Я захожу в магазин, чтобы расплатиться.

– Вы не знаете, где поблизости можно починить велосипед? – спрашиваю я стоящего за прилавком мужчину.

– В сторону центра, поворот на Буренштех, – говорит он, даже не поднимая взгляда от своей книги.

– Спасибо, – отвечаю я и кладу на прилавок Шекспира.

Он смотрит на него, потом на меня.

– Вы это покупаете? – со скепсисом интересуется он.

– Да, – говорю я, и неизвестно зачем объясняю, что в прошлом году играл в этой пьесе. – Я был Себастьяном.

– В оригинале? – говорит он на английском со странным акцентом человека, долго прожившего за границей.

– Да.

– О. – Он возвращается к своей книге. Я отдаю ему евро.

Я уже почти вышел, когда он меня окликает.

– Если вы играете Шекспира, сходите в театр в конце улицы. Они летом прилично дают Шекспира на английском в Парке Вондела. Я видел, что в этом году приглашают на прослушивание.

Он бросает слова небрежно, словно мусор. Я раздумываю, глядя на него, на землю. Может, это ерунда, а может, и нет. Не узнаешь, пока не поднимешь.

Тридцать пять

– Имя.

– Уиллем. Де Рюйтер, – выходит шепотом.

– Еще раз.

Я откашливаюсь. И пробую.

– Уиллем де Рюйтер.

Молчание. Я слышу, как бьется мое сердце – в груди, в висках, в горле. Не помню, чтобы хоть раз в жизни так нервничал, и не совсем понимаю, что происходит. Я еще ни разу не испытывал боязни перед выходом на сцену. Ни когда впервые выступал с акробатами, ни когда играл с «Партизаном Уиллом» на французском языке. Даже когда Фарук впервые закричал «Камера!», и они включились, и мне пришлось говорить от имени Ларса фон Гельдера на хинди.

Но сейчас я едва могу произнести собственное имя. Словно у меня обнаружился некий неизвестный мне переключатель громкости, и кто-то увернул его до предела. Я щурюсь, пытаюсь рассмотреть свою аудиторию, но свет такой яркий, что я не вижу никого в зале.

Интересно, что они делают. Рассматривают мою нелепую фотку? Это Даниэль сфотографировал меня в Сарпатипарке. С обратной стороны мы распечатали мои роли, сыгранные с «Партизаном Уиллом». Издалека смотрится неплохо. На моем счету несколько пьес, все – шекспировские. Только при ближайшем рассмотрении видно, что фотка фигового качества, увеличенная до безобразия, ее сняли на телефон и распечатали в домашних условиях. Что касается послужного списка – по сути, «Партизан Уилл» не настоящий театр. Я видел фотографии других актеров. Они собрались со всей Европы – из Чехии, Германии, Франции и Великобритании, есть и местные – с реальным опытом за плечами. И портреты у них нормальные.

Я вдыхаю поглубже. По крайней мере, у меня есть фотография. Благодаря Кейт Рёблинг. Я в самую последнюю минуту позвонил ей, чтобы посоветоваться, ведь это мое первое прослушивание. В «Партизане Уилле» Тор решала, кто какую роль играет. Это выглядело несколько некрасиво, но меня не беспокоило. Деньги делили поровну, независимо от числа реплик.

– А да, Уиллем, – говорит бесплотный голос. Я еще не начал, а ему уже как будто скучно. – Что ты нам сегодня прочтешь?

Они в этом году будут ставить «Как вам это понравится», я эту пьесу не видел и практически ничего о ней не знаю. Когда я на прошлой неделе зашел в театр, мне сказали, что можно подготовить любой монолог из Шекспира. На английском. Ясное дело. Кейт велела посмотреть «Как вам это понравится», сказала, что я смогу найти в ней что-нибудь сочное.

– Себастьяна из «Двенадцатой ночи», – отвечаю я. Я решил объединить три небольших его монолога. Так проще всего. Это последнее, что я играл. И почти все помню.

– Начинай, когда будешь готов.

Я пытаюсь вспомнить наставления Кейт, но ее слова крутятся в голове, словно едва знакомый иностранный язык. «Выбирай то, что чувствуешь? Будь собой, а не тем, кого они хотят увидеть? В бой или домой?» Было что-то еще, что она сказала прямо перед тем, как повесить трубку. Что-то важное. Но я уже не могу вспомнить. На данный момент достаточно будет текст не забыть.

Кто-то откашливается.

– Начинай, когда будешь готов, – на этот раз голос женский, звучит он таким тоном, что, мол, «давай уже».

Дыши. Кейт сказала не забывать дышать. Хоть это я помню. И я дышу. Потом начинаю.

Первые строки слетают с языка. Уже неплохо. Я продолжаю.

Слова текут из меня уже сами. Не так, как прошлым летом в бесконечной череде парков, скверов и площадей. Я не запинаюсь, как в ванной Даниэля, где я репетировал все выходные перед зеркалом, перед плиткой, а иногда и перед самим дядей.

