Гейл Форман - Только один год. Лишь одна ночь

Все сильно затягивается. Поезд опаздывает. Очередь за велосипедами слишком длинная, поэтому я запрыгиваю в автобус, который останавливается подобрать каждую старушку в городе. Не следовало ехать в такое время, но я связался с Сарой довольно поздним утром. К тому же потребовалось много лести, чтобы она, наконец, вспомнила, что приходило какое-то письмо. Нет, она его не читала. И не помнит, откуда оно. Но, как ей кажется, она переслала его по адресу, указанному в файле. В Утрехт. Не так давно.

На Блумштрат я добираюсь почти в обед. На второй технической репетиции в Амстердаме я должен быть в два. У меня в жизни ничего нет, кроме времени, но когда оно нужно, мне все не хватает.

Я нажимаю на кнопку-глаз. Никто не открывает. Я не знаю, кто тут теперь живет. Пока я ехал сюда в поезде, отправил этот вопрос Бруджа, но он не ответил. Я вспомнил, что он где-то посреди Эгейского моря. С Кэндис. Он-то знает ее имя, а перед вылетом из Мексики взял и телефон, и адрес электронной почты.

Входная дверь заперта, но ключ у меня еще есть, и замок не сменили. Первый хороший знак.

– Эй, – кричу я, и голос эхом разлетается по пустому дому. Это уже совершенно не то место, где я жил. Дивана с буграми больше нет. Пацанами не пахнет. Даже цветы Пикассо пропали.

На обеденном столе лежат горы почты. Я спешно роюсь в них, но ничего не нахожу, так что заставляю себя просмотреть все еще раз, конверт за конвертом, медленно и методично, и раскладываю аккуратными стопками: Бруджа, Хенку, Вау, есть даже что-то для Иво, которому все идут письма на этот адрес, каким-то незнакомым девчонкам, наверное, это они сейчас здесь живут. Мне тоже кое-что пришло, в основном дохлятина из университета и каталог от турагентства, через которое я покупал билеты до Мексики.

Я смотрю на лестницу. Может, оно там, наверху. Или на чердаке, в моей бывшей комнате. Или в каком-нибудь ящике. Может, Сара пересылала мне другое письмо. Может, оно еще на Нью-принсинграхт. Или где-нибудь в офисе Марйолейн.

Может, от нее вообще нет письма. Может, это лишь очередная ложная надежда, которую я себе внушил.

Я замечаю тиканье. На камине, там, где раньше висел Пикассо, сейчас стоят старомодные деревянные часы, у сабы в Иерусалиме были похожие. Одна из немногих вещей, которые Яэль сохранила после его смерти. Интересно, где они теперь.

Уже половина первого. Мне надо идти, чтобы не опоздать. А что может быть хуже, чем опоздать на техническую репетицию? По классификации Петры – лишь не появиться на спектакле. Я вспоминаю первого дублера, которого не взяли из-за пропуска трех репетиций. Меня-то заменять уже поздно, но это не значит, что она меня не уволит. Хотя я не более чем тень.

Если меня сейчас выпрут, на мое материальное положение это все равно никак не повлияет. Но я не хочу, чтобы меня выгоняли. Более того, не хочу, чтобы Петра решала мою судьбу. Если я опоздаю, именно это она и сделает.

Внезапно дом начинает казаться просто огромным, я думаю о том, что мне потребуется сто лет, чтобы обыскать все комнаты. Значимость этого момента – еще больше.

Я и раньше отказывался продолжать поиски Лулу. В Утрехте. В Мексике. Я просто сдавался. И как будто бы предавал себя. Но сейчас я чувствую себя несколько иначе. Мне кажется, что это Лулу привела меня сюда, и я впервые за долгое время оказался у порога чего-то реального. Может, в этом и весь смысл. Может, сюда вела эта дорога.

Я вспоминаю об открытках, оставленных в ее чемодане. Я на каждой из них написал: «Прости». И лишь теперь до меня дошло, что надо было – «Спасибо».

«Спасибо», – говорю я молчаливому пустому дому. Я знаю, что она не услышит, но это сейчас не имеет значения.

Я бросаю свою почту в мусорную корзину, закрываю за собой дверь и возвращаюсь в Амстердам.

Звонит телефон. Я сплю. Эти две вещи не должны случаться одновременно. Я открываю глаза, на ощупь ищу его, а он продолжает верещать, разрывая тишину ночи.

Загорается свет. Передо мной стоит голый, словно только родился, Брудж, щурясь в желтом свете лампы и лимонных стен. Он протягивает мне мой мобильник.

– Это тебе, – бормочет он, выключает свет и, как во сне, уходит.

Я подношу трубку к уху и слышу ровно три слова, которые никто не хочет слышать по телефону среди ночи.

– Произошел несчастный случай.

Душа уходит в пятки, в ушах звенит, и я жду – с кем. Яэль. Дэниэл. Фабиола. Ребенок. Очередное уменьшение семьи, которого я не вынесу.

Но звонящий все не смолкает, через минуту мое дыхание расслабляется, я начинаю понимать, о чем речь. «Велосипед» и «мотоцикл», «нога» и «перелом», «спектакль» и «экстренная ситуация», и я понимаю, что это не тот несчастный случай, которого я испугался.

