Катринка собрала газеты, положила их обратно в конверт, а затем в кейс Адама. Ей больше не хотелось думать о газетах и журналистах, которые для них пишут. Сама мысль, что она будет являться для них объектом постоянного внимания, была неприятна ей. И вовсе не потому, что она была застенчивой или не привыкла к вниманию. С шести лет, когда она впервые победила в состязаниях, она более или менее всегда была на виду, а с годами ее известность и как лыжницы и как модели все возрастала. После съемок в эпизодах фильмов она сама, ее внешность и ее имя стали достаточно популярными и в Чехословакии, и в Германии. Она искренне радовалась этой известности. Удачливая и общительная, она любила теплые, даже нежные приветствия, которые ей адресовали, когда узнавали. Но такое узнавание, чаще всего доброжелательное, было связано только с той частью ее жизни, которая была открыта всем. Но она сталкивалась и с критическими словами в свой адрес, когда проигрывала соревнование, что, впрочем, воспринималось ею как вполне заслуженное и поэтому не вызывало у нее протеста.

Но свадьба, думала Катринка, – это совсем другое дело, это что-то очень частное и интимное, что не должно быть выставлено на всеобщее обозрение. Когда же это произошло, она почувствовала себя оскорбленной. Вздохнув, она взглянула на Адама, который сидел с закрытыми глазами и ровно дышал, как будто спал. Она улыбнулась. Она будет его женой в горе и в радости, и если уж она готова начать роскошную жизнь, то – и в этом Адам был прав – она должна привыкнуть и к циничным обозревателям, и к неприятной свекрови.

В салоне убавили свет, на окнах задернули шторки – началась демонстрация фильма. Показывали «О, Господи» с Джорджем Бернсом в главной роли. Собираясь, как и Адам, немного поспать, она подложила под голову подушку и закрыла глаза. И тут же она почувствовала, как его рука скользнула под тонкое шерстяное покрывало и замерла на ее бедре. Открыв глаза, она повернулась к нему, но он, казалось, продолжал спать. Она снова сомкнула веки, но тут же его рука заскользила по ее ноге к подолу юбки, на мгновение задержалась на колене, затем раздвинула ее ноги и начала медленно продвигаться вверх по внутренней стороне бедра. На этот раз, взглянув на него, она увидела, что он открыл свои сонные глаза и улыбался. Едва она собралась что-то сказать, как он покачал головой, призывая ее молчать. Убрав руку, он поднял подлокотник кресла, придвинулся к ней и повернул ее к себе. Через его плечо она окинула взглядом затемненный салон, боясь, что кто-то может их увидеть. Но места через проход от них были свободны, а высокие спинки кресел скрывали их от тех, кто находился впереди и сзади. Стюардесса, покормив пассажиров, удалилась из салона. Катринка приободрилась. Руки Адама снова оказались на ее бедрах, слегка приподняли ее с сиденья, чтобы она смогла – под прикрытием одеяла – завернуть юбку и приспустить вниз трусики и колготки. Она сняла их совсем и бросила на покрытый ковром пол салона. Руки Адама стали гладить ее грудь, живот и лоно. Когда их губы встретились, она принялась расстегивать пояс и «молнию» на его брюках.

– Ты просто сумасшедший, – прошептала, она, лаская рукой его петушок и наслаждаясь этой напрягшейся шелковистой плотью. Ее пальцы скользили по нежной поверхности, поднимаясь к похожей на шляпку гриба верхушке. – Сумасшедший.

– Я люблю тебя, я люблю тебя, – шептал он, ласками подводя ее к вершине возбуждения. Когда она уже была готова, он закрыл своими губами ее рот, чтобы она не вскрикнула, и одним быстрым движением вошел в нее.

Они кончили единым мощным безмолвным содроганием. Потом еще какое-то мгновение они неподвижно, губы к губам, со сплетенными руками и ногами, ожидали, когда успокоится дыхание. Наконец, Адам оторвался от нее и стал под покрывалом приводить себя в порядок. Катринка поправила юбку и сунула в сумочку трусики и колготки. Взглянув на Адама, она заметила его довольную улыбку. Катринка почувствовала, что краснеет. Он потянулся к ней, взял ее руку, поцеловал и, не выпуская ее, закрыл глаза и уснул.

* * *

Когда Адам и Катринка вышли из зала таможни, их встретил одетый в форму шофер, низенький коренастый мужчина лет сорока пяти, с волосами песочного цвета и в веснушках.

– Катринка, знакомься, это Дэйв, – сказал Адам, когда Катринка протянула руку для приветствия. – Дэйв, это миссис Грэхем, – продолжил Адам.

Дэйв, по-видимому уже знавший эту новость, ничуть не удивился, пожал Катринке руку и пробормотал, что очень рад с ней познакомиться и что, если ей понадобится его помощь, пусть она даст ему об этом знать. Он говорил по-английски с каким-то странным акцентом, который Катринка еще никогда не слышала.

– Дэйв был моим водителем в течение… скольких уже лет, Дэйв?

