– Все эти годы я верила ему, – сказала Лючия. – Наверное, я просто сошла с ума.

– Не больше, чем любая другая женщина, которая любит.

– Он разрушил все, что было между нами. Он отнял у меня гордость за то, что я чего-то добилась сама.

– Ты действительно добилась всего сама, – пыталась убедить ее Катринка. – То, что сделал Ник, было просто глупо. Но как он мог отнять твою гордость за твои прекрасные работы?

– Я никогда не прощу ему этого. Никогда.

Этот разговор, как и опасалась Катринка, совершенно нарушил утреннюю безмятежность, вместе с ним ушла и радость лыжной прогулки. Во время ее третьего спуска пошел сильный снег, ледяная крошка царапала лицо, попадала ей в нос, уши, за воротник ее бирюзовой лыжной куртки. Поскольку под ее лыжными брюками были только колготки, а под курткой – тонкая шелковая блуза, она вскоре замерзла и решила вернуться в шале, принять горячий душ и немного поспать перед ночным торжеством.

Они ужинали в шале. Внуки Риккардо со своими нянями – в детской, остальные – в столовой с ячеистым потолком и стенами, увешанными старинными гобеленами; в углу столовой стояла одна из забавных монументальных оловянных скульптур Риккардо. Настроение у всех было веселое и праздничное, даже Лючия поддалась ему.

– У нас хорошая новость, – сказала Марго.

– Рада, что хоть у кого-то она есть, – весело откликнулась Дэйзи.

Марго положила на стол локти, соединила кончики пальцев с длинными ярко-красными ногтями и обернулась к Теду.

– Лучше ты скажи. Тед улыбнулся.

– Мы получили деловое предложение. Очень хорошее предложение.

– Ты хочешь сказать, что у кого-то еще есть деньги, чтобы их вкладывать? – спросила Лючия.

– Мы все продаем, – сказал Тед, глаза его блестели за очками в роговой оправе. – Упаковываемся. Уезжаем из Нью-Йорка.

– И куда же вы едете? – спросил Риккардо.

– Палм-Бич, – сказал один из его сыновей. – Я обожаю Палм-Бич.

– Флоренция, – сказала Дэйзи. – Вам там ужасно понравится. Там великолепно.

– Я бы очень хотел жить в Калифорнии, – заметил второй сын Риккардо.

– Мы думали, может быть, юг Франции, – сказала Марго. – Нам всегда очень нравилось жить на вилле «Махмед».

– Это просто сказка, – сказала Катринка.

– Может быть, Монте-Карло, – сказал Тед. – Там можно разбогатеть.

– Так интересно обсуждать все это, – сказала Марго. – Мы, наверное, никогда так и не примем никакого решения.


После ужина все пошли в гости в соседнее шале и вернулись домой лишь в три часа ночи. Но опять на следующее утро Катринка встала очень рано и уже в восемь была на склоне горы. Она каталась до тех пор, пока во второй половине дня не перестали работать подъемники. Вечером все опять веселились, а на следующий день она выиграла две гонки в соревновании между Сан-Морицем и Гстаадом. Казалось, Адам всегда звонил, когда ее не было дома, а когда она ему звонила, он был то на совещании, то на банкете, то еще в каком-нибудь столь же недосягаемом месте. Наконец, он передал ей, что приедет в день ее рождения к вечеру.

Принц и принцесса Турна и Таксиса давали костюмированный бал в «Палас»-отеле в тот вечер. Катринка решила ехать со всеми, а не ждать Адама, так как было неизвестно, насколько он еще может задержаться.

Бал, посвященный «знаменитостям», был необычайно богат на костюмы – от самых невероятных до обычной одежды: Чарли Чаплин, У. Филдс, Мэрилин Монро, Ширли Темпл, Уилл Роджерс, Долли Партон. Риккардо был в костюме принца Альберта, а Дэйзи – королевы Виктории Марго и Тед облачились в костюмы Джинджер Роджерс и Фреда Астора. Лючия, одевшись монашенкой, говорила, что она мать Тереза, а Катринка в рыжем парике и облегающем платье от Боби Макки изображала Риту Хейуорт в роли Сэди Томпсон.

Первого, кого Катринка увидела, войдя в зал, был принц Халид в белой одежде и клетчатом пиджаке. Лючия рассмеялась впервые за многие месяцы и сказала: «Он что, считает себя Рудольфом Валентино?», а затем подошла поздороваться с ним и его новой женой. Грэхемы продолжали поддерживать дружеские отношения с принцем, но принц и Катринка, насколько возможно, старались держаться друг от друга подальше. Натали, как незаживающая рана, стояла между ними, несмотря на то что его новая жена-блондинка была моложе, красивей Натали и недавно подарила ему сына.

– О Боже, – воскликнула Дэйзи громко, чтобы перекричать шум рок-музыки, указывая на молодую женщину с зачесанными наверх волосами, высокими скулами и светло-голубыми глазами, цвет которых, несомненно, был достигнут с помощью контактных линз; на ней было точно такое же платье от Унгаро, которое было на Катринке на недавнем балу в Нью-Йорке. – Она нарядилась тобой.

– Дорогая моя, вы стали очень знаменитой, – произнес по-немецки знакомый голос.

Она обернулась и увидела Клауса Циммермана в плаще и мягкой шляпе, одетого как Макс фон Сюдов из «Трех дней кондора». Ее обычная злость к нему немедленно испарилась, она почувствовала облегчение. Теперь, когда он нашел ее, ей не надо было искать его.