– Йерун? – наконец спрашиваю я, кто же еще? Мне хочется смеяться. Не потому, что это смешно, а от облегчения.

– Да, Йерун, – резко отвечает Линус. Неуязвимый Йерун сбит пьяным мотоциклистом. Он уверяет, что и в таком виде сыграет, в гипсе. Может, и сможет, но в следующие выходные. А в эти? – Вероятно, придется все отменить, – говорит Линус. – Приходи в театр срочно. Петра хочет посмотреть, на что ты способен.

Я тру глаза. Сквозь жалюзи пробивается свет. Все-таки уже не полночь. Линус приказывает мне быть в театре – а не на сцене парка Вондела – в восемь.

– День будет длинный, – предупреждает он.

Когда я прихожу, Петра с Линусом едва замечают меня. Черноглазая Марина смотрит уставшим и полным сочувствия взглядом. В руках у нее рогалик, она отламывает половину и предлагает мне.

– Спасибо, – говорю я. – Поесть я действительно не успел.

– Я так и подумала.

Я сажусь на край сцены рядом с ней.

– Так что случилось?

Она выгибает бровь.

– Карма настигла, – Марина убирает прядь волос за ухо. – Йерун любит хвалиться своей безупречностью, я сколько раз это слышала, но раньше ничего подобного не происходило. – Она стряхивает крошки с коленей. – Но над судьбой нельзя столько потешаться безнаказанно, она непременно посмеется последней. Проблема только в том, что пострадал не только он. Возможно, вся труппа останется не у дел.

– Не у дел? Я думал, это только на сегодня.

– Йерун на этих выходных точно не сможет играть, а потом, даже если у него выйдет выступать в гипсе, который ему в любом случае носить еще полтора месяца, надо будет менять всю расстановку. Плюс вопрос со страховкой. – Марина вздыхает. – Возможно, проще будет все отменить.

На этих словах на мои плечи обрушивается огромная тяжесть. Значит, на мою долю тоже досталось.

– Кажется, я уже готов поверить в проклятье «Макерс», – говорю я ей.

Марина смотрит на меня взволнованно и сочувственно. Она вроде бы собирается сказать что-то еще, но тут Петра вызывает меня на сцену.

Линус выглядит совершенно несчастным. Зато Петра, обычно вспыхивающая по любому поводу, спокойна, окутана облаком сигаретного дыма, словно статуя во время пожара. И я понимаю, что она неспокойна. Она сдалась. Уже сбросила сегодняшний день со счетов.

Я залезаю на сцену. Набираю в легкие воздуха.

– Что делать? – спрашиваю я.

– Все остальные пока на паузе, прогоним целиком позже, – отвечает за нее Линус. – Сейчас нам нужно, чтобы ты отыграл свои диалоги с Мариной. Посмотрим, что из этого выйдет.

Петра тушит сигарету.

– Начнем сразу со второй сцены первого акта с Розалиндой. Я буду читать за Селию. Линус – за Ле-Бо и Герцога. С места перед борьбой, первым вступает Ле-Бо.

– «Господин состязатель, принцессы зовут вас?»[73] – спрашивает Линус. Петра кивает.

– «Почтительнейше исполняю их приказание», – читаю я следующую реплику Орландо.

Все они смотрят на меня с удивлением.

– «Молодой человек, вы вызвали на бой Карла, борца?» – спрашивает Марина в роли Розалинды.

– «Нет, прекрасная принцесса, он вызвал всех желающих. Я только пришел, как другие, помериться с ним силою моей молодости», – отвечаю я, не хвастливо, как Йерун, мою браваду сдерживает неуверенность, которую, как я откуда-то знаю, должен испытывать Орландо.

Я сотни раз произносил этот текст, репетируя с Макс, но раньше для меня это были лишь строчки из пьесы, я никогда не задумывался о том, что за ними стоит – не приходилось особо. Как несколько месяцев назад на прослушивании в моем сознании ожил монолог Себастьяна, так и сейчас слова приобрели смысл. Стали знакомым мне языком.

Мы продолжаем, и я дохожу до реплики «Я не причиню никакого огорчения моим друзьям, потому что у меня нет друзей, которые стали бы оплакивать меня; я не сделаю никакого вреда свету, потому что в нем я ничего не имею». Говоря это, я чувствую, как горло сдавило от избытка эмоций. Я понимаю значение этих слов. Первым делом мне хочется проглотить это чувство, но вместо этого я начинаю дышать им, и оно направляет мою игру.

К моменту самой борьбы, где мне надо пантомимой изображать схватку с невидимым врагом, я уже чувствую себя свободно и легко. Я хорошо помню эту часть. Орландо побеждает в поединке, но по большому счету проигрывает. Его вышвыривают из герцогства и предупреждают о том, что его хочет убить собственный брат.

Сцена заканчивается. Петра, Линус и даже Марина пристально и молча смотрят на меня.

– Продолжаем? – спрашиваю я. – Второй акт? – Они кивают. Линус читает за Адама, когда и эта сцена закончена, Петра откашливается и просит начать сначала, со вступительного монолога Орландо, с того, который я провалил на втором прослушивании.

В этот раз я не проваливаюсь. Снова молчание.

– Текст, видно, помнишь без подсказок, – наконец произносит Линус. – А расстановку?

– Тоже помню.

Они как будто поверить не могут. А чем же я, по их мнению, занимался все это время?