Почти целый год Катринка, чувствуя себя униженной, безрезультатно консультировалась у специалистов по лечению от бесплодия. Одни считали, что у нее все в порядке. Другие предлагали какое-то лечение, каждый свое. Никто из них не счел достойным внимания тот факт, что у нее был ребенок. Катринка принимала таблетки, делала снимки, строила температурные кривые, пыталась подгадать так, чтобы Адам занимался любовью тогда, когда графики указывали на наиболее благоприятный для зачатия период, а это было нелегкой задачей, если учесть, как много они путешествовали и как часто разлучались. И Адам, хотя он жаждал ребенка не менее Катринки, ненавидел все это, отказывался идти на обследование и давал понять, что он не намерен подчиняться ни своей матери, ни Катринке и зачинать ребенка по расписанию.

Катринка сначала умоляла, потом сердилась, а затем – зная, что Адама не изменить, во всяком случае сейчас, – решила отложить решение этой проблемы на некоторое время. Скоро она поняла, что впадает в депрессию. Ни ее активная светская жизнь, ни то время, которое она посвящала заседаниям в комитетах благотворительных обществ, не могли поглотить всю ее огромную энергию или отвлечь ее мысли от болезненных вопросов. И вот тогда она увидела «Кабо».

* * *

Из самолета Катринка позвонила господину Аусбергу в Кицбюэль и сообщила ему, что ее юристы обратятся к нему для обсуждения условий сделки. На следующий день она предложила свою цену за «Кабо». В течение трех недель она продала одну недвижимость и приобрела другую, при этом во время переговоров одну цену она подняла, а другую снизила, защитила к тому же интересы Хильды и Бруно и удержала Адама в стороне от всех этих дел до тех пор, пока ей не понадобилась его гарантия в качестве поручителя, поскольку банки отказывались дать ей ссуду без поручительства. Она прямо-таки рассвирепела и поклялась, что уступает их требованию в последний раз. Адам пытался ее успокоить, но высказанный им довод, что Нью-Йорк не знаком еще с ее бизнесом, мало помог.

– Если бы я была мужчиной, – обрушилась она на него, – а ты женщиной, думаешь, они попросили бы у тебя гарантий? Нет! – Хотя Катринка понимала, что ведет себя неразумно, она все же чувствовала себя униженной, что на ее документах о кредите требовалась подпись Адама, в то время как у нее самой были миллионы, которые она получила от продажи «Золотого рога».

Но как только сделка состоялась и бумаги были подписаны, Катринка, забыв о своем гневе, обратила всю свою энергию на «Кабо». Снова она пригласила Карлоса Медину, и они вместе – комната за комнатой – обошли весь отель, обсуждая вопросы его реконструкции. Они пришли к общему мнению, что для того, чтобы сделать «Кабо» похожим на один из небольших очаровательных барочных отелей в Праге, его необходимо закрыть до окончания реконструкции. Поскольку это означало, что деньги будут лишь расходоваться и никаких поступлений пока не будет, то важно было закончить все работы и вновь открыть отель как можно раньше. Они составили график, который большинство строителей признали невыполнимым, а те немногие, кто считал, что выполнить его все же можно, явно кривили душой. Наконец, они нашли таких строителей, которым можно было доверять.

Началась работа, и когда Катринка была в Нью-Йорке, она спала не более пяти-шести часов в сутки. С раннего утра до позднего вечера она была занята «Кабо». Каждый день она часами находилась на строительной площадке, чтобы удостовериться, что рабочие не замедляют темпов. В остальное время она вместе с Карлосом изучала образцы тканей и виды краски, подыскивала нужную позолоту, выбирала мрамор для декоративных колонн в вестибюле для пола в ванных, бродила по выставкам мебели, посещала торги у Кристи и «Сотби», покупала на аукционах антиквариат и картины. По возможности она обедала с друзьями, занималась в клубе гимнастики, ходила к парикмахеру и делала маникюр и участвовала в заседаниях двух комитетов. Дни ее были заполнены до предела, и скоро к ней вернулись привычное хорошее настроение и оптимизм.

– По-моему, мне нужен собственный шофер, – сказала Катринка однажды утром за завтраком, когда просматривала свой график на день. Сначала ей нужно было попасть на строительную площадку «Кабо», до которой она могла дойти пешком, но после этого нанести визиты в разных частях города. Был на редкость мрачный январский день, накрапывал дождь, такси невозможно было поймать, а Дэйв ничем ей не мог помочь, так как он должен был отвезти Адама в Бриджпорт.

– Конечно, – ответил Адам, поделив свое внимание между Катринкой и номером «Нью-Йорк таймс», который он читал. – Позвони Дэбби. Она все устроит. Ты хочешь машину, как у меня? – У него всегда был новейшей марки четырехместный «мерседес»-седан для деловых поездок и «феррари» или «порш» для всех других случаев.

– Да, только серую, пожалуй. И скоро мне нужно будет нанять секретаря. Мне может понадобиться помощь.

– Не знаю, почему ты ждала… – Он внезапно замолчал, быстро просмотрев еще раз статью, а затем протянул газету Катринке. Его лицо нахмурилось. – Посмотри нот это, – сказал он.

Она взяла у него газету и взглянула на ту статью, которую он ей указал. Она была короткой и ужасной.

