– Кажется, солнце, наконец, решило нас побаловать, – говорит она.

– Здорово, – отвечаю я, но сегодня я в кои-то веки предпочел бы дождь. Тогда на спектакль никто не придет.

Разумеется, солнце расталкивает упрямые облака. Я направляюсь в маленький парк через дорогу. Уже на выходе из ворот я слышу собственное имя. Но не останавливаюсь. Уиллемов тысячи. Но голос звучит все громче. Потом уже на английском:

– Уиллем, это ты?

Я останавливаюсь. Разворачиваюсь. Не может быть.

Но оказывается, что может. Кейт.

– Господи, слава тебе! – Она подбегает ко мне. – Я позвонила, но ты не ответил, и идиотский звонок в двери не работает. Ты чего трубку не берешь?

По моим ощущениям уже год прошел с тех пор, как я отправил ей это письмо. Оно было как из другого мира. Теперь я смущен, что попросил ее приехать издалека.

– Я в квартире его оставил.

– Хорошо, что я увидела твою соседку с собакой, она сказала, что ты пошел в эту сторону. Маленькое совпадение, как ты говоришь. – Кейт смеется. – Сегодня они весь день меня преследуют. Я твое письмо в такой удачный момент увидела. Дэвид хотел затащить меня на совершенно омерзительную «Медею» [75] каких-то авангардистов в Берлине, я отчаянно искала повод отказаться, а утром обнаружила твое сообщение и вместо этого прилетела сюда. В самолете вдруг поняла, что не знаю, где выступление. К телефону ты не подходил, и я уже начала слегка паниковать и решила найти тебя самого. Но теперь мы встретились, и все хорошо. – Она театральным жестом вытирает пот со лба. – Уф!

– Уф, – вяло вторю я.

Кейт улавливает что-то странное.

– Или не уф.

– Наверное, нет.

– Что такое?

– Можно тебя кое о чем попросить? – Я ее и так уж о многом просил. Но если она это увидит? Брудж с ребятами, может, и не поймут. Но не Кейт. Она все дерьмо насквозь видит.

– Конечно.

– Можешь сегодня не приходить?

Она смеется. Как будто это шутка. Но потом понимает, что нет.

– Ой. – Она делается серьезной. – Тебя что, не будет? У Орландо таинственным образом зажила нога?

Я качаю головой. Только тут я замечаю, что Кейт держит в руках чемодан. Она в прямом смысле приехала сюда прямо из аэропорта. Чтобы найти меня.

– Ты где ночуешь? – спрашиваю я.

– В самый последний момент удалось зарезервировать только это. – Она достает из сумки листок бумаги. – Отель «Захер Брюх»? Понятия не имею, как это произносится, и уж тем более где это находится. – Она передает мне распечатку. – Ты в курсе?

Отель «Захер Брюх». Я хорошо его знаю. Почти всю свою жизнь мимо него ездил. По выходным там в фойе выставляли домашние пирожные, мы с Бруджем иногда пробирались туда тайком и ели. Менеджер делал вид, что не замечает.

Я беру чемодан.

– Идем. Отведу тебя домой.

Последний раз я был на барже в сентябре; точнее, я тогда добрался до пристани и сбежал. Она выглядела страшно пустой, будто скорбела по своему создателю. Посаженный сабой клематис – «даже в стране, где небо вечно затянуто тучами, нужна тень», – который при нас бурно разросся по всей палубе, увял. Саба бы его подрезал. Он всегда делал это, когда приезжал к нам летом и видел, что растение без него болеет.

Клематис снова буйно разросся, стал густым, усыпав всю палубу пурпурными лепестками. Теперь здесь полно и других цветов – горшки, решетки, столбики, обвитые цветущими лозами.

– Раньше это был мой дом, – говорю я Кейт. – Я тут вырос.

Мы сели в трамвай, и она почти всю дорогу молчала.

– Красивый, – отвечает она.

– Это мой отец построил. – Я словно вижу, как Брам улыбается, подмигивает и говорит словно в пустоту: «Сегодня мне бы нужен помощник». Яэль прячется под одеялом. И через десять минут я уже стою с дрелью в руках. – Но я помогал. Я уже так давно тут не бывал. Твой отель прямо за углом.

– Какое совпадение, – комментирует Кейт.

– Иногда мне кажется, что вокруг только они.

– Нет. Не только. – Она смотрит на меня и наконец спрашивает: – Что же случилось, Уиллем? Боишься на сцену выходить?

– Нет.

– Так что же?

И я рассказываю. О том, как утром мне позвонили. О первом чтении, как я нашел в Орландо что-то новое, настоящее, а потом все покатилось к чертям.

– Так что теперь я хочу просто сходить, отмучиться и покончить с этим, – говорю я. – И чем меньше свидетелей, тем лучше.

Я жду сочувствия. Или какого-нибудь свойственного ей труднодоступного, но отзывающегося где-то внутри совета, как играть. Вместо этого Кейт хохочет. Фыркает, икает. А потом наконец отвечает:

– Да ты шутишь.

Но я не шучу. И ничего не отвечаю.

Она пытается сдерживаться.

– Извини, просто тебе с неба упала такая возможность, вероятно, самая серьезная за всю твою жизнь, та самая гениальная случайность, о которых ты все время рассуждаешь, а ты готов позволить какому-то идиотскому режиссерскому указанию сбить тебя с пути.

