужчиной, а охотники, по-видимому, и вовсе почитали его за бога. Она знала, что навсегда запомнит его таким, хотя и догадывалась, что он постарался принять величественную позу при ее появлении.

Поручив собак и тушу заботам слуг, он повернулся в ее сторону и улыбнулся. Пот стекал у него со лба, а с охотничьего ножа струилась кровь оленя. Он передал нож пажу и направился прямо к ней — на виду у всех. Сухие ветки весело похрустывали у него под ногами, и сам он был весел и бодр.

— Значит, ты слышала мой охотничий рог? — спросил он как-то по-мальчишески.

— Его, наверное, только на том свете не было слышно, — в тон ему засмеялась она.

— Я хотел, чтобы ты знала, что я возвращаюсь домой, — сказал он, дружески подмигивая брату Анны, который сломя голову все утро носился за королем, стараясь держаться к нему ближе, чем остальная свита.

Сегодня Генрих чувствовал себя сильным и уверенным.

Больше не надо было осторожно заглядывать ей в лицо. Теперь он мог открыто, беззаботно смеяться вместе с Анной и положить свою руку на ее, так чтобы она видела, что он носит ее медальон вместо кольца.