– О, какая она изумительная. Просто прелесть. – На глазах у Катринки показались слезы. Она пожимала руки, целовала всех в щеку и благодарила так искренно, доброжелательно и откровенно, была такой непохожей на всех тех холодноватых надменных красавиц, с которыми привыкли видеть Адама, что мгновенно завоевала их сердца, за исключением разве что Мака, у которого, по слухам, сердца вообще не было.

– Ну, а теперь не мешало бы немного и поработать, – добродушно произнес Адам, положив тем самым конец торжеству, но не хорошему настроению. Он проводил Катринку к лифту и поцеловал ее на прощание. – Желаю тебе приятного ленча, – сказал он. – Я буду дома около семи.


Это был обычный для летнего Нью-Йорка жаркий и влажный день. Выйдя из здания офиса и дойдя до ожидающей ее у тротуара машины, Катринка благодарно нырнула в охлаждаемый кондиционером салон и опустилась на прохладное кожаное сиденье.

Дэйв закрыл дверь, обошел машину и сел за руль.

– Сегодня довольно мерзко, надо сказать. А теперь куда, миссис Грэхем?

– В «Ле Сирк». Вы знаете, где это?

– Да, мадам.

Дэйзи и Лючия уже были там, и Катринке показали их столик, который находился сразу же от входной двери налево.

«Это тоже именно то место, где следует сидеть?» – подумала Катринка, расцеловавшись со своими новыми подругами и усаживаясь в кресло, которое заботливо пододвинул для нее метрдотель.

– Катринка, это Сирио, – сказала Дэйзи. – Он владелец этого замечательного места. Сирио, это миссис Адам Грэхем.

Пока они деликатно пробовали салаты, Катринке представляли все новых людей, которые останавливались, чтобы поздороваться с Дэйзи и Лючией: Элеонор Ламберт, которая составляла список наиболее хорошо одевающихся женщин мира (в него часто входила Дэйзи); Михаила Барышникова, новую звезду американского балета; Марио Буатта, дизайнера по интерьерам, и Марго Йенсен, хорошую подругу Дэйзи. Марго, автор статей о моде в журнале «Шик», с кудрявыми угольно-черными волосами, бледной белой кожей и ярко накрашенными губами, показалась Катринке одной из наиболее интересных женщин, которых ей доводилось встречать – эффектная, оригинальная, почти красивая. Она смотрела на Катринку внимательным, оценивающим взглядом.

– Ну, вы, безусловно, вызвали сенсацию, – сказала она, и ее ярко-красные губы раздвинулись в привлекательной улыбке. – Явилась неизвестно откуда и увела одного из наших самых завидных холостяков. – Она держалась так открыто и дружелюбно, что трудно было обидеться на то, что она сказала.

– Бывшему холостяку я рада, – ответила Катринка, улыбнувшись Марго в ответ. – А вот без сенсаций вполне бы могла обойтись.

Марго засмеялась.

– А я нет, – сказала она. – Моя жизнь зависит от того, найду ли я новые лица, новые индивидуальности, чтобы удовлетворить толпу. Вы модель?

– Как вы узнали? – спросила изумленная Катринка. Улыбка Марго стала еще шире.

– У меня есть свои секреты, – ответила она. – Могу я вам позвонить? Можно как-нибудь пригласить вас на ленч? – Она предвидела много деловых и личных преимуществ в общении с новоявленной миссис Грэхем, у которой была ошеломляюще красивая внешность и прелестный акцент. Все эти ошибки в порядке слов, замена одних звуков другими дадут прекрасный материал для публикации.

– Мне очень нравится ваше предложение, – ответила Катринка.

– Вы пользуетесь успехом, – сказала Дэйзи, наблюдая за удаляющейся Марго, потом добавила: – Вы встречались? – так как, направляясь к своему столу, возле них на минуту задержался Рик Колинз.

– Да, вчера вечером, – ответил он. Необычайно высокий, около шести футов и пяти дюймов и до такой степени худощавый, что казался долговязым, Рик Колинз, хотя его возраст уже приближался к тридцати, все еще казался нескладным подростком. Эта особенность нравилась окружающим, и в сочетании с приятной внешностью – светло-каштановые волосы, карие глаза, довольно большой нос, ямочка на подбородке – и изысканными манерами вызывала симпатию и доверие, что было необычно, если учесть, что он был хроникером светских сплетен. Он носил большой яркий галстук как свой отличительный знак.

Катринка обнаружила, что он ей нравится.

– Приятно снова вас увидеть, – сказала она.

– Его родители очень опечалены его судьбой, – сообщила Дэйзи, как только Рик отошел. Как и Дэйзи, Рик Колинз принадлежал к старинной аристократической Новой Англии, его семья была состоятельной, но не богатой. Выпускник Чоата и Принстона, он предназначался для чего-то респектабельного, ну, скажем, быть банкиром, управляющим корпорацией или преподавателем университета, но он сначала увлекся театром, а потом начал писать. Остроумные журнальные публикации о слабостях богатых создали ему репутацию, и в конце концов он получил рубрику в «Кроникл». – Но писать всякую чепуху, мне кажется, ужасная трата времени для такого очень неглупого человека, как он. А с другой стороны, он совершенно счастлив, а ведь это главное, не так ли? Завтра вы будете в его рубрике, моя милая. «Ленч в «Ле Сирке» с Дэйзи Эллиот из рода бостонских Эллиотов, Лючией ди Кампо, талантливым дизайнером яхт, и божественно прекрасной Катринкой Грэхем, женой предпринимателя Адама Грэхема». – Когда Катринка не высказала особого удовольствия от такой перспективы, Дэйзи добавила: – Если вы хотите, чтобы ваша жизнь в Нью-Йорке была интересной, вы должны заставить людей желать знакомства с вами. И люди вроде Рика могут вам помочь в этом.