Теперь слова звучат иначе. С новым пониманием. Себастьян – не просто бесцельно дрейфует по жизни, гонимый ветром. Он пытается прийти в себя, он страдал, ему крупно не везло, судьба была с ним жестока, и он утратил веру.

Тем жарким вечером в Англии, когда я в последний раз произносил слова пьесы перед публикой, я увидел Лулу, ее едва заметную улыбку.

Конец. Аплодисментов нет, лишь оглушающее молчание. Я слышу собственное дыхание, собственное сердце – оно все еще колотится. Разве ты не должен перестать волноваться, когда уже вышел на сцену? Когда уже все прочел?

– Спасибо, – говорит женщина. Короткое избитое слово, никакой благодарности в нем нет. На миг меня посещает мысль, что и мне нужно сказать им спасибо.

Но я этого не делаю. Я ухожу со сцены в некотором оцепенении, не понимая, что это было. Проходя между рядами я вижу продюсера, режиссера и его помощника (Кейт сказала мне, кто должен собраться), они уже обсуждают следующее резюме. В фойе свет такой яркий, что просто ослепляет. Я тру глаза. Не знаю, что делать дальше.

– Радуешься, что все закончилось? – спрашивает меня худенький парнишка на английском.

– Ага, – машинально отвечаю я. Хотя это не так. Я уже чувствую подкравшуюся меланхолию, напоминающую первый холодный день после жаркого лета.

– Почему ты передумал? – спросила меня Кейт по телефону. После Мексики мы с ней не общались, и когда я поведал ей о своих планах, она как будто бы удивилась.

– Да и не знаю. – Я рассказал ей о том, как нашел «Двенадцатую ночь» и узнал о прослушивании, о том, что оказался в нужное время в нужном месте.

– Ну, как прошло? – спрашивает этот тощий парнишка. У него в руках книга «Как вам это понравится», и коленка ходит вверх-вниз, вверх-вниз.

Я пожимаю плечами. Я не знаю. Правда. Совершенно.

– Я буду пробовать монолог Жака. А ты?

Я заглядываю в книгу, которую и не читал. Я думал, что мне все равно назначат роль, как делала Тор. Теперь я, к своему ужасу, понимаю, что это была неверная стратегия.

И тут я вспоминаю, что сказала мне Кейт, выслушав мои объяснения о том, как я попал на прослушивание.

– Хотеть, Уиллем. Надо хотеть что-то сделать.

Как и большинство других важных вещей за последнее время, вспомнил я это с запозданием.

Тридцать шесть

Проходит неделя, а новостей нет. Тощий парнишка, с которым я познакомился, Винсент, сказал, что перед финальным кастингом людей обзвонят. Со мной не связались, поэтому я перестаю думать об этом и возвращаюсь к ремонту в квартире Даниэля. Я всю энергию вкладываю в укладку плитки, поэтому мы заканчиваем ванную на два дня раньше, чем по графику, и переходим в кухню. Мы едем на метро в «Икею» за шкафами. Когда мы рассматриваем модель красного, как лак для ногтей, цвета, у меня звонит телефон.

– Уиллем, это Линус Фельдер из театра «Алозилен».

У меня снова начинает колотиться сердце, как будто я опять вышел на сцену.

– Я хочу попросить вас выучить вступительный монолог Орландо и подойти завтра к девяти. Сможете?

Конечно, смогу. Мне хочется сказать, что я более чем смогу.

– Конечно, – отвечаю я. Линус вешает трубку, прежде чем я успеваю расспросить о каких-либо подробностях.

– Кто это был? – интересуется Даниэль.

– Ассистент режиссера с того прослушивания. Хочет, чтобы я еще раз пришел. И прочитал монолог Орландо. Это главный герой.

Даниэль начинает скакать, радостно, как ребенок, и сталкивает муляж миксера в кухне.

– О черт, – и тянет меня за руку, невинно что-то насвистывая.

Оставив Даниэля в «Икее», остаток дня я провожу под моросящим дождем в Сарпатипарке, учу слова. Дождавшись человеческого времени в Нью-Йорке, я звоню Кейт, снова попросить совета, но оказывается, что я все равно ее разбудил, потому что она в Калифорнии. У их «Гвалта» вскоре начнется полуторамесячное турне с «Цимбелином» на Западном побережье, а в августе они приедут в Великобританию, будут принимать участие в различных фестивалях. Когда я это слышу, мне уже неловко просить о помощи, но Кейт оказывается щедра, как всегда, и уделяет несколько минут тому, чего мне ждать от второго прослушивания. Возможно, придется читать несколько сцен в разных ролях, и то, что меня попросили выучить монолог Орландо, не означает, что меня пригласят именно на эту роль.

– Но мне такая просьба кажется перспективной, – добавляет она. – Эта роль тебе подошла бы.

– В каком смысле?

Кейт громко вздыхает.

– Ты все еще не прочел пьесу?

Я опять смущаюсь.

– Сегодня вечером прочитаю. Слово даю.

Мы еще немного беседуем. Она говорит, что в те дни, когда в фестивальной программе будут выходные, хотела бы попутешествовать, может, приедет и в Амстердам. Я говорю, что буду рад ее видеть. Кейт снова напоминает мне прочесть пьесу.