Хозяйка дома Жужа, крадучись, подобралась к Розалии сзади и ладонями закрыла ее глаза. В двух широких ладонях уместилось все лицо девочки, и для нее все вдруг погрузилось в полный мрак.

— Жужи! — засмеялась Роза. — Да я же по запаху догадалась, что это ты: ты только что чеснок крошила.

— А ты не меня угадывай, а угадай, кто к нам приехал, — весело поддразнивала девушку молодая жена лесничего.

— Разве кто-нибудь приехал?

— А ты и не слышала, как застучали колеса да залаяла собака?

В это время Гёргей уже вошел в комнату, но ему пришлось набраться терпения, чтобы не испортить забавной игры, затеянной хозяйкой.

— Неужели твое сердечко не чувствует, кто здесь? — продолжала допытываться Варга.

— Ты говоришь: собака лаяла? Может быть, тетя Каталина прислала к нам Вистулу?

— Ах, ну что ты, право, говоришь! Разве собака Вистула заслуживает того, чтобы из-за нее билось твое сердечко? Нет, душечка, кто-то такой приехал, кому ты больше всего на свете обрадуешься. Ну, подумай, кого ты любишь больше всех?

— Ах! Отпусти меня. Угадала. Тетя Мария приехала из Топорца.

Будто острый нож вонзили в сердце Гёргею. Ему хотелось прервать чудачество, но ни ноги, ни язык не повиновались ему.

— Нет, нет! — смеялась госпожа Варга и, поддразнивая, добавила: — А ведь совсем нетрудно угадать. Ты подумай только, загляни в свое сердечко!

Розалия задумалась. У Гёргея же напряглась каждая жилка. Потупив голову, он ждал, как увядшая былинка ждет благодатного дождя.

— Нет, не могу угадать, — отвечала Розалия с отчаяньем в голосе, тряхнув светлыми волосами. Высвободив лицо из Жужиных рук и увидев перед собой отца, она, изумленная, бросилась к нему.

— Ах, это вы, папочка! Как же вы здесь очутились, куда и птицы-то не залетают?

Гёргея смутило это веселое, непринужденное обращение, в котором не было ни восторга, ни радости, но не было и черствости тоже. Роза поцеловала ему руку, а Гёргей наклонился и чмокнул девочку в губы. Впрочем, не так-то уж сильно пришлось ему для этого наклоняться. За то время, пока он ее не видел, Роза вытянулась вверх, словно молодое деревце. Гёргей скользнул взором по ее милому личику, стройной фигуре и, увы, заметил, как девочка быстро вытерла губы, словно хотела стереть след его поцелуя — хотя, может быть, отец просто уколол ее усами. Но Гёргея это ее движение еще больше обидело. С горестным вздохом он отвернулся от дочери и спросил Варгу:

— Скажите, господин лесничий, могу я сейчас же переговорить с пашой?

— Сейчас? С пашой? А нельзя разговор отложить до утра? — удивленно спросил Варга.

— Нет, сабадкинская чумная застава пропустит меня обратно только при том условии, что я привезу скрепленную печатью паши записку, — когда я прибыл сюда и когда отбыл.

— Понятно! Ну так и оставайтесь у нас, ваше превосходительство, до тех пор, пока не кончится чума, — предложил гостеприимный хозяин. — Клянусь, скучно вам здесь не будет. Как раз сегодня мои лесники приметили медведя. Затравим его.

— Я и сам, как затравленный медведь, — пробормотал вице-губернатор. — Нет, утром мне уже домой надо ехать.

Лесничий поскреб в затылке. Это был приветливый, славный, сильный и прямой человек, с решительным, открытым взглядом, не очень разговорчивый, как многие люди, живущие в лесу. Если хочешь беседовать с лесом, умей молчать.

— Трудно сейчас к паше попасть, трудно! Однако надо попробовать.

Варга попросил у гостя разрешения переодеться, прежде чем отправиться к паше. Он прошел в комнату по другую сторону сеней, а Гёргей остался с дочерью и Жужей, которая тотчас же засыпала гостя вопросами: «Что нового в Гёргё? Живы ли еще тот-то и тот-то? Не вышли еще замуж дочери Плавеца? И неужели матушка так ничего ей и не передала?»

— Нет, ничего. Но тут уж я сам виноват, — постарался Гёргей оправдать экономку. — Я ведь не сказал еж, что еду за Розалией.

— За Розалией? — сразу же опечалившись, воскликнула Жужа. — Уж не собираетесь ли вы увезти ее с собой?

— Собираюсь.

Роза, снова усевшаяся подле спавшего младенца и разглядывавшая его крохотное пухленькое личико, спрятанное в подушках, вскинула голову.

— Вы шутите, папочка? — спросила она и так плутовски подмигнула отцу, что прогнала у него из сердца всю горечь, подобно тому как одна-единственная улыбка солнца прогоняет туман с вершины старой горы.

— Нет, нет, я не могу оставить тебя здесь, — уже более веселым голосом пояснил Гёргей. — Ты теперь большая девочка, и пора думать о твоем будущем.

Розалия спрыгнула со стула, подхватила свою юбочку двумя пальцами и закружилась перед отцом, словно юла — грациозно, горделиво и весело, как избалованное дитя.

— Ах, папочка, где же ваши глаза? Ведь я еще совсем маленькая! Если позволите я лучше останусь в Ошдяне.