– Пяти, сэр. Машина здесь рядом. – Он повел их и носильщика через здание аэровокзала к черному закрытому «мерседесу», припаркованному у самого тротуара. Катринка, откинувшись на сиденье, прислонилась к Адаму и принялась рассматривать через дымчатое стекло автомобиля здания из стекла и стали, бетонные бортики, скопления машин на дороге, стоянки автомобилей, желтые багажные тележки. Она пыталась осознать, что находится в Нью-Йорке.

– Здесь так же, как и везде, – сказала она.

– В аэропорту – да.

– А откуда Дэйв?

– Откуда? – Адама, казалось, удивил этот вопрос. – Из Бронкса, – добавил он, увидев вопрошающее лицо Катринки. – Это один из районов Нью-Йорка. Я дам тебе карту, – сказал он, опуская стекло, отделяющее их от Дэйва. – Миссис Грэхем нужна карта города. Ты не мог бы предложить ей одну, Дэйв? Хорошо бы две: одну большую с планом всего Нью-Йорка и другую поменьше, такую, чтобы она могла носить ее с собой во время прогулок по городу.

– Хорошо, сэр, – ответил Дэйв.

Катринка испытывала странное ощущение оттого, что у нее не просто был теперь муж, но и потому, что так неожиданно ее вырвали из привычной жизни и без всякой подготовки бросили в самую гущу шумного мира Адама, где ей придется иметь дело с его водителем, секретаршей, домоправителем, с его отцом и матерью, с семьей и друзьями.

– Устала? – спросил Адам.

– Нет, – ответила Катринка. – Я просто взволнована. Даже слишком взволнована.


Большая часть пути из аэропорта показалась Катринке неинтересной: унылый ландшафт, где почти в шахматном порядке чередовались бесконечные вереницы однообразных магазинов, заправочных станций, заводов, жилых домов, кладбищ и пустырей.

– Дальше будет лучше, – подбодрил ее Адам. И вскоре его слова подтвердились. Когда они подъехали к мосту около Пятьдесят девятой улицы, она увидела небоскребы из стекла и стали, которые сверкали в лучах солнца, как гигантские кристаллы горного хрусталя. Затем последовали переполненные улицы, рев автомобильных гудков, тротуары, запруженные разгоряченными и усталыми людьми, здания, поднимающиеся на невероятную высоту, потоки электрических огней в воздухе. Когда же черный «мерседес» оказался на Саттон-Плейс, где жили Вандербильты и Морганы, Катринка увидела относительно спокойный район, имевший неожиданно элегантный облик.

Адам жил в одном из больших зданий, в шестикомнатных апартаментах. Квартира была обставлена с предельным аскетизмом, светлые гладкие черные кожаные диваны, хромированная стеклянная фурнитура и черный полированный музыкальный блок, сверкающий новейшей аудио– и видеоаппаратурой. Стереоколонки поднимались выше человеческого роста и занимали почетное место в гостиной. Здесь не было ни фикусов, ни вьющихся растений. Над камином, отделанным черным гранитом, висела ничем не примечательная, написанная маслом картина Эда Руша. Из других произведений искусства в этой комнате были полотна Туомбли и Серра, литография Уорхола с изображением Мика Джаггера и металлическая скульптура Джона Чемберлена. Остальная часть квартиры, включая хромированную, отделанную гранитом кухню, была выполнена в том же стиле, который разительно отличался от дизайна фамильного дома Грэхемов.

Адам представил ее Картеру, высокому стройному мужчине с узким, как у борзой, лицом, который, по словам Адама, делал все: готовил, убирал, занимался стиркой. Катринка пожала ему руку и уловила в словах его приветствия более знакомый акцент, который она часто слышала в Кицбюэле: определенно британский, подумала она. Картер принял у водителя багаж и исчез с ним в длинном коридоре, а Адам, указывая рукой на апартаменты, произнес:

– Ну, вот мы и дома. Как тебе?

Квартира, показавшаяся Катринке неуютной, была весьма элегантной.

– Пока не знаю, – сказала она. Потом села на один из диванов. – Удобно. – Она оглядела комнату. – Спокойно. – Литография Уорхола напомнила ей о вечеринках, которые устраивали лыжники после соревнований. – Она не похожа на те, что я видела прежде, но, надеюсь, я смогу ее полюбить.

– Ну, что же, отлично, – сказал он, беря ее за руку и поднимая с дивана. – Пойдем. Давай примем душ.

Пытаясь вздремнуть на невероятной величины кровати среди светлых и темных простыней от Билла Бласса, Катринка услышала из соседней комнаты тихий голос Адама, который разговаривал по телефону с матерью. Прежде она никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном: в его голосе слышались раздражение, нетерпение, желание спорить. Наконец, он вошел в спальню.

– Она очень сердится? – спросила Катринка.

– Ты еще не спишь?

– Я слишком взволнована, чтобы уснуть. Так она сердится?

– Не больше, чем обычно, – сказал Адам, снимая шелковый халат и надевая шорты, которые он вынул из ящика большого, покрытого черным лаком комода. – Мы отправимся к ней на уик-энд. Она успокоится, как только увидит тебя.

– А отец?

– Он славный. Он тебе понравится.

– А твоя сестра?

– Клементина будет во всем поддерживать мать. Я не уверен, что она приедет. Если, конечно, мать не прикажет ей.

– Знаешь, Адам, ты представил ее очень… – Катринка подыскивала нужное слово.