– Привет, доктор Циммерман, – сказала она с милой улыбкой. – Как удобно, что я вас встретила здесь.

– Удобно? – переспросил он, несколько озадаченный ее любезностью.

– Да, я так надеялась, что смогу поговорить с вами. И теперь мне не надо ехать в Мюнхен.

Он слегка поклонился.

– Всегда рад оказать вам услугу, дорогая.

– Доктор Циммерман, – сказал по-немецки молодой человек, слегка касаясь его рукава. – Извините, что перебиваю вас, но мои родители и госпожа Циммерман собираются уходить.

– Да, да, Кристиан. Ты помнишь миссис Грэхем? По-моему, вы встречались.

Молодой человек щелкнул каблуками и слегка поклонился.

– Очень рад встретиться с вами опять, миссис Грэхем, – сказал он вежливо, хотя было ясно, что он ее не помнил.

Это был интересный молодой человек двадцати с небольшим лет, темноволосый, с чудесной чистой гладкой кожей, высокими скулами и темно-карими, чуть раскосыми глазами. Она была так занята Циммерманом, что не сразу вспомнила его.

– Кристиан Хеллер, – сказала она. – Правильно? – Он был сыном дипломата, с которым Катринка и Адам когда-то общались.

– Да. Как любезно с вашей стороны помнить меня.

– Вы сильно изменились.

– Надеюсь, к лучшему? – Он улыбнулся ей, уверенный в том впечатлении, которое производит на женщин.

– Пожалуй, да, – ответила Катринка, улыбаясь.

– Скажи своим родителям, что я сейчас буду, – сказал Циммерман, отсылая его.

И опять Кристиан Хеллер щелкнул каблуками и слегка поклонился.

– До свидания, миссис Грэхем, – сказал он.

– Этот парень считает себя абсолютно неотразимым, – произнес с неодобрением Циммерман.

– Но ведь так оно и есть, – возразила Катринка. Циммерман улыбнулся.

– Вы так считаете? – В его голосе больше не слышалось раздражение. – Так о чем вы хотели поговорить со мной? – обратился он к Катринке.

– Я хотела сказать, что теперь у меня имеются доказательства против вас, их достаточно для того, чтобы подвергнуть уголовному преследованию вас за множество преступлений, начиная от торговли младенцами и кончая использованием фальшивых документов.

– Какая ерунда, – сказал возмущенно доктор. – Вы не знаете, что говорите.

– Если вы скажете мне, где мой сын, тогда я, может быть, и забуду все, что узнала. В противном же случае…

– Вы блефуете, – сказал он.

– Скоро вы получите доказательства. Подумайте об этом, – ответила Катринка. – И дайте мне знать. Но на вашем месте я бы не стала тянуть время. Я и так слишком долго ждала.

Циммерман резко повернулся и ушел. Его бледное лицо и глаза выражали ярость. Катринка видела, как он подошел к Хеллерам и высокой пышной даме в коротком светлом парике, которая, по всей вероятности, была его женой. Катринка подумала с горечью, что Эрика могла выглядеть так же лет двадцать тому назад.

– Кто это был? – спросила Лючия, еле переводя дух после танца с одним из сыновей Риккардо.

– Человек, который сделал несчастной Эрику, – сказала Катринка. «И меня тоже», – добавила она про себя.

– Похоже, что он разгневан, – сказала Лючия. – Видно, ты ему здорово насолила.

– Нет еще, – ответила Катринка. – Но скоро я это сделаю.

Катринка танцевала с Риккардо и его сыновьями, с Тедом и устроителем бала, представительным Юханнесом, известным как «Принц зари», с Джанни Агнеллы и множеством сыновей бывших глав государств. Она уже собиралась было поехать домой и посмотреть, не приехал ли Адам, когда Жан-Клод схватил ее за руку и потянул в круг танцующих. Она чуть не застонала. Жан-Клод иногда бывал очень мил и остроумен, но сейчас Катринка не имела ни малейшего желания общаться с ним, зная, это ей еще предстоит объяснение с Адамом.

Они танцевали молча, так как под музыку было совершенно невозможно разговаривать. Когда Катринка, наконец, заявила, что устала, Жан-Клод обнял ее за талию, как бы не давая ей улизнуть от него, отвел ее в сторону, взял с подноса два бокала шампанского и протянул один ей. Затем он поднял свой бокал.

– С днем рождения, – сказал он. Как всегда, он поразил ее.

– Жан-Клод, как мило, что ты помнишь.

– Я полагаю, что женщины предпочитают, чтобы мужчины забывали об этом, – сказал он, нежно целуя ее в губы. – С каждым годом ты становишься все прекрасней.

Она рассмеялась.

– Ну и повеса же ты, Жан-Клод. Как только твоя жена терпит тебя? – Он и не подумал являться в костюме, на нем был смокинг. В его длинных темных волосах появились седые пряди, и морщины на высоком лбу стали глубже, однако в остальном он не изменился.

– Ты же терпишь своего мужа, как я думаю. Она засмеялась.

– У вас с Адамом нет ничего общего, – сказала она, хотя это и не совсем соответствовало действительности. Они оба были честолюбивы, хитры, безжалостны и обаятельны. Они отличались только манерами. Жан-Клод был обходителен и изысканен, как истинный европеец, в то время как Адам был прямым и непосредственным, словом, типичным американцем.