У Мэри было такое чувство, будто в душе у нее что-то вскипело и улетело с облачком пара, однако при этом не возникло ощущения потери. Потому что одно дело, когда какая-то часть души получает свободу, и совсем другое — когда она нас покидает. Первое можно только приветствовать, второе — оплакивать. Она пошевелилась и тут же оказалась в кольце его рук. От улыбки, озарившей ее лицо, у Райдера захватило дух, а Мэри как ни в чем не бывало свернулась у него под боком.

— Давай-ка спать, — сказал он, хотя Мэри, судя по ее виду, настроена была поболтать еще.

— Но…

— Мэри.

— Ну ладно, — сонно прикрыв глаза, уступила она. — Раз ты просишь…


В Тусоне их вагон прицепили к составу, следовавшему по Северо-Восточной дороге до Санта-Фе. От Санта-Фе они проехали еще немного на северо-восток до Топики. Путешествие проходило с завидной скоростью. Ренни выполнила обещание, телеграммами обеспечив их беспрепятственный проезд, и беглецов никто не побеспокоил.

Они много читали, подчас проводя целые вечера в мире и согласии — и не обменявшись при этом ни словом. Мэри раскопала в письменном столе колоду карт и лихо обыгрывала Райдера в покер, завладев его рубашкой, штанами и кое-какими мелочами. Им регулярно приносили поесть, однако оставляли поднос на подножке вагона, согласно строгим инструкциям Ренни и табличке «Не беспокоить!», повешенной Мэри на ручке двери. И проводники, и кондуктор восприняли такое желание уединиться без особого удивления и любопытства. Это навело Мэри на мысль, что ее сестра, наверное, занимается с Джарретом любовью не меньше, чем это проделывали они с Райдером.

Стараясь поскорее избавиться от этой скандальной мысли, девушка покраснела до корней волос и что было силы запустила в Райдера подушкой, когда он поинтересовался, с чего это она краснеет.

В Сент-Луисе они отважились выйти наружу и пообедать в привокзальном ресторане, где их никто не мог узнать и выдать властям. Им подали акульи плавники с молодым картофелем, аспарагус под соусом, холодный картофельный суп и салат. За время обеда они попробовали три разных сорта вина и завершили трапезу фруктами, сыром и кофе со сладким ванильным ликером.

Потом беглецы прогулялись по парку и вернулись на вокзал на извозчике. Было так приятно оказаться среди людей, которые лишь мельком глядели на них и торопились по своим делам. Их вполне могли принять за обычную парочку, наслаждавшуюся романтичным сиянием газовых фонарей на бульваре, — и в течение нескольких часов они старались делать вид, что именно таковыми и являются.

Возвращаясь в вагон, Мэри с Райдером постарались избежать встреч со служащими железной дороги. Их вагон уже подцепили к составу, направлявшемуся в Колумбию, и они вернулись к замкнутому существованию, столь милому их сердцу с самого отправления из Тусона. Правда, после краткой прогулки оба они чувствовали некое возбуждение, однако предпочли об этом промолчать.

Когда за окном замелькали пейзажи Огайо, Мэри не сводила глаз с Райдера, жадно вглядывающегося в них. Здесь все еще царила зима. Паровоз с трудом тянул состав по бесконечной равнине, то и дело увязая в наметенных ветром сугробах.

— В моей памяти здесь всегда было лето, — сказал Райдер.

Мэри уселась к нему на колени и спросила:

— И что же больше всего тебе нравилось в лете?

— Рыбалка с отцом, — уверенно отвечал он. — То, как мы с мальчишками таскали тайком зеленые яблоки из сада за домом у миссис О'Рейли. Четвертое июля[11].

— Хм-м-м, — пробормотала она. — Я тоже люблю парады…

— Дело не в парадах, — покачал он головой, — а в фейерверках. Мы с приятелями привязывали веревку с шутихой к… — Он запнулся, встретив возмущенный взгляд Мэри. — Ну, — смущенно закончил он, — кошке ведь не было больно…

— Это отвратительно, Райдер Маккей!

— Видимо, ты никогда в жизни ничего подобного не делала?

— Конечно, не делала, — с достоинством подтвердила Мэри. — У меня не было в том нужды, потому что имелись четыре младшие сестры, которых можно было мучить вволю.


Мэри коротко постригла Райдера, когда они подъезжали к Уилингу. Она очень не хотела этого делать, но Уолкер заставил. Ей пришлось подчиниться, лишь когда он взялся за дело сам. Но и тогда она укоротила прическу сзади настолько, что концы его волос все еще касались края воротника.

Спрятав ножницы обратно в ящик стола, Мэри встала слева от Райдера, осматривая дело своих рук, в то время как сам разведчик изучал свою новую прическу с помощью карманного зеркальца.

— Ну, Самсон, — спросила она, приглаживая концы волос. — Теперь ты доволен?

— Вполне. — Он повернул зеркальце так, чтобы видеть и ее лицо тоже. — Я стал похож на остальных обитателей Восточного побережья.

— Вряд ли, — иронически приподняв бровь, возразила Мэри. Взяв его под локоть и опустив головку ему на плечо, она добавила:

— Ты все равно будешь выделяться в толпе.

— Уж не соблазняет ли меня моя Далила[12]? — улыбнулся он.