Кейт говорит об этом с пренебрежением, словно это был просто дурацкий совет. Но я воспринял слова Петры куда серьезнее. Как пощечину, для меня это не просто пожелание режиссера, оно перечеркнуло мое желание. Не так. И именно тогда, когда мне казалось, что я действительно нечто нащупал. Я пытаюсь подобрать слова и объяснить Кейт, что это… предательство.

– Это все равно что встретить девушку своей мечты… – начинаю я.

– И не спросить, как ее зовут? – заканчивает она за меня.

– Я хотел сказать «и понять, что на самом деле это парень». Ну, что ты неправильно все трактовал.

– Так только в кино бывает. Или у Шекспира. Но интересно, что ты заговорил про девушку своей мечты, я как раз думала о той, которую ты искал в Мексике.

– Лулу? Она тут при чем?

– Я рассказала Дэвиду о тебе, твою историю, и он задал мне до смешного простой вопрос, который меня с тех пор так и мучает.

– Ну?

– Насчет рюкзака.

– Ты думала о моем рюкзаке? – Я пытаюсь отшутиться, но вдруг понимаю, что сердце забилось быстрее. Поматросил и бросил. В йоркширском акценте Тор слышится явное презрение.

– Вот в чем вопрос: если ты вышел попить кофе с круассаном, снять номер в отеле или что там еще, зачем ты взял с собой рюкзак со всеми вещами?

– Он был небольшой. Ты же видела. Я и в Мексику с ним ездил. Я всегда налегке путешествую. – Я говорю слишком быстро, как человек, которому есть что скрывать.

– Да-да, налегке, чтобы в любой момент можно было двинуться дальше. Но ты же собирался вернуться в сквот и вылезал через окно, насколько я помню, со второго этажа. Правильно? – Я киваю. – И ты все равно взял с собой рюкзак? Не проще ли было бы оставить вещи там? Легче было бы вылезать. И тогда ей было бы понятно, что ты собираешься вернуться.

Я тогда завис на подоконнике – одна нога еще внутри, вторая уже снаружи. Меня пронзил порыв ветра, особенно резкий и острый после жаркой ночи. Я услышал, как Лулу перевернулась, закуталась в брезент. Я посмотрел на нее, и это чувство стало сильным, как никогда. Я подумал, может, остаться здесь, дождаться, когда она проснется. Но я уже высунулся и заприметил кондитерскую.

Я тяжело приземлился в лужу, захлюпал ногами. Посмотрел наверх, порывистый ветер трепал белую занавеску, а я испытал и грусть, и облегчение, тяжесть и легкость, они меня как разрывали – одна тянула вниз, другая вверх. И в тот момент я понял, что между нами с Лулу что-то родилось, нечто такое, о чем я всегда мечтал, но боялся получить. Нечто, чего я хотел в большем объеме. И в то же время от чего бежал. Правда и ее противоположность.

Я пошел в кондитерскую, даже не зная, как мне быть, стоит ли возвращаться и оставаться на день с пониманием, что тогда разверзнется пропасть. Я купил круассаны, а решение так и не пришло. А потом за углом я увидел скинхедов. И хоть это и ненормально, но мне стало легче: они за меня решат.

Но когда я очнулся в больнице, хоть я и не мог вспомнить ни саму Лулу, ни ее имя, ни где она, мне отчаянно хотелось ее отыскать, и я понял, что решение было неправильное.

– Я собирался вернуться, – говорю я Кейт, но в голосе мелькает острие неуверенности, взрезающее мой обман.

– Знаешь, Уиллем, что я думаю? – мягко спрашивает она. – По-моему, что спектакль, что та девушка, все одно. Ты подошел близко, испугался, и нашел способ отстраниться.

Когда Лулу помогла мне почувствовать себя в безопасности – шагнув между мной и скинхедами, позаботившись обо мне и став моей девушкой из горной деревни, – я чуть не отправил ее в Лондон. В тот миг, когда мы скрылись от преследования, я посмотрел на нее и увидел, как решительно горят ее глаза, в которых уже появилась любовь, что было просто невозможно всего лишь за день. Я чувствовал, что я этого хочу, что мне это нужно, но еще мне стало страшно – потому что я уже знаю, что бывает, когда это теряешь. Я хотел, чтобы ее любовь меня защищала, но хотел и защититься от любви.

Я тогда не понимал. Любовь не надо защищать. В ней надо рисковать.

– Знаешь, в чем ирония актерской работы? – продолжает Кейт. – Мы надеваем тысячи масок, мы эксперты в искусстве скрывать, и единственным местом, где нельзя спрятаться, оказывается сцена. Так что неудивительно, что ты зассал. Ведь роль самого Орландо!

Она права – в очередной раз. Я это понимаю. Петра сегодня дала мне очередную возможность к бегству. Но ведь на самом деле в тот день я не хотел линять от Лулу. И сейчас не хочу.

– Каковы самые страшные последствия, если ты сегодня сыграешь по-своему? – спрашивает Кейт.

– Она меня уволит, – но если и так, то решение будет продиктовано моим действием. А не бездействием. Я начинаю улыбаться. Улыбка несмелая, но искренняя.

Кейт улыбается в ответ по-американски широко.

– Мое мнение ты знаешь: в бой или домой.

Я смотрю на хаусбот; там тихо, сад ухоженный и богатый, при нас такого не было. Этот дом уже не наш, но чей-то дом.

«В бой или домой». Я уже слышал это от Кейт, но тогда не совсем понял. Теперь до меня дошло, но, думаю, тут она ошибается. Потому что у меня нет выбора в бой или домой. Мне надо и в бой, и домой.