Поскольку на своем скромном опыте Катринка убедилась, что все эти слухи и сплетни, опубликованные в печати, лживы, ей трудно понять, почему люди, которые прекрасно знали истинную цену этим публикациям, все же продолжали проявлять к ним интерес. Но когда Катринка сказала об этом, Дэйзи только снисходительно улыбнулась:

– Что пишут в газетах, совершенно неважно, главное – чтобы что-нибудь говорилось. Понимаете, здесь о людях говорят не потому, что они интересны. Как раз наоборот. Они интересны потому, что о них говорят.

– Дэйзи немного преувеличивает, – вмешалась в разговор Лючия, чья мать принадлежала к известной в Нью-Йорке семье, известной своим отвращением к паблисити. Ее отец, талантливый художник, эмигрировавший из Рима перед началом второй мировой войны, приводил в неистовство своих родственников тем, что выкидывал один фокус за другим. В результате он потерял жену и во многом дочь, но как художник добился большего успеха, чем это мог обеспечить его талант. – Старые деньги стремятся избежать света рампы. А новые деньги находят в этом развлечение. Известность помогает бизнесу.

– Старые деньги такие чванливые, – сказала Дэйзи, чье состояние, так же как и состояние ее мужа, имело своим истоком удачи купцов в колониальной Америке. – Мне нравится не известность, а возможность развлечься.

Даже когда Катринка жила в коммунистической стране, она всегда чувствовала пропасть между богатыми и бедными, а изучение истории сделало для нее очевидным, что одни люди владеют богатством дольше, чем другие. Но никогда раньше она не осознавала, что обстоятельства – такие же случайные, как и время, – могут в действительности делить самих богачей на отдельные классы.

– А Грэхемы, семья Адама – это старые деньги или новые?

– Старые, – сказала Лючия.

– Очень старые, – добавила Дэйзи. – По крайней мере, со стороны старика Грэхема. Они строили различные суда еще с 1760 года. Мать Адама, Нина, была из семьи Лэндоров. Их капитал – железные дороги. Тоже достаточно старый.

– Но Адам вовсе не испытывает отвращения к популярности.

– Вовсе нет, – сухо подтвердила Лючия.

– Лючия права, – добавила Дэйзи. – Помимо всего прочего, популярность полезна для бизнеса, – она бы могла высказать еще несколько своих наблюдений, касающихся Адама Грэхема, но решила, что еще недостаточно хорошо знакома с его женой, чтобы вовлекать Катринку в любительские психологические экскурсы. Но Дэйзи действительно считала Адама весьма интересным экземпляром. Сначала она думала, что он привлекает внимание прессы только для того, чтобы досадить своим родителям. Потом решила, что с детства он привык к большим деньгам и не привык ни к какой ответственности. И наконец, поняла, что мотивация была гораздо сложнее и не сводилась к упомянутым. Единственный сын, избалованный, даже в какой-то мере этим испорченный, он воспитывался – по крайней мере своей матерью – в гордом сознании как общественного, так и финансового значения, которое имел он сам и его семья. Гордый, даже несколько надменный, Адам, должно быть, был просто шокирован, когда осознал, что знаменитое состояние его семьи фактически истаяло, что поколения Грэхемов, как, впрочем, и Лэндоров, проживали быстро таявший капитал и что власть и престиж их имени исчезали еще быстрее, чем деньги. И в то время как звезда семейства Грэхемов меркла, чья же звезда восходила? Поп-музыкантов и телевизионных актеров, постановщиков фильмов и создателей компьютеров, агентов по продаже земельных участков и специалистов по рекламе, разного рода мелких торговцев – то есть тех, на кого его всегда учили смотреть свысока. Но он был против. Он уважал успех и ценил тех, кто его добился. Но он не собирался уступать им первенство, сдавать хоть на дюйм свое положение в обществе или расставаться хотя бы с общим лучиком славы. Если Адам добьется своего, а Дэйзи считала это вполне вероятным, то состояние Грэхемов будет восстановлено, и с избытком. Но ничего этого она Катринке не сказала, спросив только:

– Вы еще не встречались с семейством Грэхемов?

– Мы собираемся в Ньюпорт в конце этой недели.

– Кеннет, отец Адама, просто прелесть. Вы его полюбите. А вот Нина несколько сурова.

– Мне кажется, она недовольна тем, что мы поженились без ее согласия.

– Это у нее пройдет, – любезно успокоила ее Лючия, хотя она знала Нину Грэхем слишком хорошо, чтобы надеяться на то, что та быстро капитулирует. – Как только она встретится с вами и увидит, как прекрасно вы подходите друг другу. – «Любой женщине было бы нелегко жить с Адамом Грэхемом, – думала Лючия, – и испытывать силу его характера, мощь его собственного «я». Но в Катринке, как ей казалось, была какая-то уверенность в себе, какая-то уравновешенность и внутренняя сила, позволявшие противостоять его давлению.