— Просто хочу проверить, насколько сильным ты остался…

Райдер подхватил Мэри на руки, отнес на кровать и принялся щекотать. В этот раз, занимаясь любовью, они веселились, как дети, и Мэри была приятна новизна такого безоблачного, безоглядного веселья.

Но вот наконец она откинулась на подушки и, все еще улыбаясь, спросила:

— Ты подумал о детях?

Райдер тут же позабыл про подушку, которую устраивал поудобнее у себя под головой, и уселся, внимательно глядя на свою спутницу: не появилась ли в ее улыбке хоть малейшая лукавинка? Или загадочность?

— Разве ты… — Он умолк на полуслове. Нет, невозможно. Во всяком случае, пока она не может ничего сказать наверное. Ведь последние недомогания начались как раз в день отъезда из Тусона. Тогда они послужили причиной многих неудобств для нее и легкого разочарования для него. Ведь он действительно думал о детях.

— Я хотел бы иметь детей, — спокойно промолвил Райдер.

Мэри ласково погладила его по лицу, уловив в этой фразе некий оттенок грусти.

— Расскажи мне про свою дочь, — попросила она. — Как ее звали?

Он ответил на языке апачей и добавил:

— Это означает Та-которая-улыбается, ее младенческое имя. Индейцы получают первое имя при рождении и второе — уже когда становятся взрослыми. Это входите обряд посвящения. — И его взгляд устремился в пространство, затуманенный картинками прошлого. — У нее было круглое личико, похожее на полную луну, и темные карие глазенки, совсем как у матери. А густые волосы — такие же темные, как мои, только мягче самого мягкого шелка. Казалось, что она так и родилась с улыбкой. Эта улыбка всегда находила отклик, как и ее смех, и никто в племени не мог оставаться равнодушным к ней. Она была такая любопытная, что постоянно попадала в неприятности. Это был ребенок, который вечно то лезет к огню, то взбирается на дерево, то ныряет в самый глубокий омут. Ей нужно было самой уколоться о кактус, чтобы убедиться, что он действительно колючий. Но все равно никто не мог на нее сердиться. Наверное, причиной этому была ее улыбка. Она подкупала любого.

Когда Райдер опять посмотрел на Мэри, ее глаза были полны слез. Он прикоснулся к уголку ее глаза и прошептал:

— Милая, милая Мэри. Да, я хочу иметь детей. Для них вновь найдется место у меня в сердце.

И он простер к ней руки, чтобы прижать к груди.


В Питсбурге их уже ожидало несколько телеграмм, которые стюард просунул под дверь вагона почти сразу после прибытия. Все они были адресованы «мистеру и миссис Салливан», однако, судя по толщине пачки, вся семья знала, кто скрывается под этими именами.

Мэри разыскала в столе нож для бумаг и, вскрыв первую телеграмму, принялась читать, усевшись на край стола.

— Ну? — не выдержал Райдер, вальяжно развалившись на кровати с романом Уилки Коллинза в руках, — любопытство все же одержало верх над терпением. — Это от Ренни?

— Нет, это от мамы, — покачала головой Мэри и прочла вслух:

— «Ты, наверное, любишь его. И я молюсь о том, чтобы ты узнала, что я понимаю тебя». — Она подняла глаза, слегка улыбаясь. — По-моему, это означает, что мама примирилась с моим решением…

— Скорее это означает, что она примирилась со своим собственным решением, — поправил Райдер, отложив книгу. И пояснил, встретив недоуменный взгляд Мэри:

— Судя по тому, что ты рассказала про ваши отношения, твоя мать сама не была уверена, что когда-то сделала правильный выбор. Она скрывала это от себя самой — и тем более ей удавалось скрыть это от близких. Ну, хотя, пожалуй, и не от всех. Ты больше всех остальных подозревала, что длительная связь с вашим отцом стоила ей многих душевных мук. И она нашла некое подобие утешения в том, что ты приняла постриг.

— А когда я сказала, что ухожу из монастыря…

Он кивнул, легко читая ее мысли по выражению лица:

— Распахнулась шкатулка Пандоры, полная сомнений и неуверенности. И Мойре пришлось снова пересматривать давнее решение. — Он кивнул на телеграмму и добавил:

— По-моему, это скорее означает то, что, доведись ей выбирать снова, она проживет жизнь точно так же. И это она хочет довести до твоего сведения.

— Наверное, ты прав, — задумчиво ответила Мэри, сворачивая послание. — Честно говоря, я в этом почти уверена.

Как ни приятно было видеть улыбку, расцветшую на лице у Мэри, Райдер все же решился обратить ее внимание на остальные телеграммы:

— Сомневаюсь, что телеграмма от отца окажется такой же приятной.

— Эта от Мегги, — сообщила Мэри, разрезав облатку. — Она желает нам успеха, надеется, что ты чувствуешь себя хорошо, и даже прилагает список лекарств, которыми можно воспользоваться, если рана опять воспалится. — Мэри весело покачала головой:

— Судя по всему, Ренни не жалела красок, в подробностях расписав наши приключения. Можно подумать, это не Джаррет, а она нашла нас в пещере. И я уверена, что моя сестрица изрядно приврала насчет того, что случилось в лагере на руднике. Мегги спрашивает, правда ли, что я сама прогнала Джеронимо!