— Гм, в Ошдяне….

Гёргей вовремя удержался, чтобы не сказать вертевшиеся у него на языке горестные слова. Он не решался опечалить девочку грустной вестью.

— Что тебе делать дальше в Ошдяне? — возразил он. — И вообще, раз я так хочу, надо слушаться.

— А я не хочу, — упрямо возразила девочка и шутливо топнула ножкой.

Вице-губернатор, от души забавляясь задором и детским упрямством Розалии, поддразнивал ее:

— Твое «хочу» и мое «хочу» — которое же из них сильнее, как ты думаешь? — спрашивал он.

— Ваше! — поспешила заверить девочка, в притворной покорности склоняя головку, так что волосы ее, уже расплетенные на ночь, с шелестом упали до полу, золотистым пологом закрыв ей лицо. — Ваше «хочу» — приказ! Но что из этого? Приказ только тогда грозен, когда человек его боится. А вот я почему-то ни капельки не боюсь ни приказов ваших, ни вас, папочка.

Она отбросила с лица волну своих золотых волос и сосредоточенно наморщила лоб, словно погрузившаяся в раздумье старушка.

— Вероятно, потому, душенька, что ты любишь меня? — нежным, тихим голосом высказал предположение вице-губернатор. — Ну, подойди же ко мне.

Девочка подошла, но строптиво покачивала головой.

— Нет, не поэтому.

— Или ты не любишь меня?

— Я уважаю вас.

— А почему не любишь?

— Не знаю, — прошептала она задумчиво и печально.

— А за что уважаешь меня — знаешь?

— Знала. Потому что в заповеди сказано: «Чти отца своего».

— Значит, заповеди дня тебя все же — приказ?

— Потому что они от бога, а его я боюсь.

— Но и любишь его тоже.

— Нет, что вы!

Жужа Варга поспешила закрыть ей рот ладонью:

— Ах ты, маленькая еретичка! Разве так можно говорить! Роза скорчила гримасу, отчего на ее склоненном лице сразу появились очаровательные ямочки.

— Жужа, да убери ты свою ладонь! Я же тебе сказала: она пахнет чесноком.

Сердце Гёргея приятно согревала наивная, непринужденная болтовня ребенка. Только теперь он понял смысл оброненных Варгой слов, что, мол, девочка — маленький философ.

Взяв дочь за руку, теплую, мягкую, словно пушистый птенчик, Гёргей привлек ее к себе.

— А ну, иди ко мне, еретичка, — приговаривал он, гладя дочку по голове и любуясь золотым водопадом ее волос. — Объясни мне, барышня, почему ты не любишь боженьку?

— Потому что боженька сам меня не любит, — отвечала девочка упрямо.

— Откуда это тебе известно?

— Да если бы он меня любил, так не отнял бы у меня мою маму.

Чувствуя, что на глаза его навернулись слезы, Гёргей отвернулся. Поднявшись со стула, он прошелся взад и вперед по комнате, выглянул в раскрытое окно (словно вслушивался, о чем шумит лес), а затем остановился перед девочкой и посмотрел на нее теплым, долгим взглядом, будто старался запомнить каждую из мгновенных перемен в ее выразительном лице, которые он читал, как печальную, полную таинственности книгу.

— Вот видишь, как мало я занимался твоим воспитанием. В мыслях у тебя никакого порядка! Бедная Катарина была доброй женщиной, но… Впрочем, что это я говорю? На чем я остановился? Да, на том, что тетя Катарина уделяла мало внимания твоему развитию, вот ты и выросла такая колючая, будто дикий шиповник: никто не подрезает его ветвей, никому нет до него дела. Ну-ну, ты губки не надувай, ведь так оно и есть на самом деле! Кое в чем ты еще совсем дитя несмышленое, а кое в чем, наоборот, умудрилась раньше времени состариться. Одним словом, дикарка! А я хочу, чтобы ты была воспитана, как настоящая барышня. У тебя, например, совершенно нет ни духовной опоры, ни ясной цели. И болтаешь ты невесть что! Подумай сама. Вот ты говоришь: «Не люблю бога потому, что он меня не любит». Но ведь это возмутительно, что ты так дерзко говоришь о создателе, ведь его деяния человеческому уму понять не дано! Не только твоему детскому умишку, но и высоким мыслям мудрецов! Бог дал человеку всего лишь частицу своего разума, такую малую, чтобы она никому не была во вред. Одному — столовую ложку из целого моря мудрости, другому — чайную ложечку. Ну, что это ты вдруг позевывать принялась? Смотри нашлепаю!

— Не извольте, сударь, сердиться на нее, — поспешила вмешаться Жужа Варга. — Что, например, до меня, то я очень люблю, когда Розика позевывает и видны ее чудные белые зубки.

Гёргей только усмехнулся и, не давая себя отвлечь в сторону, продолжал начатый разговор:

— Допустим на миг, что ты права, — хотя на самом деле это не так, — ты не любишь бога за то, что он якобы не любит тебя. Но и тогда в твоих рассуждениях нет ни капли смысла, — ведь меня вот ты тоже не любишь, а я-то люблю тебя. Ну, отвечай, маленький чертенок!

— Если бы, папочка, вы любили меня, — отвечала девочка, мгновенно перестраивая весь разговор на детский лад, — вы привезли бы мне гостинцев.