– О, нет, – выдохнула она, и ее глаза наполнились слезами. Жена Марка ван Холлена, двое его сыновей и экономка погибли во время пожара в своем доме в Гринвиче. Когда случился пожар, мистер ван Холлен был в деловой поездке, сообщалось в статье. Причина оставалась неизвестной, но предполагалось, что все произошло из-за неисправной проводки в недавно отремонтированном доме. В статье подробно рассказывалось о жизни Марка, о том, как после нищего детства в Питсбурге он получил работу на неполный рабочий день в одной из местных типографий, как он пробился в Технологический институт Карнеги, окончил его и быстро создал издательскую империю с типографиями, переплетными мастерскими, журналами, книгами и газетами, включая такие влиятельные издания, как «Вашингтон диспетч» и малоформатные газеты «Нью-Йорк кроникл» и «Лондон глоуб».

Катринка взяла «Кроникл» и просмотрела ее в поисках дополнительной информации, но в ней сведений было еще меньше. У Марка ван Холлена была репутация человека, избегающего быть на виду, и издателям его собственных газет это было хорошо известно. Поэтому они избегали чересчур подробно сообщать о любом касающемся его событии. Здесь только добавлялось, что с тех пор, как ван Холлен купил «Кроникл», она превратилась из незаметной бульварной газетки в уважаемое и широко популярное издание.

Катринка протянула «Кроникл» Адаму, который, прочитав материал, произнес только:

– Уважаемое издание? Это все еще скандальный листок, примитивный и убогий. – Адама всегда раздражала слава Марка ван Холлена, словно превращение Марка из грязи в князи как-то обесценивало восхождение самого Адама от богатства к супербогатству.

– Я впервые встретилась с ним в Кицбюэле, – сказала Катринка, – в тот же самый день, когда встретилась и с тобой. Он был такой красивый. Как викинг.

– Ты решила, что он красивее, чем я? – Трудно было понять, что скрывалось за этим вопросом – любопытство или раздражение.

– Да, но не так привлекателен. В тебе было что-то такое…

– Сексапильность?

– Да, – засмеялась Катринка. Но тут же снова сделалась серьезной. – Он с женой был тем вечером в ресторане «Замка». Помнишь? Ты еще остановился поговорить с ними. И я тогда подумала, какая хорошенькая у него жена и как они, видимо, сильно любят друг друга. – Она разрыдалась.

– Катринка, – сказал Адам, скорее удивляясь, чем сочувствуя, – ты ведь едва их знала.

– Вот так потерять всю семью… Нет, это невозможно себе представить. Это самое ужасное, что может быть на свете. Какой он несчастный.

Образы Марка и Лизы ван Холлен не выходили у Катринки из головы, во многом лишив ее удовольствия видеть, как ее замысел реконструкции отеля «Кабо» понемногу становится реальностью.

Приехав в «Ла Гренвиль» к ленчу, Катринка обнаружила, что все уже ждут ее и состояние у них такое же подавленное, как и у нее. И настроение других посетителей ресторана ей показалось мрачным. Руперт Мердок, который беседовал с двумя мужчинами в итальянских костюмах, был хмурым и неулыбающимся; Синди Адамс казался рассеянным и почти не обращал внимания на старлетку, с которой пришел сюда; баронесса ди Портанова и Джоан Шнитцер, приехавшие из Хьюстона, вяло потребляли содержимое своих тарелок; Барбара Уолтерс и Ширли Лорд из журнала «Вог» никак не могли завязать разговор; даже жизнерадостность Рика Колинза несколько потускнела. Конечно, все это могло быть связано с погодой и уж, безусловно, не с делами, по Катринка в этом сомневалась. У Марка ван Холена, конечно, были враги, но тех, кто его любил и восхищался им, было гораздо больше. Он был уверен в себе, но не надменен, его считали хотя и жестким, но честным дельцом, его нежелание быть постоянно на виду не давало много пищи для пересудов тем, кто предрасположен к зависти. Все очень жалели его и в то же время жалели и самих себя, поскольку эта утренняя новость напомнила о том, что ни успех, ни богатство не могут защитить от несчастья.

– Как это ужасно, – сказала Александра. Она родила в декабре первенца, но не сына, как ожидала Нина Грэхем, а прелестную девочку, с мягкими рыжими волосиками на голове. Но Катринка все равно завидовала Александре и старалась скрыть свою тоску по ребенку. – Я проплакала все утро, – добавила Александра, которая все еще была в каком-то взвинченном состоянии.

– Кошмар, – согласилась Катринка, приветствуя ее поцелуем.

Когда им принесли салаты, они лишь слегка попробовали их.

– Хорошенькой малышкой была Лиза, – сказала Марго; ее угольно-черные глаза были печальными. – И такая милая.

– У нее была волшебная жизнь, так я всегда думала, – сказала Александра которая немного завидовала богатой и хорошенькой Лизе. – И вот как все обернулось.

– Мы вместе ходили в балетный класс, когда были детьми, – сказала Лючия. – В школу американского балета. Она была очень талантливой, но, конечно, недостаточно сильной для того, чтобы сделать карьеру в балете. Да и родители не позволили бы ей, как мне кажется. Они не одобряли и ее брак с Марком. «Не нашего круга», – сказали они ей. – В голосе Лючии явственно зазвучали неприязненные нотки, что относилось не только к родителям Лизы, но и к ее собственной матери, которая почти то же самое сказала о Нике, и к Нине Грэхем, которая вынесла похожий приговор Катринке.